Я слышу голос дяди, но он звучит откуда-то издалека. Мои веки слишком тяжелы, чтобы я открыл их – я слишком, слишком слаб после вчерашнего. Утром меня трясло, будто в лихорадке, а сейчас я в полном упадке сил.
Лишь только слезы порой сами собой выкатываются из-под опущенных век, но я не стыжусь их, понимая, что не виноват. Это все любовь.
– Вы можете... – Понимаете... – Любовь... Опасность... – Исцеление... Несовершеннолетие... – Один месяц...
До моего слуха долетают какие-то обрывки фраз, но я даже не пытаюсь вдумываться в их смысл. Что-то мокрое снова прочерчивает дорожку по моей щеке. Слеза. А я даже сил не могу найти, чтобы поднять руку и стереть след собственной беспомощности.
Он высосал из меня все соки. Он лишил меня радости жизни. Он заразил меня.
Я его ненавижу.
Я теперь так сильно люблю его...
***
– Фрэнки...
Чья-то рука сжимает мое плечо. Я лениво морщусь и с трудом разлепляю глаза, стараясь сфокусировать взгляд на склонившемся надо мной человеке.
– Фрэнки, Фрэнки. Это я.
Я промаргиваюсь. Картинка перед глазами перестает быть размытой, становится четче. Я вижу дядю в его простой черной футболке – явно невыспавшегося, с виду убитого горем, с темными кругами под глазами. Он переживает за меня, я понимаю это. Он не хочет, чтобы я мучился.
– Тебе лучше, Фрэнки?
Я чуть приподнимаю уголки губ в ответ. Говорить нет ни желания, ни сил. Я вижу, как дядя удовлетворенно кивает, а затем садится на стул рядом – на стул? Когда его успели притащить? – и сжимает мою руку, понуро опуская голову. Я слабо шевелю пальцами, словно давая сигнал, что готов слушать.
– Фрэнки, когда тебе было совсем худо, приходил... Корс.
Корс. Значит, дело дошло аж до правительства. Значит, все совсем худо.
– Он дал согласие на твое исцеление. Фрэнки, скоро все будет хорошо. Совсем скоро, Фрэнки.
Он ободряюще сжимает мою руку, и я снова улыбаюсь одними уголками губ. Но я не чувствую ничего – ни счастья, ни разочарования, ни злости на Джерарда, – действительно ничего. На меня напала такая апатия, что мне, кажется, стало вообще плевать на происходящее.
Ненавижу любовь.
– Фрэнк, – снова говорит дядя и с тяжелым вздохом отпускает мою руку, – к нам снова пришли из Better Living... – Они здесь? – одними губами шепчу я. Дядя кивает. – В гостиной. – Позови их сюда...
Я цепляюсь за ускользающие остатки накопленных во время тяжелого сна сил. Все эти силы уходят с движениями губ, шевелением пальцев, век, когда я вижу, что в комнату входят незнакомый мне врач в белом халате и два дракулоида, сопровождающие его. Двойка тут же останавливается в дверном проходе – я понимаю, что это телохранители врача, – а сам мужчина подходит к моей постели и улыбается, с головы до ног буквально сканируя меня своими стеклянными глазами.
– Добрый день, Фрэнки, – скрипучий голос заставляет меня поморщиться, но я киваю в ответ, снова решая беречь силы и не тратить их на разговоры. – Я – главный специалист по работе с несовершеннолетними, меня направил к вам Корс...
Я молча смотрю на него, выслушивая название его должности, цель визита, сухие ответы на банальные вопросы моего дяди. Я жду, когда же он хоть слово скажет обо мне, хоть на секунду вспомнит, зачем пришел...
Как вспоминал Джерард. Как каждую секунду уделял внимание, как держался рядом, как учил со мной Положение об исцелении, ни слова не говоря о себе, полностью сосредотачиваясь и, кажется, растворяясь во мне – с самого первого дня, с самой первой минуты, секунды, словно связав нас тогда какой-то неразрывной нитью. Тогда, когда мы впервые увиделись, когда он гордо продемонстрировал два шрама на своей бледной чистой шее, заставив меня восхититься их красотой, заставив побыстрее желать таких же. А после этого касался меня, даже во сне, когда я задремал в его автомобиле, и по его щекам текли слезы – настоящие, не вытравленные химикатами и лазером слезы, которые я сам стирал с его щек. А потом Джерард учил меня – всерьез, и ему удалось заинтересовать меня так, что я буквально взахлеб читал Положение об исцелении. Он сам был таким... Правильным. Нормальным человеком.
До той дискотеки.
Я не знаю, что стало с ним после этого. Мне, наверное, плевать, думаю я, и тут же чувствую острый укол куда-то под сердце – знак того, что там поселилась любовь. Я издаю жалобный стон от этого, и только тогда врач, кажется, вспоминает, зачем он вообще пришел сюда.
– Мистер Айеро, – он обращается своим скрипучим голосом к дяде, – не можете ли вы быть так любезны и уступить мне ваше место возле постели Фрэнки? Спасибо, – он снисходительно улыбается, чуть склоняя голову набок, когда дядя торопливо поднимается и встает у изголовья кровати, уступая врачу место. Он садится – мне почему-то представляется, что внутри него скрипят не смазанные маслом шестеренки, и я едва ли не фыркаю – и совершенно пустыми, будто невидящими, ничего не выражающими глазами смотрит на меня.
Он будто неживой. Но он нормальный. Он правильный. И я буду таким же.
Скоро я перестану любить его.
– Итак, Фрэнки, – он придвигается чуть ближе, и я выдавливаю из себя улыбку, – мне известно, что вы желаете скорейшего исцеления...
Я еле заметно киваю. Лицо врача ничего не выражает, оно остается абсолютно равнодушным, будто у робота, лишь только тонкие губы растягиваются в некотором подобии улыбки.
– Расскажите, как это произошло? – Что? – непонимающе шепчу я. – Ваше заражение.
Я поджимаю губы, не имея ни малейшего желания вспоминать случай на обрыве, вечеринку, вообще все то, что хоть как-то связано с Джерардом. Я не уверен, что в Better Living ещё не знают о "проколе" их сотрудника. А если это какая-то проверка, то мне вдвойне не хочется отвечать на такой вопрос.
Врачу, видимо, на самом-то деле все равно, каким образом произошло мое заражение. Он не повторяет вопроса, лишь противной ледяной ладонью касается сначала моего лба, затем поочередно каждой щеки, после этого прижимает три пальца ко бьющейся на моей шее жилке. Я ёжусь, покрываясь мурашками – мне очень неприятны прикосновения таких холодных рук.
А пальцы Джерарда были теплыми-теплыми, и касался он меня нежно-нежно, и было приятно до слез, до внутренней дрожи...
– Ясно, – вдруг совершенно без эмоций говорит он и поворачивается к дяде, наконец убирая пальцы, – вы можете рассказать, что с ним происходило в последние сутки?
Я не вижу дядю, но я уверен, что он сейчас быстро кивает и нервно кусает губы, прежде чем ответить.
– Да, он... Почти весь день вчера его трясло, – дядя запинается, видя, как врач записывает в маленький блокнотик его слова. – Его либо трясло, либо он лежал в забытье и что-то говорил.. Он бредил, – я слышу, как тихо скрипит сухое деревянное изголовье кровати, когда дядя крепко сжимает его рукой. – Но я не мог разобрать ни слова, а сегодня утром он звал одного человека...
Я и врач одновременно вскидываем глаза на дядю: врач – со странными оттенками удивления и интереса, я – с отчаянием и немой просьбой промолчать. Я не знаю, откуда во мне нашлись силы так запрокинуть голову при том, что я руками шевелить не могу нормально, но даже это не спасает ситуацию. Дядя пару секунд непонимающе смотрит на меня, а затем переводит взгляд на врача и уверенно кивает.
– Да, звал. Какого-то... Дже... Джерарда. Метался по постели, всхлипывал даже, я так сильно перепугался, вы и не представляете – не мог его разбудить... И он сам прекратил это, будто обмяк, обессилел в один миг. И вот, до сих пор, как видите, – дядя разводит руками, – слабый, как новорожденный младенец.
Я медленно закрываю глаза и опускаю голову. В голове ни единой четкой мысли, все спутаны в огромный клубок, из которого просто невозможно выудить что-то ясное.
Все, что я помню – это сполохи ярко-красного пламени вокруг меня, отчего мне было безумно жарко...
– Все понятно, – совершенно спокойно говорит врач, убирая блокнот в карман халата, и переводит на меня свои пустые глаза. Я смотрю на него в ответ, стараясь не выдать ни своего волнения, ни того, что мне по-прежнему не очень-то и хорошо, но он смотрит будто куда-то сквозь меня – настолько отсутствующий у него взгляд. – У вас любовная горячка, Фрэнк, и, действительно, показание одно – скорейшее Исцеление.
Я тихо вздыхаю и киваю. На самом деле, я и не ожидал ничего иного. Исцеление так Исцеление – я хотел, я ждал его как минимум последний месяц, а теперь и случай подвернулся – когда я никто иной, как самый настоящий несовершеннолетний зараженный, чьи мысли целиком и полностью заняты Джерардом, к которому, на самом деле, у меня исключительно смешанные чувства: ненависть и, наверное, любовь. Любовь – она самая, разрушающая меня изнутри, заразившая мою кровь, поразившая сердце, въевшаяся в мозг.
Я такой чертовски грязный сейчас...
– Значит, Исцеление мы проведем... Ммм... – врач хмурится, снова доставая блокнотик и разглядывая вклеенный календарик, – шестого октября. Да, вот, шестого, – он словно соглашается сам с собой. – Но перед этим, четвертого или пятого, вам придется посетить медцентр для небольшой процедуры подготовки к Исцелению.
Он задумчиво почесывает нос.
– Вас должен будет сопровождать ваш наставник... Как его имя, кстати?
Меня словно током прошибает. Разряд входит в макушку и рассеивается где-то внизу живота, вызвав легкое короткое потемнение перед глазами.
Джерард... Джерард его звали...
– Джерард, – шепчу я, на что врач чуть приподнимает брови, бросая быстрый взгляд на дядю, но тут же снова утыкается в блокнот.
– Ясно. Тогда с вами будет тот, кто назначал вам наставника. Доктор Дэс Дефайенг, я не ошибаюсь?
Я отрицательно машу головой, и он удовлетворенно кивает.
– Тогда считайте, что у меня всё... А, нет, – он щелчком пальца подзывает к себе одного из мужчин в отвратительных белых масках, и тот подает ему какую-то папку, почтительно кланяясь. – Собственно, от вас требуется только одно, Фрэнк. Всего лишь поставить подпись. Вот тут, – он протягивает мне бумагу и тычет ручкой в одну из двух пустых клеток внизу. – Подпись, обозначающая ваше согласие.
Я, взявший ручку, не в состоянии читать текст, набранный мелким шрифтом, но и подпись непонятно под чем тоже ставить не намерен, поэтому задаю вполне логичный вопрос:
– А что это? – Ваше согласие на смертную казнь Джерарда Уэя посредством электрического стула, мистер Айеро.
От ужаса я даже глаза округляю, и у меня невольно вздрагивает рука, когда я представляю Джерарда – как-никак, прекрасного, красивого мужчину с ангельским лицом, которое в одно мгновение искажается гримасой дикой, невыносимой боли, а все исцеленные с восхищением наблюдают за казнью через стекло, крича, что так и надо этой твари, совратившей несовершеннолетнего...
– Я не буду это подписывать, – дрогнувшим голосом говорю я, чувствуя, как, только-только обретя силы, тут же слабею – даже ручка выпадает у меня из рук. Врач даже отстраняется, с выражением крайнего удивления на лице смотря на меня. – Фрэнк, поверьте, так будет... – Я не буду, – я повторяю уже тверже. Я тяжело дышу, смотря на опешившего врача. – Я не буду это подписывать. – Фрэнк... – Вы меня не заставите.
Я не знаю, откуда во мне столько уверенности. Откуда во мне жалость к Джерарду – вместо ненависти. Почему я решил, что он недостоин смертной казни.
Я не знаю.
– Ясно, – его скрипучее "ясно" начинает раздражать, и я невольно стискиваю зубы, смотря, как он ставит свою подпись в другой клетке – видимо, в знак отказа. Он недоволен моим выбором, это видно по нему, хоть, по легенде, исцеленные прекрасно сдерживают свои эмоции. – Значит, всего хорошего, мистер Айеро.
Он поднимается со стула, натянуто заулыбавшись, и пожимает мне руку. Я даже не отвечаю на рукопожатие – во мне откуда-то появляется неприязнь к этому безымянному доктору – и просто снова роняю руку на одеяло.
Совершенно без сил.
***
– Всё будет хорошо, Фрэнки. Скоро. Всё будет хорошо. Я обещаю тебе.
Джамия обнимает меня, а я лишь жмурюсь, утыкаясь лбом в её плечо.
Мы вместе сидим у меня на кровати, прижавшись спинами к стене. На кухне гремит посудой дядя, видимо, готовит ужин. И этот звук совершенно не отвлекает меня от мыслей, которыми заполнена моя голова: Исцеление, Исцеление, Исцеление…
– Это больно? – негромко спрашиваю я, обнимая девушку за пояс. Она медленно отрицательно мотает головой. – С предварительной анестезией, на которую ты завтра пойдёшь – нет. Я прошла через это, видишь, жива-здорова, – она улыбается, когда я поднимаю на неё глаза, но улыбка тут же сползает с её лица, и она поджимает губы. – Фрэнк… – Ммм? – Я понимаю, каково тебе.
Она вздыхает, несмело поглаживая меня по волосам, и опускает голову. Она что-то хочет сказать – что-то важное, раз она действительно понимает.
– Меня исцелили насильно, – едва слышно говорит она. – Но дело не в этом, а в том, что я тоже... – она запинается, – я… Тоже была влюблена в своего наставника.
Я удивленно приподнимаю брови, а она лишь удручённо кивает.
– Да. И это были такие дни, когда… Когда я буквально волосы на себе рвать была готова, лишь бы меня не исцеляли, – она прерывисто вздыхает. – Я так же, как и ты, не поставила подпись, не согласилась, чтобы моего наставника казнили. Фрэнк, поверь, подпись поставят за тебя, – она горько улыбается, – а твоего наставника казнят прилюдно. И тебя заставят на это смотреть.
Она закрывает глаза и откидывает голову, с тихим гулким стуком ударяясь ей о стену.
– Знаешь, что самое страшное? – еле слышно шепчет она. – То, что казнь будет через несколько дней после твоего Исцеления. И что тогда, глядя на человека, которого ты любил, ты не будешь чувствовать уже ни-че-го. – Совсем? – машинально вырывается у меня. – Совсем. Кроме торжества. И ненависти к заражённым.
Она открывает глаза. Я вглядываюсь в них, пытаясь выглядеть слёзы, как у Джи, тогда, на обрыве, но не вижу ничего, кроме простых, ничего не выражающих глаз. Глаз исцелённого, нормального человека. Джамия видит моё задумчивое лицо и осторожно касается тонкими пальцами моей щеки.
– Я знаю, что он касался тебя так же, – шепчет она, – поэтому… Прости меня. Просто я хочу вспомнить… Моего наставника.
Она кусает губу, когда ведёт отросшими ноготками по моей щеке, заправляя волосы за ухо. На её губах играет какая-то непонятная улыбка, и она снова закрывает глаза, а я делаю вслед за ней то же самое.
И нет, не она меня сейчас касается, а Джерард, Джерард, Джерард, я тебя люблю, я тебя ненавижу, люблю, ненавижу, Джерард, Джерард, где же ты сейчас, Джерард…
жуть конечно, что там у них творится... В этом больном на всю голову обществе. И это заставляет с нетерпением ждать, во что же это выльется.
Между прочим я отлично понимаю страх ФРэнка перед любовью, панику, ужас... Это и в обычных обстоятельствах выбивает почву из под ног, а если ещё ко всему тебе с детства в голову вдалбливают, как это плохо... Бедный мальчик! Надеюсь, он справится... Со всем Спасибо, автор, жду продолжения!
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
