http://notforsale.do.am/blog/ishhushhij_glava_12/2012-08-20-4837

Глава 13.
 
Одна из причин, по которой мне дозволено курить в собственной комнате, заключается в том, что мой отец курильщик еще более рьяный, чем я сам. С детства я помню два главных запаха в этом доме – сигаретный дым и мамина готовка. Она покорно терпит эту губительную прихоть, давно отчаявшись бороться. За долгое время общения с курящими людьми я уяснил, что существует два типа зависимости: физическая и психологическая.
Мне было девять, когда я сделал свою первую затяжку. Ничего, хоть отдаленно напоминающего удовольствие, я не почувствовал. Мы с мальчишками гуляли в парке после школы, и они погнались за уткой, пытаясь тыкать набегу ее какой-то палкой. Я не был слишком быстрым, а потому остался возле дерева, где мы обычно сваливали шумно наши рюкзаки. Тогда я увидел его. Это был молодой мужчина лет тридцати, и я не мог отвести от него глаз, хоть и чувствовал, что мой настойчивый взгляд может выставить меня не в лучшем свете перед одноклассниками. К счастью, они были далеко, а я все смотрел на прохожего. В сером пальто и шляпе, он шел неторопливо, прямо, грациозно ленно. Явно наслаждаясь, жадно вдыхая чуть холодный воздух почти комически широкими ноздрями, он курил. Он делал одну глубокую затяжку, приоткрывал немного рот во время вдоха – и на короткий миг я видел облачко дыма, которое затягивало вновь обратно после неудачной попытки вырваться наружу. Он наслаждался, он смаковал этот момент, как смакуют диковинную сладость, как пробуют впервые нечто, что невозможно есть горстями, чем хочется баловать себя лишь изредка, чтобы избежать пресыщения.
Мужчина выкинул окурок прямо так, в высокую пожухлую траву, и, подняв воротник пальто, ускорил шаг. У любой зависимости есть два типа. Я огляделся – воровато, словно собираясь совершить немыслимое преступление на глазах у всех – и, подойдя к газону, ступил на рыжеватую траву. Окурок все еще дымился. Еще раз оглядевшись, прекрасно зная, что я делаю нечто запретное и запрещенное, я наклонился, поднял окурок двумя пальцами, дрожащими, как от озноба, и щедро затянулся, предвкушая. Детям свойственен максимализм, при этом все, что вызывает у них хоть какой-то интерес, они делают на совесть. Я был уверен, что дым повалит из ушей, мне показалось, что глаза сейчас же вытекут из моих глазниц, но это были просто слезы. Я задыхался; задыхался, кашлял, чувствуя, как нестерпимо жжет в груди огнем, как горло раздирает хрипом, а глаза болят от напряжения и беспрерывных слез. Пытаясь отдышаться, выкашлять эту смоляную мерзость, я зашел за дерево, где меня благополучно вырвало. Это было самое отвратительное, что мне доводилось испытать на тот момент.
Через два дня я стащил сигарету из отцовской пачки.
У любой зависимости есть два типа. Если отец не курит больше часа, его начинает мутить; трясутся руки и слабеют мышцы, часто начинается мигрень. Весь его организм требует, он громко вопиет о почти убийственной нехватке никотина, ему плохо. Но у меня это всегда происходило по-другому. Я наслаждался. Да, разумеется, всем вокруг известно, как часто сигарета может выручить, всего лишь успокоив нервы, это так. Но нет, черт подери, мне было мало этих примитивных функций; нет, я наслаждался. Наслаждался этим смутным, еле уловимым ощущением в горле, когда во время вдоха что-то чуть сжимается внутри. Это сродни началу эйфории. То же вы чувствуете, когда лишь начинаете осознавать, что происходит нечто волнительное, столь долгожданное, желанное для вас, и вот он, этот перехват дыхания – краткий, в самом начале понимания и лишь на миг. Моя зависимость не была физической, но я не мог без сигарет. Долго не курив, отец быстро выходит из себя; его тошнит и водит. Он рвет и мечет, порой срывает раздражение на мать, ругаясь с нею. Я же не чувствую никакого внутреннего дискомфорта. Мой организм не паникует, нет. Я попросту схожу с ума. Схожу с ума от самого осознания того, что пачка опустела. Мне недоступно то, что доставляет мне ту маленькую радость в тот момент, когда мне это так необходимо. И мне не обязательно курить, как это не смешно, я делаю все это больше по привычке. Но мне необходимо знать, что сигареты просто есть. Они лежат вот здесь, в кармане или в ящике стола. Мои, только мои, черт подери, и я могу их взять, как только захочу. Я могу выкурить до фильтра одну, две, три – тогда, когда я захочу. Но мне необходимо знать, что они есть; мои, только мои, доступные и ждущие меня. В любое время.
Пес подкрался сзади и осторожно ткнулся лбом в мою ладонь. Я чувствовал его дыхание на пальцах - и ощущал дыхание на шее, когда Айеро приподнялся, смотря на пса поверх моего плеча. Он вытащил одну руку из-под моей толстовки и обнял меня, словно невзначай, как будто делал это уже сотню раз.
- Ты ему нравишься.
Он бормотал почти неслышно, словно это давалось ему с большим трудом, или словно он устал, как будто ему было просто лень вести беседу. Я молчал. Молчал, вдыхая запах старых книг и остро ощущая жар его щеки, которая так зыбко замерла почти впритык к моей, правее, и я заметил нелепую форму его ушной раковины, словно чуть вывернутой, еле уловимо выдающейся из самой середины. И я продолжал стоять, напрягшись, с сумасшедшим сердцем, с опущенными слабыми руками, пока его питомец настойчиво лизал мою ладонь. Рука мальчишки под моей одеждой пробралась к груди - и замерла там. Этого я не хотел. С трудом соображая, я поднял руки, крепко сжал ткань на его пояснице и резко притянул Айеро к себе вплотную. Это было грубо, но он лишь фыркнул со смеху, уткнувшись острым подбородком в мое плечо и прижимаясь своим ухом к моему. Я чувствовал, как кровь стучит в его виске. Собака низко зарычала, и я снова замер. Фрэнк тихо засмеялся:
- Но меня он любит больше.
Я уловил, как он потерся носом о мое плечо. В его тоне сквозило тошнотворное кокетство. У меня внезапно закружилась голова, когда я понял, что его питомец, еще мгновение назад искавший моего расположения, готов опять вонзить в меня зубы за этого мальчишку. Но настоящий ужас захлестнул меня, когда я осознал – мне все равно. Мне было совершенно наплевать, лишь бы этот демон никуда не делся, лишь бы продолжал рождать тот опьяняющий подвижный жар, который начисто лишал меня рассудка. Я обнял его обеими руками, крепко стиснул, чувствуя всем телом, когда этот проклятый пес внезапно оглушительно залаял за моей спиной. Айеро захихикал, сильнее сжав ткань кофты на моей спине. Какой-то чертов цирк, он словно издевался. Но до того, как я успел что-либо сказать, он пробормотал мне в шею:
- С ним надо погулять.
Что это было? Что, черт возьми, задумал этот маленький паршивец? Я стиснул его ребра и почувствовал, как он напрягся.
- Не злись, - Фрэнк высвободил руки и, опустив их, откинул голову назад, хотя я все еще держал его так близко. Я хотел уйти, но выпустить его из рук не мог; не мог, как ни просил себя сейчас же сделать это. Чертовски жаден, боже мой, чертовски. Он смотрел чуть виновато и серьезно, без улыбки:
- Пойдешь с нами?
Что ты задумал, черт возьми, ответь.
- Ты сломаешь мне все ребра.
Чего в действительности он хотел?
Фрэнк вдруг больно сжал мою руку, которой я давил его бока. Мальчишка вновь сопротивлялся, проявляя признаки того, что он существовал – действительно существовал, сам по себе, отдельно от меня и соответственно другому, какому-то невиданному мне уставу.
- Ты можешь вернуться сюда после прогулки. Если хочешь, - он снова улыбался - осторожно, словно чувствуя мою клокочущую ярость. Если я хочу. Зачем еще, черт подери, я вез его до дома? Я хотел его. Сейчас же, здесь, не медля, без этой чертовой скотины за моей спиной, которая была готова перегрызть мне глотку за одно прикосновение к её нелепому владельцу.
- Минут на двадцать, ну же, - он попытался отстраниться. Я с жадностью подумал, что успел бы сделать с ним за двадцать призрачных минут.
- Хорошо. Пойдем.
Айеро вылупился на меня, как на восьмое чудо света. Словно ожидал, что я могу ответить по-другому; словно бы не знал, не ведал, что творилось здесь сейчас со мной.
- Серьезно?
- Нет, я передумал, - я невольно закатил глаза. Он с дурацким воплем извернулся, оставив мне мой теплый, мертвый воздух, и ломанулся вон из комнаты, зовя своего цербера в прихожую, хлопая дверцей и гремя цепочкой поводка. Мне было скучно – и я изнывал; я изнывал все время, пока ждал в прихожей, пока пес путался под ногами, закручивая поводок вокруг моих коленей; пока бежал за Фрэнком, который чуть не кубарем скатился вниз и вылетел на старое крыльцо. Солнце слишком раздражало, лицо кусал мороз, когда мальчишка вцепился в мою руку, обхватывая пальцы теплой ладонью и таща вслед за собой через дорогу к маленькому парку – и пес тянул его на поводке, словно своего щенка, поскуливая радостно от нетерпения.
Пожухлая, чуть рыжеватая трава и непривычно яркое ноябрьское небо – холодное, звенящее морозом, высокое, дающее дышать. Ступив на бурый гравий, пес наконец-то перестал тянуть; довольный и спокойный, он отошел в траву на пару метров и принялся там что-то якобы искать, пофыркивая иногда, тряся косматой головой. Фрэнк остановился у бордюра, вытянув руку с поводком и морща нос от света. Я стоял справа и рассматривал его.
- Как думаешь, Джейн не обиделась, что ты ушел? – спросил он весело, не глядя на меня.
Видит Бог, я ненавидел эту чертову собаку и этот чертов парк, хоть он и был безлюдным в это время. На этот раз Айеро поленился – или не успел – застегнуть ворот дутой куртки до конца, и я смотрел на скорпиона, вытатуированного на открытой коже. Он казался грубым и опасным, уродливо нацелив свое жало на меня. Солнце садилось, грея мою щеку, и татуировка скалилась своей прозрачной синевой сквозь рыжеватый свет. Ретривер фыркнул, раскапывая что-то в замерзающей земле. Я схватил в кулак карман шуршащей куртки и, резко притянув мальчишку ближе, сбоку, уткнулся губами ему в шею. Фрэнк вздрогнул, чудом не выпустив поводок из рук, и замер. Я слышал ненавязчивый шум ветра и звук проезжающих неподалеку автомобилей, слышал, как бешено стучится мое сердце о грудную клетку.
Я ожидал, что он, возможно, возмутится. Но Айеро оставался неподвижен и молчал, все так же крепко сжав одной рукой большую петлю поводка. Не слыша чьих-либо шагов и голосов, я смял обеими руками куртку на его боку, притягивая ближе, прижавшись жадно ртом к его открытой шее, чуть упираясь языком и ощущая волоски на теплой коже. Мне было непривычно наплевать на то, что кто-то может нас увидеть; абсолютно все равно.
Собака снова натянула поводок. Мальчишка обхватил рукой меня за шею.
- Я сейчас упаду, - это прозвучало удивительно спокойно. Я оторвался от него, не отпуская. Фрэнк повернул голову, напряженно глядя на меня. Он не улыбался. Он был не против, нет – но, черт возьми, совсем, совсем не улыбался. И этот взгляд сверлил меня насквозь. Он был другим, отнюдь не тем, к которому я уже был готов привыкнуть. Я вдруг вспомнил тот кошмарный, тот бредовый день. Спортивная площадка, хрустящие купюры в моих дрожащих пальцах – и он стоял у дерева, свободно опираясь, глядя на меня глазами Мэтта Кирби, сквозь мою вину и время, сквозь бесконечные десятки метров по траве и тени, пока моя полуслепая тварь ворочалась под сердцем, раздирая плоть когтями. Что я сделал?
Айеро с минуту изучал мое лицо – и вдруг заулыбался. Я задышал опять. Он осторожно высвободился и повторил:
- Как думаешь, Джейн не обиделась, что ты ушел?
- С чего бы? – я мгновенно снова заскучал, бессмысленно разглядывая пса, который, размотав поводок уже на всю длину, гордо скрылся за почти прозрачными кустами.
Фрэнк пожал плечами, тоже следя за Пэнси взглядом:
- Ты ведь ей нравишься? Она любит тебя, так? – он говорил это настолько снисходительно и просто, что я не смог сдержать усмешки.
- А ты слишком наблюдательный, Айеро?
- Мы так и будем строить диалог? – он покосился на меня, смешно скривился. Я снова усмехнулся. Из-за кустов под шумное пыхтенье летели комья умирающей травы.
- Мы никогда это не обсуждали.
- Но ты знаешь, - он не спрашивал.
Я неохотно кивнул, хмурясь. Хоть я и не видел причины скрывать от Фрэнка то, что было очевидно, этот разговор начинал здорово раздражать. Пэнси с довольным видом трусил по направлению к нам.
- Ты же спал с девушками, - от снова утверждал, но я в который раз кивнул. Я, как и он, смотрел на пса, думая о том, что никогда еще мне не доводилось слышать от него столько вопросов. Более того, я не испытывал в этом никакой нужды, и конкретный разговор плавно перетекал в новое, весьма двусмысленное русло. Я не был гомосексуалистом; я переспал с достаточным количеством женщин, чтобы с уверенностью это утверждать. И неправильные с этой точки зрения наклонности по отношению к мальчишке были самым меньшим из того, что меня в действительности беспокоило. Я не был гомофобом, нет – мне было наплевать; я не был гомофобом, не был геем. Может, я и не был вовсе.
Но был этот проклятый и неугомонный попугай. Был такой реальный, был живой и наглый. Был так близко, что я вновь начинал терять терпение. Я опять рассматривал его, заметив мной оставленное красноватое пятно на бледной коже. Он перехватил мой взгляд. С трудом сдержал улыбку, скручивая поводок, подтягивая пса поближе, и кивнул.
- Пойдем.
Он не хватал меня на этот раз при переходе через дорогу, но я заметил, что он жмется ближе, пока машины с ревом проносились мимо нас. В подъезде он спустил собаку с поводка, и та рванула к лестнице, опережая нас.
- Погоди, - он закопошился возле почтовых ящиков, со скрипом открывая дверцу, и с трудом извлек на свет пару широких и слепящих белизной конвертов. Затем метнулся к лестнице раньше, чем я успел отлепиться от стены, возле которой ждал его, и понесся вверх, нещадно топая по каменным ступеням. Я поднимался следом - гораздо медленней, чем он, скользя ладонью по перилам, отогреваясь постепенно и неосознанно чуть удивляясь; я удивлялся, как безмолвно это было. Мое безмолвное желание к его такому же безмолвному «пойдем». Тихое, упорное вторжение. Его лицо, румяное с мороза, блестящие глаза под выгоревшими ресницами и чуть ленивая улыбка, когда я поднялся к распахнутой двери, еще издалека заслышав, как пес с веселым лаем стрелой летает по квартире: резвый, взбудораженный, теперь желающий играть. Дверь закрывается за мной с щелчком – и я так четко, невообразимо четко помню…
- Снимай ботинки, Джи.
Он маленький мерзавец. Он точно знал, когда может себе позволить не давать мне спуску. Я так четко помню. Помню, как снимал пальто, развязывал шнурки, пока собака тыкалась золотисто-черной мордой мне под руку – а он стоял в прихожей возле явно нового комода, уже без куртки и разутый, снова закатав рукава красной толстовки до локтей. Стоял спиной, как будто не боялся; стоял, чуть наклонив голову, читая надпись на конверте, на одной ноге, почесывая икру носком другой.
Меня внезапно начало трясти. Я ненавидел эти чертовы толстовки. Ненавидел то, как ворот, словно издеваясь, чуть сбивался, открывая его шею с парой четко различимых позвонков. Я подошел к нему, слыша, как Айеро разрывает пальцами конверт.
- Это из дома.
- Мне очень важно это знать.
Он усмехнулся, не поворачивая головы. Я притянул его к себе за бедра. Горячая волна прошла по телу, меня трясло все ощутимей, когда я навалился на него, впечатывая грудью в край комода. Рука мальчишки замерла в конверте, так и не вытащив письмо. Я чувствовал его тепло сквозь ткань, в глазах темнело, когда я надавил ладонью на его затылок, крепко обхватив живот другой рукой, заставил опустить подбородок еще ниже. Фрэнк что-то промычал, но я не расслышал. Я весь дрожал, я умирал, я был помешан. Я снова жадно целовал, прикусывая, кожу обнаженной шеи.
- Я хотел прочитать, - пробормотал он как-то вяло - и тут же, словно в опровержение своих же слов, откидывая голову мне на плечо, подался бедрами назад. Я резко навалился на него всем телом. Фрэнк захныкал, и я понял, что ручки ящиков впивались в его грудь. Мне было все равно. Я намеревался сделать это прямо там, в прихожей, вжав его в комод – да, это так, я слишком долго ждал и многое стерпел. «Дай мне развернуться, я хочу смотреть».
- Больно, - он прошептал это почти неслышно, обдавая дыханием мою щеку, и вцепился в край комода, пытаясь оттолкнуться от него. Голова немыслимо кружилась. Я рассматривал его лицо: он закусил губу, зажмурившись так крепко, словно боялся, по-настоящему боялся на меня взглянуть. И мне внезапно стало страшно самому. Пес глухо зарычал точно за моей спиной, и Фрэнк вдруг зашептал чуть громче, словно заведенный:
- Тише, Пэнси, все хорошо. Все хорошо, назад, все хорошо.
Что-то больно дернулось внутри, сдавило. Встрепенулось. Я видел, словно сквозь туман, как по его щеке скатилась одинокая слеза. Пугаясь самого себя, я резко отступил назад, пытаясь отпустить его – но Фрэнк не дал, вцепившись обеими руками в мою руку, которой я давил его живот; он отступил вместе со мной. Я стоял, боясь пошевелиться, трясясь всем телом от ужасной смеси возбуждения и страха. Меня пугала эта неподвижность – он все еще стоял ко мне спиной, сжимая мою руку, словно напряженно думая о чем-то или попросту пытаясь отдышаться. Меня пугал я сам, я сам возле него – словно выживший из ума маньяк, словно наркоман, пришедший за последней перед смертью дозой. Как будто бы не я, как будто не со мной. Мальчишка развернулся, глядя на меня – вполоборота, все еще не отпуская руку, чуть хмуря брови. Его взгляд быстро заскользил по моему лицу, и только тут я понял, что он был напуган меньше, намного меньше, чем я сам. В горле пересохло, и я сглотнул, не в силах сделать это незаметно. Айеро развернулся полностью, все продолжая всматриваться в мои глаза так пристально, пытливо, что мне вдруг захотелось их закрыть – как будто он бы смог увидеть эту грязь; как будто мог понять, что я не сожалею. Ведь я действительно не сожалел о том, что был так груб, что сделал ему больно, нет. Я сожалел о нем; о том, в кого я превращался рядом с ним – черт подери, я был себе противен.
- Все в порядке, - Фрэнк осторожно приобнял меня одной рукой, другую положив мне на плечо, не разрывая зрительный контакт. Он знал, он совершенно точно знал, черт подери; он говорил со мной, словно пытаясь успокоить, словно это не ему пришлось рвать губы, сдерживая крик от боли. Его лицо теперь было на удивление спокойно, когда он притянул меня чуть ближе, настойчиво ловя мой ненормальный взгляд, скользя голой рукой чуть дальше, к шее. Его закатанный и скомканный рукав давил мне на ключицу. Я все еще довольно зыбко обнимал его, как будто машинально, словно забыв о собственных руках и позволив им следовать за движениями Фрэнка.
- Все в порядке, - повторил мальчишка, склонив голову набок и еле ощутимо проводя носом по моей щеке и скуле, чуть прикрыв глаза. Я чувствовал, как он вдыхал мой запах – шумно и на удивленье жадно; как кольцо в его ноздре холодно скользнуло на мгновенье по моей губе. Затем он куда смелее обхватил меня рукой за шею, прижавшись вдруг уверенно, всем телом, и целуя мою шею.
- Все в порядке, - тихо, твердо и спокойно, немного щекоча дыханием полыхающую кожу.
Да сколько можно, Бога ради? Как будто это я чуть не ревел каких-то пять минут назад. И я действительно пришел в себя. Я больше не дрожал, не было ужаса и страха, липкого, как мной же созданная грязь. Фрэнк улыбнулся – я почувствовал эту улыбку шеей, приподнимая голову словно неосознанно, предоставляя ему лучший доступ.
- Если ты меня обнимешь, будет намного удобнее.
Я машинально сам прижал его к себе, смелее обхватив обеими руками, странно четко ощущая его ребра сквозь мягкую ткань. Он улыбнулся шире, провел языком вверх по моей шее и замер, подставляя мне лицо с чуть влажными губами:
- Здорово. Теперь ты будешь делать все, что я скажу? – он выглядел довольным. Я не мог ни говорить, ни шевелиться; мертво замер, выцепляя ощущения: холодящий след под скулой, его горячая и голая рука на шее, пальцы, пробирающиеся под кофту. Я словно был подвешен в зыбком полусне, в горячем воздухе, несуществующем пространстве между нами.
- Зачем ты вытаскиваешь кольцо?
Это было неожиданностью даже для меня. Айеро удивленно вскинул брови, распахнув глаза:
- Кольцо?
- В губе. Я видел, что ты его носишь. Зачем ты то вытаскиваешь его, то опять вставляешь? – голос мой звучал уверенно, но хрипло, я совсем не был готов к тому, что вдруг спрошу его. Фрэнк резко рассмеялся, глядя на меня, и так же замолчал – с улыбкой на лице, до странности почти счастливый:
- Ты идиот.
Мне вдруг подумалось, что называл он меня так не в первый раз. И до того, как я успел хотя бы осознать, мальчишка приподнялся, потянулся, обнимая меня крепче, и, неожиданно подавшись бедрами навстречу, забормотал мне прямо в ухо, оглушая:
- Оно тебе нравится?
- Что…
- Кольцо. Хочешь, чтобы я вдел обратно?
Я почувствовал, как он начал напирать всем телом, и попятился назад, не выпуская демона из рук. Он бормотал так звонко, что это должно бы было раздражать; но он опять задвигал бедрами, томительно, не резко, опаляя мое ухо горячим шепотом – и я необратимо заводился вновь.
- Я снимаю его, чтобы не мешалось.
И почему я это упустил? И где этот проклятый пес, куда он делся? Я крепче сжал в своих руках его живое тело, молниеносно запуская руки под толстовку, послушно отступая под его неожиданным напором. Снимает, чтобы не мешалось. Его язык прошелся влажно по моим губам, как только я уперся спиной в стену. Лишь рваным краем мысли я мог удивляться, как быстро он менялся; Фрэнк был возбужден, и я никак не мог понять, в какой момент он передумал, в какой момент боль превратилась в одержимость – мальчишка расстегивал молнию на моей толстовке, торопливо дергая собачку вниз и стаскивая другой рукой ткань с моих плеч нетерпеливыми рывками, так резко, что она трещала. В голове мелькнула мысль, что этот маленький ублюдок мстит; мстит мне за боль и за короткий страх. Словно кто-то вдруг изощренно поменял нас с ним местами. Я поддавался, раскрывая рот, а он почти что задыхался, глубоко целуя, вися на мне и продолжая напирать, словно желая вдавить в эту проклятую стену. Так продолжаться больше не могло. Я весь напрягся и шагнул вперед, сопротивляясь, снова беря инициативу в свои руки – и сжимая этими руками его плечи, крепко, насколько у меня хватало сил, только бы лишить его возможности быть главным. Но Айеро вдруг попятился назад, хихикнув в мои губы, как девчонка. Он отступал, чуть извернулся, не отрывая рта от моих губ, вновь крепко обхватил меня за шею уже обеими руками, пятясь, увлекая за собой по коридору. Покачнувшись, я наткнулся коленом на стопку книг, которые через мгновенье с грохотом попадали на пол. Фрэнк пыхтел и задыхался, как во время бега, но упорно не хотел отстраняться от меня, чего и я хотел едва ли. Перед глазами все вертелось. Было удобно стаскивать с него толстовку вместе с майкой, я четко это помнил – и тут же вновь проделал, швырнув одежду в темном коридоре как раз на входе в комнату. И снова книги, снова стопки, стены, горы. На улице почти стемнело, и двигались мы больше наугад. Айеро явно надоело возиться с молнией моей толстовки; с громким, незнакомо мне злым стоном он стянул ее с меня через голову, навалившись на меня всем своим весом, прижав к дверному косяку, и потянулся к выключателю через мое плечо. Свет ослепил на время; все, что я видел, это его раскрасневшиеся щеки и мутные, черт подери, такие мутные и пьяные глаза. Я был возбужден уже до боли, когда он предпринял попытку снять с меня футболку, но, словно сам и не дождавшись, бросил это, оставив край одежды на груди – и снова он был мой, нетерпеливо прижимаясь, и синеватые птицы на его бледном животе вдруг показались мне слепыми. Я услышал, как звенела пряжка – он расстегнул только ремень, вытянул пуговицу из петли, чуть раскрывая пояс, и снова вжался в меня телом. А я сгорал до дна, до стержня, ощущая, как его жар вторгается в мое пространство, и незнакомый мне доселе воздух выжигает все, что я раньше знал - и все, что я измыслил. Все было слишком быстро, слишком суетливо, но ни один из нас не смог бы растянуть этот момент, не в этом раз.
- Джерард…
Боже правый, нет. Я ненавидел болтовню во время секса.
- Джи, - в попытке говорить он стукнулся зубами о мою губу, что вышло крайне больно и нелепо. Что-то внезапно с такой силой ударило под колени, что на секунду у меня потемнело в глазах. Айеро рухнул сверху и, ткнувшись носом в мою щеку, тихо рассмеялся, прыснув:
- Осторожно, угол.
Все странно повторялось. Но теперь не я был тем, кто затащил его на эту чертову кровать. И эта комната, и не зашторенные окна, и собака, которая, очевидно, из симпатии ко мне желала мне скорейшей смерти – всё было его, его, от самого порога, от крыльца, от тротуара перед домом, где я так воровато парковался.
Пытаясь отдышаться, улыбаясь и сдувая замусоленную челку с глаз, мальчишка приподнялся и уселся на меня, крепко сжав коленями бока. Пока я пытался хоть чуть-чуть прийти в себя, он поерзал и заулыбался шире. Чего еще он ожидал, черт подери? Конечно, я был взвинчен до предела. Впрочем, как и он. Фрэнк задвигался на мне, чуть закусив губу и наблюдая с интересом. Сдерживая стон, я впился пальцами в его колени, хмурясь:
- Слезь.
- Что? – он вскинул брови, замерев.
- Слезь с меня, сейчас же.
Я мог бы скинуть его сам, но мне с чего-то стало вдруг необходимо, чтобы он послушался и сделал то, что я велел. Я смутно чувствовал, что потерял контроль еще давно, за что он до сих пор не расплатился.
Айеро низко наклонился, упершись локтями в мои плечи, не отрывая глаз от моего лица, и сообщил чуть хрипло, задевая мои губы подбородком:
- Я хочу кончить в этот раз.
Видимо, мои глаза расширились раньше, чем я успел сообразить. Фрэнк рассмеялся и вновь потерся носом о мою щеку, щекоча кольцом, шепча, касаясь кожи влажным приоткрытым ртом.
- Нет, нет, не это.
Он опять заерзал, стараясь надавить всем своим весом, и вдруг тихонько застонал. Я с удивлением обнаружил, что он был возбужден, возможно, больше, чем я сам.
- Ты трахнешь меня. Я просто… просто буду сверху, - он сглотнул. Я слышал, как он сбивчиво дышал, и неожиданно подумал, что мальчишка нездоров. Ей-богу, неужели кто-то мог заводиться так же неожиданно, стремительно, как он? Я чувствовал, как пальцы Айеро осторожно ерошат мои волосы. Он почти что умолял. И только тут до меня вдруг, наконец, дошло, что он так ничего и не получил. Фрэнк действительно не кончил, у него не было оргазма, нет, ни разу. Я слишком мало знал, я слишком многого хотел для самого себя, чтобы заметить это. Но я хотел увидеть.
- Нет.
Он снова замер надо мной.
- Но…
- Нет.
Айеро выпрямился и надулся, закусив губу. Я глазам своим не верил; не верил, черт возьми, что этот парень может вдруг начать канючить, словно пытаясь выпросить какую-то дурацкую игрушку. Он менялся постоянно; менялся быстро и стремительно, как ртуть. Я это помнил, видел не однажды – но я не мог, никак не мог привыкнуть. И я снова злился; за то, что он самонадеянно решил, будто бы может мной крутить, как хочет. Но это было далеко не так.
Он оказался подо мной через мгновенье. Лежа на спине, елозя и ругаясь подо мною, он брыкался – впрочем, слишком вяло, чтобы я воспринимал это всерьез. Он выглядел обиженным, почти что оскорбленным, и меня это с чего-то начало смешить. Я наклонился и накрыл губами этот чуть горячий, влажный и чертовски недовольный рот. Фрэнк весь обмяк и вдруг ответил; словно и не думая сопротивляться, он заерзал подо мной уже иначе, чуть приподнимаясь, и я стаскивал расстегнутые джинсы с его бедер, посасывая нижнюю губу мальчишки.
- Скорее.
- Что? – я отстранился, глядя на него. Его лицо горело и глаза блестели, как от жара. Айеро запрокинул голову назад и, тяжело дыша, сжал пальцами свой член. И я не мог пошевелиться, черт возьми. Все было слишком быстро, слишком суетливо. Я, словно не будучи собой, словно со стороны наблюдал за тем, что творил этот маленький ублюдок; что он творил с собой, что он творил со мной. Фрэнк застонал, так грубо, резко двигая рукой; и я мог видеть вены на его руках, на напряженной мокрой шее, пока он выгибался, корчась на чужих мне простынях. Я был растерян, возбужден – и, да, конечно же, я чувствовал досаду. Мальчишка был помешан, в самом деле. Но то, как он стонал, как корчился здесь, прямо на моих глазах, кричало об отсутствии какого-либо сожаления и стыда – и я не мог, не мог пошевелиться. Жадно наблюдая, я хотел видеть каждую деталь, запомнить каждую его гримасу. Дыша открытым ртом почти до хрипоты, толкаясь бедрами навстречу собственной руке, он вдруг приподнял голову и посмотрел в мои глаза своим хмельным расфокусированным взглядом.
- Джерард…
Черт возьми, этот демон начинал меня пугать. Но отказаться я не мог. По той простой причине, что слишком этого хотел; я хотел, я остро жаждал, я был должен видеть это. Я сжал его запястье и откинул руку, нависая ниже. Фрэнк захныкал, но я сдавливал его ладони до тех пор, пока он не позволил спрятать руки под его собственный затылок. Он дернул бедрами, толкаясь в пустоту, и застонал, снова откинув голову назад, опять приоткрывая рот. Вжимаясь с силой в его правое бедро, приподнимаясь на локте, я обхватил ладонью его член. Айеро заскулил, выдергивая руки из-под головы, вцепился в мою шею и притянул к себе так резко, что на мгновенье мы столкнулись лбами. Жар его кожи опалял мое лицо, когда мальчишка сам принялся неистово вбиваться в мою руку. Фрэнк громко застонал. Я неосознанно потерся от его бедро, чувствуя его горячую щеку своей щекой и слыша хриплое дыхание, и всхлип – и он тянул мою голову руками, крепко жмурясь, открывая рот и заставляя целовать его. Мы целовались жадно, словно помешались оба, и он стонал в мой рот, быстрыми рывками всё приподнимая бедра. Голова невыносимо закружилась, я чувствовал давление в паху, когда мне вдруг показалось, что Айеро начал задыхаться. Меня трясло, как в лихорадке, и, кусая его губы, я кончил в собственные джинсы – от трения о его твердое бедро, от его языка во рту, от этих полыхающих горячих щек; от звуков, которые Айеро издавал открыто, беззастенчиво и пошло. Он оторвался от меня, словно метнувшись, жадно глотая воздух, весь напрягся и внезапно выгнулся, упираясь головой в матрас. Это произошло почти неслышно, будто с отключенным звуком; я видел это, как в бредовом полусне, еще не отойдя от своего оргазма, дрожа всем телом, заставлял себя смотреть на этого мальчишку, не мигая. Он кончил, больно сжимая пальцами волосы на моем затылке, перепачкав мою руку и свой собственный живот; кончил с широко открытым ртом, с коротким хриплым криком - странно тихим, словно задушенным в зародыше, с рождения, заранее убитым.
Пытаясь отдышаться, я с неприкрытым омерзением вытирал ладонь о простыню. Фрэнк не видел. Он всё лежал – расслабленный, с закрытыми глазами, взмокший и с улыбкой на искусанных губах. Я поднял голову. Два темно-карих глаза чуть виновато глядели на меня.
- Черт возьми, он что, смотрел на нас все это время?
Пес радостно забил хвостом по деревянному порогу. Айеро рассмеялся, по-прежнему не открывая глаз, и я заметил, как его висок блестит от капель пота. У любой зависимости есть два типа. Мой организм не паникует, нет. Я попросту схожу с ума.

http://notforsale.do.am/blog/ishhushhij_glava_14/2013-01-15-5812