Глава 12.

Думаю, если бы кто-то вел подсчет того времени, которое я провел в своей комнате за всю жизнь, оно составило бы процентов девяносто от общего. Здесь я живу, я существую. Здесь сплю, слушаю музыку, упорно убиваю время. Ем, опять же, здесь, если только какой-нибудь праздник или отец, вернувшийся с работы раньше обычного, не заставляют меня спуститься в столовую. Здесь же я читаю – не помню, чтобы хоть раз у меня возникало желание посетить библиотеку. И хотя книги в нашей семье, десятилетиями переходя из рук в руки, составляют приличную коллекцию, годам к пятнадцати я неожиданно понял, что прочел их все; после чего принял самое, на мой взгляд, разумное решение – перечитать эту домашнюю библиотеку по второму разу. Единственное вмешательство извне – три книги по истории искусств, которые Марк как-то забыл у меня; пухлые и яркие, тяжелые и важные, они до сих пор стоят нетронутыми на самой верхней полке, давно слипшись друг с другом пахучими свежими обложками и подчеркивая все убожество потрепанного старика Хэммингуэя, живущего с ними по соседству. До того, как уехать в Нью-Йорк, Марк тоже проводил в этой комнате изрядное количество времени, по-хозяйски копаясь в аудиокассетах и завораживая меня очередной неторопливой и подробной сказкой, которую он так кропотливо вплетал в собственную жизнь, что сам начинал в нее верить. Мечта многих лет жизни – не иметь никакой необходимости покидать это место даже на полчаса. Моя комната – это вечный подростковый бардак; непроходимая чаща, на то она и моя, чтобы только я один мог ориентироваться здесь. В моей комнате большую часть времени пыльно и душно, и мне это нравится; в моей комнате валяющийся на полу свитер – это ни черта не беспорядок, потому что я, только я один знаю, что там, под правым рукавом лежит носок, который я всегда смогу найти, а левый рукав, возможно, служит закладкой для очередной потрепанной книги. Моя комната – настолько я, насколько только могут стены впитать нечто живое. Здесь должно пахнуть только мной, а если вкрутить в светильник другую лампочку, прозрачную и новую, без нужного налета никотина, дающую ярчайший чистый свет, то пару дней я буду чувствовать себя ужасно неуютно. Я мог бы тут остаться навсегда, это была всепоглощающая и чертовски примитивная мечта. Пока я не проснулся непривычно ранним утром от голодных спазмов в желудке; пока этот зверский голод не согнал меня вниз по лестнице, на кухню, где я с полчаса стоял у раскрытой дверцы холодильника, жадно поглощая все, что только можно было проглотить без опасности для жизни, не готовя при этом. Я уже чувствовал знакомую сонливость и тяжесть в животе, которые так безотказно сопровождают любое безмерное чревоугодие; искренне собирался вернуться в комнату и снова завалиться спать, когда мать вдруг на редкость бесшумно появилась на пороге, тараща на меня столь удивленные, чуть мутноватые со сна глаза:

- Джи? Милый, ты здоров?

Я проглотил очередной кусок:

- Да, мам, все в порядке. Больные редко так набивают свой живот.

- Это хорошо, - она рассеянно кивнула и прошла к раковине. Я продолжал жевать, уже гораздо медленнее, слыша чистый всплеск воды о дно стакана и четко ощущая на себе ее взгляд.

- Ты рано встал, только шесть часов.

Я молча закивал в ответ на это меткое замечание, старательно жуя.

На какое-то время воцарилась тишина, настолько глухая, что мне удалось расслышать, как она глотает воду.

- Вы подрались с Фрэнком?

- Что?

- Я слышала жуткий грохот, а у мальчика кровила губа, когда он уходил, и я решила…

Я дернулся, задев локтем банку с маринованным луком, которая через мгновенье с оглушительным звоном разбилась о кафельный пол, изуродовав почти блаженную тишину утра.

- Черт.

- Ничего, я уберу.

- Я сам.

- Осторожно, милый, не порежься.

Я стоял на коленях, торопливо собирая с пола тряпкой отвратительную жижу вместе с осколками. От резкого запаха уксуса и того, как неожиданно меня загнали в угол, кружилась голова.

- Джи…

- Да? Нет, мам, что за чушь? Он споткнулся о мои диски и ударился о комод.

Забавная закономерность – ложь чаще всего кажется абсолютным бредом только тому, кто ее произносит.

- Я же говорила, тебе нужно чаще убираться в комнате. Странно, что ты еще сам не покалечился в этом бардаке.

Я усмехнулся, швырнув тряпку в мусорное ведро:

- Ничего странного, это же мой бардак.

- Джи…

- Мам, - я ожидал очередную лекцию, поэтому сдержаться и не начать гримасничать становилось все труднее. Но мать только улыбнулась, споласкивая стакан в раковине:

- Фрэнк очень милый мальчик.

Думаю, она попала в точку, в которую должна была попасть. Мы никогда не бываем милыми детьми для своих родителей. «Ты у меня хороший мальчик», - скажет вам мать или отец. Они-то знают, что вы лентяй и лоботряс, который прокурил всю мебель в комнате, который все никак не может выйти из-под их опеки. Но они ведь так чертовски любят вас, что, что бы ни случилось, в конечном счете, вы хороший. Но не милый, нет. Милый – это вон тот мальчик, который забегает в гости к их ребенку. Он вытирает ноги перед входом и улыбается приветственно, так сладко; он всегда чуть-чуть смущен, когда ему вдруг предлагают проходить, присесть и рассказать.Он бесконечно, безупречно милый мальчик; пока они не видят, что происходит по ту сторону двери.

Не ответив, я мягко оттеснил мать от раковины и принялся рьяно отмывать руки ледяной водой.

- Ты заедешь проверить машину?

- Не сегодня.

- Ты обещал, что съездишь именно сегодня.

Я с раздражением подумал, как Кирби однажды сказал, что родители со временем все чаще запоминают ваши слова так, как им удобнее, внося небольшие коррективы для собственного же удобства.

- Мам, я сказал «может быть». «Может быть» и «обещаю» - не одно и то же.

Я услышал ее привычный вздох и, даже не глядя на нее, легко представил, как мать разочарованно качает головой.

- Я постараюсь. Постараюсь сегодня.

- Хорошо.

Ее ладонь мягко коснулась моего затылка:

- И вымой, наконец, голову, я тебя прошу. Уже просто неприлично выходить из дома с такими волосами.

Упершись руками в край раковины, я закрыл глаза и протяжно, шумно выдохнул. Точно зная, как мать задевает такое обращение, я пользовался этим приемом раз за разом, и раз за разом слышал ее новый вздох и мучительно медленно удаляющиеся шаги за спиной. В этот раз она остановилась у двери и зачем-то мягко повторила, словно мы и не меняли тему:

- Очень милый мальчик. Не обижай его.

Не обижать его? Как, черт возьми, я мог его обидеть? Всего за пару дней он начисто лишил меня такой возможности, все, что я мог пытаться сделать – уехать из страны, чтоб этот попугай отстал от меня раз и навсегда. Я слышал, как мать закрывает дверь, возвращаясь в спальню, я чувствовал приятную тяжесть и наполненность в желудке. Но голод мой не проходил. Я наклонился, весь согнулся, уткнувшись лбом в холодный край раковины, крепко жмурясь. «Если приедешь завтра, можем повторить».

…………………………

- Джер, – девчонка вяло пошевелила пальцами вытянутой вверх руки, завидев меня перед корпусом. Солнце только начинало пригревать холодные ступени, но я все равно сидел там уже полчаса, куря без остановки и ругая себя самыми страшными словами за то, что не удосужился до конца высушить волосы перед выходом из дома.

Нежный зеленоватый оттенок ее кожи говорил сам за себя, но я все равно не удержался, усмехнувшись:

- Не слышу радостных приветственных воплей.

- Джер, голова… Кошмар, - она медленно присела рядом, кинув сумку на ступеньку ниже, и осторожно уткнулась лицом в ладони.

- Что с ней могло случиться, если ее нет?

- Ты можешь хоть раз начать утро с простого «привет»? – рук от лица она так и не убрала, поэтому ее хрипловатый голос я различал с трудом.

- Буду практиковать ежедневно, как только ты прекратишь все делать по-своему.

Джейн резко вскинула голову, тут же поморщившись, и виновато покосилась на меня, натягивая край шарфа на подбородок:

- Ты сам сказал, что он что-то забыл у тебя в машине.

- И также я сказал, по-моему, очень четко, что сам с этим разберусь.

- Извини, - пробубнила девчонка и, помедлив, наклонилась и уткнулась лбом в колени. Я чуть задел ее локтем:

- Сколько ты выпила?

Джейн невнятно застонала, и тут же тяжелая сумка с грохотом упала на ступеньку справа от меня.

- Не важно, сколько – важно, что она пила.

Мэтт выглядел отлично, не в пример девчонке, и улыбался до ушей, что наблюдалось за ним последние несколько дней все реже. Я запрокинул голову назад, щурясь от света:

- И что она пила?

- Экспертиза еще не установила, слишком сложный химический состав. Эй, сестренка, как дела? – он со смехом ткнул ее в плечо, от чего девчонка слабо покачнулась, выпрямляя спину, и, помедлив, облокотилась на меня. Я готов был спорить, что ее могло вывернуть в любой момент. Джейн крепко жмурилась, вжимаясь лбом в мое плечо.

- Ладно, Кирби, заканчивай шутить, ты вчера уже повеселился.

- И ты зря это пропустил, дорогуша, было отлично. Хотя, наверное, ты тоже не скучал, - он усмехнулся – и продолжал усмехаться, пока я пялился на него, не моргая, пытаясь понять, о чем же именно он говорит.

- В каком смысле?

- Известно, в каком. Самые веселые вечеринки проходят в постели Уэя, разве нет? – и до того, как мое сердце отозвалось глухим ударом, Мэтт уперся рукой в мое плечо и мечтательно протянул, поводя ладонью в воздухе, - подумай только, Джерард Уэй, его задница – и теплая кроватка. Что может быть отвязнее и веселей?

Я мысленно желал ему скорейшей смерти, глубоко дыша и чувствуя, как девчонка утыкается в меня все сильнее.

- Джейн.

- М?

- Тебе лучше вернуться домой.

- Я в порядке, - промямлила она, еле заметно помотав головой.

- Тогда хотя бы не делай лишних движений.

- Хорошо. Спасибо, - ее рука нырнула мне под локоть.

Мне страшно не хотелось отмывать потом свое пальто, ей-богу.

Я удивлялся, как же болезненно и бледно лоб Джейн выглядит на фоне черной ткани, когда вдруг заметил, насколько ярко, непривычно ярко палит ноябрьское солнце, обжигая щеку, пока холодный пар клубится у меня перед лицом при каждом выдохе; как раздражающе Мэтт отбивает ритм ботинком по ступеньке, как Джейн сильней вцепилась в мою руку, будто греясь, а студенты подняли галдеж при входе в корпус. И ветер холодил затылок даже через капюшон моей толстовки, но шарф надежно прятал шею от мороза, и я был почему-то странно напряжен. И было утро дня седьмого, и подошвы чересчур весенних кед шуршали по асфальту, чуть скрипя резиной.

- Утро, - выпалил Айеро, остановившись рядом с Кирби, с улыбкой вглядываясь в наши лица. Я заметил, что на мне он задержал взгляд ни секундой больше, чем на Джейн и Мэттью.

- Доброе, - автоматически добавила девчонка, и парень тихо засмеялся.

- Посмотрите на себя. Просто утро.

Я вновь откинул голову назад, стараясь разглядеть мальчишку против солнца. Он перехватил мой взгляд и улыбнулся шире, хотя я не давал никакого повода для этого.

- Ну-ка, ну-ка, что это у нас? Фрэнки! – я наблюдал, словно в слишком ярком и подозрительно тягучем сне, как Кирби вскинул брови, как его рука взметнулась и тут же грубовато, по-хозяйски схватила подбородок Фрэнка.

- И что это такое? Что же это? Нет, вы только посмотрите, – мальчишка улыбался, пока Мэтт, все так же крепко держа его за подбородок, заставлял Айеро вертеть головой то вправо, то влево, как ребенка, который вымазался в чем-то. Приглядевшись, я заметил то, что, судя по всему, не ускользнуло от внимания матери прошлым вечером.

- Так вот, почему ты не пришел вчера! Малыш предпочитает развлекаться по-другому, а, принцесса?

Я раздражался от того, как он крутил его, держа за подбородок, меня вдруг странно вывел из себя этот наигранно-журящий тон. Фрэнк словно в шутку дернул головой, освобождаясь, и коснулся чуть заметной ранки на нижней губе кончиком языка:

- Наверное, прикусил во сне.

- Наверное?

- «Наверное» в разговорной речи значит «вероятнее всего, но не уверен», Мэтт, - он фыркнул, вновь смеясь.

- Вы поглядите, каков умник!

Мой демон будто бы уже не слушал. Шагнув вперед, он присел на корточки напротив Джейн, заглядывая ей в лицо - и вдруг без всяких колебаний положил ладонь мне на колено, опираясь.

- Ты в порядке?

- Да, только тошнит.

- Тогда зайди за корпус и…

- Нет! Терпеть этого не могу, - она захныкала, сжимая мой локоть почти до боли. Фрэнк поднял на меня глаза всего на несколько секунд, и я впервые увидел этот взгляд – чуть-чуть усталый, мягкий. И еще, еще какой-то. Это было что-то, чему я в тот момент не мог найти названия. Но, что бы ни было, он ясно дал понять, какое неразумное дитя эта девчонка.

- Пойдемте внутрь, - Айеро резко встал, снимая тяжесть с моего колена, утягивая Джейн за локоть. Я поднялся следом вместе с ее сумкой.

Перед дверью туалета Фрэнк проинструктировал девчонку, пообещав, что после полулитра воды, выпитой залпом, ей резко полегчает. Он оказался прав. Не прошло пяти минут, как Джейн вернулась, ступая крайне осторожно и с укором глядя исподлобья – но с ясными глазами и порозовевшими щеками.

Фрэнк улыбнулся:

- Извини.

- Обманщик, - она угрюмо потянулась к сумке.

- Я обещал, что полегчает, я не говорил, что тебя не…

- Все равно обманщик.

- Всегда срабатывает, - шепнул Фрэнк Кирби, коснувшись головой его плеча. Мэтт хмыкнул, глядя на меня.

- Вот так живешь, живешь, и вдруг оказывается, что многого еще не знаешь, правда, Джер?

Я не мог понять, что происходит. Не мог понять, почему я злюсь, не мог понять, с чего вдруг мне так страстно, до дрожи в пальцах захотелось сжать горло Кирби и задушить его ко всем чертям. Да, я не знал, но кое-что вдруг понял точно – я заставлю этого мальчишку встать под душ и драить свою кожу до тех пор, пока он не смоет с себя все; все, что на нем оставили чужие руки за то время, которое прошло с тех пор, как он ушел вчера. И если он не согласится, я не дотронусь больше до него и пальцем, выкину из головы без сожаления.

- Джерард.

- Что?

- Пойдем скорей, опаздываем.

Джейн заметно ожила и в аудитории, сидя рядом, довольно шустро конспектировала все, что нам читали. Мэттью примостился с краю ряда, распластавшись по столу и без устали строча кому-то сообщения на мобильном телефоне. На лекцию мы все же опоздали, поэтому пришлось занять свободные места, из-за чего нас сильно раскидало по рядам. Айеро, как прилежный ученик, уселся впереди. Весь первый ряд был щедро забит девчонками, и я невольно удивлялся тому, как быстро он завел себе друзей, столь щедрых на внимание. Конечно. Он был милым. Милый мальчик Фрэнки. Ведь он так мило морщит нос, и странно строит фразы; он любит шоколад и улыбаться, он просто соткан из премиленьких вещиц. Преподаватель шикал беспрестанно - две девчонки, сидящие по обе стороны от Фрэнка, хихикали, шепчась. Я видел, как он что-то рисовал в своей тетради, показывая им. Он поворачивал голову к одной из них, и тогда я легко мог разглядеть его улыбку и большие яркие глаза. Мой голод никуда не делся, он остался здесь. Вот здесь, со мной, под солнечным сплетеньем, в животе и в пальцах. Я остро жаждал снова прикоснуться, сдавить его в своих руках, дышать его теплом и красть его, пьянеть и задыхаться. Одна из его новых фрейлин, усмехаясь, краснея от удовольствия, игриво натянула ему на голову капюшон такой уже до тошноты знакомой красной толстовки, и мне сейчас же захотелось сломать это бледное и тонкое запястье. К нему тянуло именно таких – белесых, тонкокостных и холеных. Я был чертовски жаден.

Джейн обращалась ко мне пару раз, но я был слишком сосредоточен на его затылке, чтоб не ответить невпопад. В тот день я ненавидел время, как никогда прежде, я с трудом мог усидеть на месте. Я выловил его внизу, когда нас, наконец, освободили. Джейн вышла с Мэттью, Фрэнк же задержался, собирая со стола десяток разноцветных шариковых ручек. Я подождал, пока в аудитории не осталась лишь парочка студенток, которые направились к лектору, и лишь тогда спустился вниз. С минуту я стоял и наблюдал, как он запихивал в рюкзак все свои вещи.

- У меня уже час уши горят.

Он сказал это так неожиданно, сосредоточенно застегивая молнию на рюкзаке, что я на секунду растерялся.

- Что?

Айеро поднял взгляд, натягивая лямки рюкзака на плечи, и улыбнулся:

- Не хочешь подвезти меня сегодня?

- Насколько мне известно, ты живешь недалеко.

- Хочу познакомить тебя с кое-кем.

- Мы не договаривались о знакомстве с родителями.

Мальчишка усмехнулся:

- Мы вообще ни о чем не договаривались, я не приставляю тебе дуло пистолета к голове. И у меня нет родителей.

Это было слишком; слишком длинная речь для него, настолько длинная, что я не сразу воспринял ее смысл. Фрэнк произнес это настолько однотонно, что я не знал, как реагировать. И что, ради всего святого, может быть нормального в подобном заявлении? Все, на что меня хватило в тот момент – тупое «извини». Я не ощущал сочувствия, все было много проще – меня выставили идиотом. Он улыбнулся и пошел к двери.

- Я подвезу тебя, - что еще, черт возьми, мне оставалось делать после его последней фразы? Фрэнк притормозил и обернулся, молча глядя на меня, уже не улыбаясь. Он чуть кивнул:

- Сейчас?

- Сейчас? – я мог лишь тупо повторять за ним, не ожидая, что мальчишка так просто вдруг решит уйти отсюда до окончания занятий. Айеро вновь кивнул.

- Сейчас.

Так кто из нас был больше одержим?

Мы шли по коридору в самой гуще торопящихся студентов, и я точно знал, что Мэтт и Джейн нас не увидят – следующая лекция вот-вот должна была начаться двумя этажами выше.

- Эй, Уэй, как жизнь? – идущий нам навстречу высокий белокурый парень в спортивном свитере, поравнявшись с нами, приветственно кивнул мне головой. Я кивнул в ответ – подобные вопросы Джонни Эванса ответов устных, как правило, не требовали. Мы были шапочно знакомы, но широкоплечий футболист еще с первого курса вбил себе в голову, что это может быть неплохо – держать в знакомых довольно, в общем-то, странного для его круга общения субъекта вроде меня. Я не видел его пару недель – будучи моим ровесником и поступив в университет так же поздно, как и я, Эванс предпочитал тратить время на более полезные вещи вроде девочек, спортивных тренировок в своем бывшем колледже и нестабильных подработок. Заметив Фрэнка, футболист приподнял бровь, но познакомить их я не успел бы, даже если бы хотел – Джонни уже прошел мимо, подгоняемый потоком добросовестных студентов. В машине Фрэнк легко назвал мне адрес, после чего сполз ниже на сидении, вытягивая ноги, и уставился на дорогу впереди. Он жил действительно невообразимо близко, и я старался ехать медленно, как только мог, смутно ощущая необходимость что-либо сказать и прояснить, но не имея и понятия о том, что именно хочу ему сказать. Айеро все еще молчал, зажав коленями рюкзак и глядя на дорогу. Эта искусственная тишина давила на мою столь же искусственную совесть – не ту, совсем не ту, придуманную мной же для того, чтобы хоть изредка почувствовать себя живым.

- Послушай…

- Не надо.

Я посмотрел на Фрэнка. Мальчишка вскинул голову, снова прижимаясь щекой к обивке, выгнув шею. С такого ракурса его спокойный взгляд мне показался вдруг особенно интимным. Он улыбнулся:

- Не говори о том, о чем не хочешь.

Тридцать метров. Я жмусь колесами к бордюру, словно крадущийся голодный пес. Я слишком жаден, чтобы не платить.

- Айеро…

- Ты зайдешь? - на этот раз звучание другое. Он уверен. Возможно, так же, как и в том, что в этот раз я уже не чувствую ни паники, ни страха. Не говори о том, о чем не хочешь; не давай ответ, который очевиден – ты смешон. Десять метров, я доползаю их почти притворно, задыхаясь, измучившись, хотя еще не совершив прыжок. Он осторожно тянет мой рукав, не отрывая взгляда, и я на автомате торможу. Я слишком, слишком жаден, никакого страха – и я глушу мотор, я вылезаю из машины вслед за ним. Этот дом не имеет ничего общего с отелем, в который меня заманили так недавно. Старая постройка, которой явно не давали умереть на протяжении многих лет чьи-то заботливые руки. Потрескавшаяся краска, словно сахарная корка на сгущенном молоке – подобные дома обычно пахнут кофе, аляповатостью, лекарством и печеньем. Цветы в горшках с щербленными краями и старое, но крепкое крыльцо, из тех, которые обычно пахнут деревом и краской под лучами солнца. Четыре этажа в таких домах вмещают около двенадцати квартир. Окна ярко отражали свет, сияя вымытыми до лохмотьев краски рамами. Возможно, я был удивлен, но не растерян. Он молча изучал мое лицо, стоя рядом, зябко пряча подбородок в плотный ворот застегнутой до конца куртки.

- Здесь живут пожилые пары, в основном.

- Я так и понял.

- Мне нравится, - Фрэнк пожал плечами.

Я не ответил, чувствуя, как мальчишка снова еле уловимо тянет мой рукав.

В подъезде меня так же ничего не удивило – ни сколотая плитка, все же вымытая практически до изначальной белизны, ни потертая рыжеватость ящиков для почты; ни лестница с добротными ступенями, широкая, с такими древними перилами, что невозможно было с точностью определить их первозданный цвет. Он жил на третьем этаже, высокая дверь с номером 9А расположилась аккурат напротив лестницы. Каждый этаж был щедро залит светом - и столь же щедро, наглухо заставлен кадками с цветами. Я был вдвойне спокоен от того, что мы ни с кем так и не столкнулись по дороге. Айеро забежал вперед меня и завозился у двери, звеня ключами. Я отчего-то очень жадно тянул носом запах нафталина и сырой земли, рассматривал его затылок, ненавидя ворот куртки, которую он до сих пор не расстегнул. Я был чертовски жаден. Мальчишка отпер дверь, впуская меня первым в теплый полумрак прихожей. Шум улицы почти не проникал сюда, и мне послышался живой, царапающий звук, словно кто-то рассыпал крупу по твердому паркету. Звук был очень близким.

- Твою мать, что это, черт возьми, такое?! – я заорал чуть раньше, чем почувствовал, как слезы брызнули из глаз, как что-то с силой, словно полоснув по нервам, точечно вонзилось в левую лодыжку. Парализованный внезапной болью, краем уха я засек щелчок рубильника, прищурился от света. Я слышал, как Айеро тихо усмехнулся позади, царапая ключом замочную скважину. Два виноватых темно-карих глаза снизу вверх смотрели на меня, но ногу эта тварь по-прежнему сжимала челюстями. Фрэнк обошел вокруг меня, снимая куртку, с явным трудом сдерживая улыбку.

- Это Пэнси. Пэнси, это Джерард. Джерааард.

Боже всемогущий…

Меня слишком резко застигли врасплох, чтобы я был в состоянии оценить эту назойливо затянувшуюся шутку. Псина фыркнула с почти печальным вздохом, слюнявя мне штанину и аккуратно перехватив зубами для удобства.

- Ты назвал собаку Пэнси? – я предпочел не сводить взгляда с оковалка мышц и золотистой шерсти, хотя с трудом себе представлял, что смогу сделать в случае, если этот цербер все-таки решит сомкнуть челюсти на совесть.

Фрэнк повесил куртку и теперь стоял передо мной, закатывая рукава толстовки, немного склонив голову набок и с интересом наблюдая за своим питомцем.

- Ну, видишь ли, он - прелесть.

- В самом деле? – я почти что блеял, уже остро ненавидя их обоих за сумасшедший всплеск адреналина, за этот вынужденный страх. Айеро улыбнулся:

- Ты не можешь сослаться на аллергию.

- Интересно, почему ты так уверен?

Фрэнк заулыбался шире – и я вспомнил. Он бы привел меня сюда еще тогда, он правда собирался это сделать. Зачем тогда он потащил меня в отель?

- Ты отказался.

Напряженный ужас на моем лице теперь был слишком хорошо разбавлен, чтобы он не смог заметить.

- Но это почему-то не мешало…

Мальчишка сморщил нос:

- Ты просто злишься – или правда хочешь получить ответ?

Я попробовал пошевелиться. Очередной печальный вздох и крепче хватка.

- Для начала я хочу получить обратно свою ногу.

Фрэнк улыбался, глядя на собаку, убирая выбившуюся из-за уха челку:

- Пэнси, фу.

Псина отпустила меня с явной неохотой, но ситуация от этого не улучшилась. Мальчишка чуть не захлебнулся смехом.

- Фу, нельзя, фу, Пэнси, я сказал!

Скотина явно не считала меня «фу», потому что немедленно уперлась лапами в мое бедро и предприняла отчаянную попытку спариться с моей ногой. Сжимая кулаки почти до боли, я стоял, все еще не решаясь шевелиться, и смотрел на Фрэнка, который согнулся пополам в углу прихожей и практически визжал от смеха.

- Оттащи ее. Немедленно, - процедил я сквозь стиснутые зубы. Айеро выпрямился, вытирая слезы тыльной стороной ладони и стараясь, действительно стараясь поскорей убрать с лица эту проклятую улыбку.

- Это кобель.

- Чудесно. Теперь мне полегчало. Оттащи эту скотину от меня, сейчас же, - апатия накрыла меня с головой, как это часто случается после выброса адреналина в кровь. Я чувствовал, что резок, я был зол – и я хотел уйти. Мальчишка взял собаку за ошейник, заставил опуститься на четыре лапы, оттащил подальше, глядя на меня растерянно, но все еще не в состоянии стереть с лица улыбку.

- Тише, Пэнси, - его пальцы ерошили солнечную шерсть на загривке, его глаза смотрели так же виновато, щеки полыхали от тепла квартиры и короткой стычки с псом, дыхание чуть сбилось. Я вдруг осознал, чем же так странно пахнет Фрэнк Айеро. Он пахнет этой псиной и собачьим кормом; жвачкой, старыми вещами и бумагой – сырой и высушенной многократно, с типографской краской, какой уже не встретишь, с ломким переплетом, с хрусткими краями. Я оглядел прихожую, которая почти что сразу разветвлялась на два широких коридора. Они были повсюду. Сложенные прямо на полу, они заполнили собой свободное пространство, выстроившись башнями высотой примерно мне по пояс. Ряды самых разнообразных по возрасту печати книг высились, тянулись, будто бы вторые стены, по всему периметру обоих коридоров. Мне показалось, что книг здесь чуть поменьше, чем в моем доме, но подобный странный способ размещения их поразил меня.

- У меня нет шкафов.

Я обернулся к Фрэнку. Он подтолкнул ретривера коленом, загоняя в маленькую кухню. Затем мальчишка подошел поближе, с интересом наблюдая за моей реакцией на его личное букинистическое чудо.

- У меня нет шкафов, - повторил он, улыбаясь.

- Это я вижу.

- Нравится?

Я различил восторженную гордость в этом тоне. Не получив ответа, он потянул меня за край пальто.

- Пойдем, здесь есть еще.

Я заметил, что один из коридоров вел в ванную; другой привел нас в единственную жилую комнату, которая могла бы быть намного больше, если бы не горы книг. Они тянулись вдоль одной стены. Все остальное пространство почти полностью занимала огромная кровать под вылинявшей синеватой простыней. Чуть дальше, у окна, как раз напротив двери – большой резной комод и телевизор на нескладной старой тумбе. На комоде стояла рамка с цветной фотографией, и я машинально подошел, чтобы рассмотреть ее. На снимке была запечатлена женщина лет тридцати пяти, не больше: чуть полноватая, с сияющей здоровой кожей, темно-русыми густыми волосами и ямочками на щеках, очень четко различимыми благодаря улыбке. Никакого сходства с Айеро я углядеть так и не смог, как ни старался. Фрэнк молча позволил мне это наглое вторжение, выжидая в стороне и глядя на меня с готовностью, словно предчувствуя вопрос. Но спрашивать мне было нечего – эта женщина могла быть кем угодно.

Я скользил взглядом по потертым корешкам. Здесь был Жюль Верн и Фицджеральд, Рабле с Мольером, собрание сочинений Уайльда, Кэрролл…

- Антуан де Сент-Экзюпери, - он резко оказался рядом, услужливо тыкая меня в плечо углом знакомой нам обоим книги. Где-то позади его питомец вновь зацокал когтями по паркету, приближаясь. Я напрягся; Фрэнк, тут же заметив это, улыбнулся. Я вдруг подумал снова – почему он то вставлял, то вынимал опять это кольцо? Острый угол книги сильнее впился мне в плечо – он подошел чуть ближе; улыбнулся шире и неожиданно шепнул:

- Боишься?

- Что?

- Ты боишься собак? Можешь признаться, это ничего.

- Я не боюсь собак. Я не люблю их.

Он смотрел в мои глаза с интересом, быстро перемещая взгляд, не прекращая улыбаться.

- Тебя кусали?

- Нет.

- Тогда это глупо.

- В самом деле? – я хотел быть резким, но уже не мог, стремительно хмелея от его подвижного тепла.

- Зачем не любить собаку, которая еще ни разу не кусала? – пробормотал он как-то странно вяло, почти задумчиво, опустив глаза, как будто с настоящим интересом рассматривая книгу в собственных руках. Мне постепенно становилось жарко в этом проклятом пальто. Зачем он, черт возьми, так странно строил фразы? Фрэнк снова поднял на меня пытливый взгляд, откладывая книгу. Его глаза чуть помутнели.

- Ты ведь не собираешься сейчас читать?

Я моргнул, теряясь от того, как быстро и легко он сменял темы и менялся сам. Я мог его спросить, но не хотел - лишь с туповатой безотчетностью отметил, как Айеро, подавшись мне навстречу, схватил руками воротник и снял с меня пальто. Я словно наблюдал со стороны, я снова поддавался, на одно мгновение заставив себя собраться просто для того, чтоб вытянуть расслабленные руки из раздражающих запястья рукавов. Зачем я не люблю собаку, которая не укусила? Господи, помилуй, для читающего парня он изъяснялся слишком, слишком косно.

Но я был жаден, голод мой не проходил. Фрэнк снова подошел чуть ближе, и я почувствовал, как его пальцы пробрались под мою толстовку. Я не шевелился, наблюдая. Айеро слабо улыбнулся. Против света его глаза казались мне темнее, чем обычно. Он бесконечно, безупречно милый мальчик; пока они не видят, что происходит по ту сторону двери. Пес подкрался сзади и осторожно ткнулся лбом в мою ладонь.

http://notforsale.do.am/blog/ishhushhij_glava_13/2012-08-26-4854