Явление 2.

* * *

В детстве меня приучали к справедливости; вновь и вновь родители твердили о том, чтобы богатый помогал бедному, сытый – голодному. Так гласила мораль, так гласила Библия. Я никогда не был религиозным человеком, но с этим еще некоторыми аспектами христианства я имел общее мнение; по крайней мере, до определенного момента своей жизни. Позже, с возрастом и самоопределением, пришли неудачи, а после неудач – разочарования. И выяснилось, что справедливость довольно глухое слово в наши дни; хотя я продолжал и продолжаю надеяться, что она существует где-нибудь… или когда-нибудь.

Именно поэтому, когда я вернулся домой, меня дико трясло от нервного беспокойства. Я не мог найти себе место ни по пути в квартиру, ни когда позади меня щелкнул дверной замок. Я был не в состоянии описать то, как я лохонулся в больнице; мне действительно было жутко от того, что я сделал. Не чувствуя собственного тела от ледяного жара, мне пришлось провести весь день в кровати, ибо на что-либо другое мне не хватало сил. И все это время изнутри меня грызла одна до ужаса противная тварь, которая до сего момента была предметом моей гордости – моя совесть громко ныла и яростно царапалась внутри меня, причиняя жуткие мучения. Я был согласен с ней – я поступил не самым лучшим образом, когда посмел открыто разозлиться на слепого человека – но стоило мне согласиться с ней, как она завизжала еще пронзительней и озлобленней. Мне осталось только принять все это дерьмо.

Вновь и вновь в моей голове возникал его образ, того парня, которого я поначалу так невзлюбил. Как он сидел, неуверенно топтался у дверей и даже крутил головой – все указывало на его недуг, но я был слишком поглощен собственным недовольством, чтобы понять его проблему. Но больше всего меня удивляло его поведение. К счастью или к несчастью (я еще не определился), он вел себя вполне спокойно и пацифично; единственной его целью в тот момент было предотвращение конфликта – я в этом был до сих пор точно уверен. Но это еще сильнее добивало меня: я поступил с ним настолько низко, когда он пытался явно всего этого избежать. Наверное, если бы он вдруг начал кричать на меня и выяснять отношения, я бы воспринял все куда проще, нежели его понимающее молчание; и мне бы не пришлось думать сейчас обо всем, что творилось в моей голове.

У меня никак не получалось выкинуть его из головы – хотя попытки я оставил довольно давно; даже когда наступил поздний вечер, я продолжал думать о нем. Я не смог уснуть в ту ночь. Постоянно ерзая на кровати, я опять открывал веки и глядел в потолок. Так продолжалось до тех пор, пока моя простынь полностью не сбилась, а подушка не промокла от пота. В ту ночь я искренне пожалел, что не имею в своем запасе медикаментов снотворного.

Беспрерывные размышления о нем, привели меня к тому, что я принялся рассуждать о себе; если бы я был таким же, как он, – невидящим. И эти мысли привели меня в ужас. Что было бы со мной, не прочитав столько книг? Чем бы занимался, будучи не в состоянии просиживать часы в интернете? Люди, знакомства, эмоции – все исходило из этой штуки. Даже столь любимая игра на гитаре превратилась бы в мучительную пытку, безустанно повторяющую о моем «дефекте». Я сравнивал себя с ним, проецировал; и я был повержен. Рассматривая свои покрытые татуировками руки, я с горечью осознал, что он их не увидел – он не смог бы их увидеть. И он никогда не сможет нарисовать ни одну из них, как и любой другой рисунок.

Без сил я опустил руки на матрас и уставился в белесый потолок. Я долго смотрел на него – без смысла и цели – пока в какой-то миг мне не причудился его образ: в омерзительной клетчатой рубашке и челкой, словно стыдливо прикрывающей глаза. Все обретало иное значение – теперь я совершенно точно понимал, зачем он это делал. Стараясь скрыть свое уродство и отличие ото всех, он отращивал волосы и прятал под ними свои безжизненные глаза. Поспешно перевернувшись на бок, я вновь попытался найти более удобное положение для сна, откинув одеяло в сторону, но это не принесло никаких успехов. Не в силах больше выносить всего этого я поднялся с кровати, на ходу схватил пачку сигарет и подошел к окну, чтобы закурить. С удивлением я обнаружил, что было довольно рано – рассвет уже тронул пропитанный смогом горизонт. В нетерпении выкурив сигарету, я оставил окно открытым, а сам направился в душ; мне было необходимо смыть все мысли сегодняшней бессонницы, вместе с потом и грязью, покрывающие мое тело.

Я торопился, стараясь как можно быстрее натянуть на еще влажную кожу одежду. Мне было необходимо выйти наружу, отвлечься от мыслей, что за один день буквально сожрали меня изнутри. Поэтому, когда я вышел на улицу, я почувствовал глубочайшее облегчение. Я огляделся и понял, что было многим позднее, чем я думал – по улицам уже мельтешили люди, спешащие на работу, или такие же бродяги, как и я; время зашкаливало за девять. Мой живот все еще болел, не только от аппендицита, но и от голода, поэтому я поспешил в одно кафе, что находилось неподалеку.

Мог ли я хотя бы на одну гребанную секунду предположить, что мы встретимся вновь? Нет, я вовсе полагал, что мы никогда более не увидимся. Но когда колокольчик над дверью известил о моем приходе, а я по привычке оглядел столики, мой взгляд уперся в него – одиноко сидящего возле окна и пожирающего гамбургер. Сначала я пробежался по его одежде и с уколом радости подметил, что он выглядел сегодня лучше, чем вчера – по крайней мере, на нем не было это отвратительной рубашки, а вместо нее была черная худи с изображением (о, господи!) The Misfits. Его густая челка выглядела менее неприступной, а быть может, мне это только показалось, потому что я уже знал, что именно пряталось под смоляными локонами. Рядом с ним не было матери или кого-либо еще, что показалось мне странным. За ночь размышлений, когда я воображал его тяжелую жизнь без зрения, в моем сознании всегда рядом с ним была мать, словно неотделимая тень. С ним постоянно был кто-нибудь; он всегда был с кем-то. Но когда я его заметил кафе, он был абсолютно один и, похоже, ему это нравилось. В любом случае, он выглядел как обычный парень, зашедший перекусить; никто бы не подумал, что он чем-то отличается от других. Но я знал, чем он отличался. И это было похоже на гигантский непосильный груз, который я сам водрузил себе на плечи, толком не осознав, что натворил. Теперь этот самый груз давил, прижимал меня к полу – я уже всерьез подумывал уйти из кафе.

Я встряхнул головой, прогоняя глупые мысли. Я могу спокойно купить себе еду и отсесть в противоположный угол кафетерия, словно мы и незнакомы – он меня не увидит и не узнает, что я был здесь; мне очень стыдно за свое вчерашнее поведение.

Забрав поднос с заказом, я замер на полпути к месту, которое заранее приметил; оно как раз располагалось в самом дальнем от него углу. Но мое тело не слушалось меня, совсем. Ноги приросли к полу, а голова обернулась в его сторону; и вот я уже глядел на него. Он все также сидел со скучающим видом, подперев голову, и смотрел куда-то в тарелку. Но я знал, что он не смотрел, он только делал вид, что смотрит. Мое сердце разрывалось на две половинки, рвясь выпрыгнуть из груди: одна часть в страхе стремилась убежать на улицу, подальше от него, а другая с благовейным трепетом приземлиться рядом с ним. Мне нужно было извиниться – я чувствовал это всем нутром, – но я до дрожи в коленках боялся подойти к нему, снедаемый позором.

И все же, я решил для себя, что лучше извиниться и принять его гнев, чем струсить и продолжить страдать от бессонницы. Мысленно запросив помощи у несуществующего божества, я развернулся в полный оборот и направился на ватных ногах к его столику.

Он шевельнул головой, как только заслышал мое приближение, а когда мой поднос звякнул о пластмассовое покрытие, его острый нос вздернулся вверх, что я мог разглядеть небольшую родинку на самом кончике и его тонкие ноздри. Он умудрялся забавно шевелить ими, что складывалось ощущение, словно он мышонок, учуявший запах сыра. Я улыбнулся сам себе за подобное сравнение, но моя улыбка тут же пропала, стоило мне опуститься на стул.

— Ээ, привет, я… Может, ты помнишь… в больнице—

— Я помню, кто ты, – спокойно ответил он, и почему-то по его лицу проскользнула легкая улыбка. Почуяв мое замешательство, он добавил, – у тебя очень красивый голос.

Подобная причина, прозвучавшая скорее как комплимент, вогнала меня в краску – я ощутил, как щеки вспыхнули, а тело покрылось легкой испариной от волнения. Он снова улыбнулся, когда понял, какой эффект произвели его слова на меня, и отложил свой бутерброд – чем дал мне понять, что не против поговорить; что я был важнее, чем бутерброд. И я был не против, честно; по крайней мере, теперь глупый страх покинул меня. Я видел, что если он и злиться, то совсем немного. Он был здесь, готовый обсудить это и найти решение сложившейся проблемы; готовый выслушать, чтобы потом сказать свое слово, которое я должен буду принять. Он не хотел конфликтовать, он хотел помочь нам обоим.

— Ты часто сюда ходишь? Я ни разу тебя здесь не видел.

Только после того, как эта фраза сорвалась с моих губ, я понял, насколько жалкой она являлась. Изъеденная и невкусная на слух. А еще это слово… «видел», я сомневался, уместно ли оно будет в разговоре со слепым человеком.

— Может, мы лучше начнем со знакомства? Я Джерард.

Он протянул мне руку настолько уверенно и без промедлений, что на мгновение я усомнился – действительно ли он ничего не видит? Чтобы убедиться, я переключил свой взгляд с руки на его лицо – он продолжал смотреть куда-то в тарелку; голова оставалась неподвижной. Я ответил на рукопожатие, сжав его бледную, но теплую ладонь.

— А я Фрэнк.

— Приятно познакомиться, Фрэнк, - без промедлений ответил он, продлив наше соприкосновение чуть дольше, чем это принято. Но я не мог его ни в чем обвинить или упрекнуть, ведь моя рука на тот момент – это все, что он мог себе позволить.

Неопределенный промежуток времени мы сидели в тишине, и все то время я пытался подобрать достойное извинение. Как мне казалось, молчание было крайне неуютным, но, похоже, моего нового знакомого со столь необычным именем оно вполне устраивало. Он «смотрел» на меня сквозь челку, все так же подперев голову, и почти не шевелился. Я чувствовал, что его мысли бродят где-то рядом со мной; даже если я ошибался, в какой-то момент его мысли все же коснулись меня – я практически ощутил их щекочущее, как перо, дуновение. Я не знал, насколько у людей вроде него развиты другие чувства восприятия, но я слышал, они очень талантливы в распознавании людей. Быть может, ему достаточно два-три моих слова, чтобы он раскусил, прожевал и выплюнул мою сущность – а может, чтобы представить мою внешность.

Урчание моего живота, казалось, было настолько громким, что его услышал не только я и Джерард, но и все присутствующие в кафе. Но я ошибся; но только на счет второго – Джерард не мог не услышать. Он тихо усмехнулся, и это своего рода стола сигналом к тому, чтобы раскрыть рот. Но я не успел ничего сказать, меня перебил он сам:

— Я прихожу не так часто, как хотел бы.

— Что?

Сперва я совершенно растерялся, и все слова, что я так тщательно сгребал в кучу из разных частей своего сознания, вновь развалились, образовав полнейший бардак. Его короткое предложение неловко вписалось в мой внутренний монолог с самим собой, и я никак не мог понять, что он имел в виду. Джерард, кажется, уловил мою растерянность и поэтому терпеливо разъяснил с все той же полуулыбкой:

— Ты, Фрэнк, спросил, насколько часто я прихожу в это кафе. Я ответил, что не так часто, как хотелось бы.

— А, ты об этом… – я понял, что начать сейчас с извинений было бы довольно глупо. Похоже, Джерард хотел просто поговорить; наверное, я извинюсь ближе к концу разговора, – у тебя классная толстовка. Ты слушаешь The Misfits?

Не знаю почему, но он засмеялся. Звонко и искренне. Если бы не мой стыд, который красной краской окутал мое лицо, то я, возможно бы, насладился его прекрасным смехом, которым по моим представлениям должны смеяться только искусные художники, актеры или певцы.

Через несколько секунд, Джерард все же успокоился и, вальяжно отклонившись на спинку стула, негромко произнес, улыбаясь во всю ширину зуб:

— Фрэнк, если я слеп, это еще не значит, что я отличаюсь от других. Ты их тоже любишь?

Я понимал, что он сказал это, чтобы поддержать меня, разбавить обстановку; но я не мог это принять так, как он хотел. Сейчас я был в таком состоянии, когда воспринимал все в штыки, не разделяя ни шуток, ни иронии, ни чего-либо еще. Поэтому мне стало еще хуже от его замечания. Ком подкатил к горлу, и я никак не мог его проглотить, вместе с проснувшимися чувствами вины и сожаления. Это было самое подходящее время для извинения, и я мог быть свободен – уйти и не возвращаться.

— Я… я бы хотел извиниться за вчерашнее. То, что произошло, было моей дурацкой выходкой. Я не знал, что ты… ну… такой. Мне очень стыдно.

Все это время я виновато разглядывал свои коленки, не решаясь поднять взора на Джерарда. Слова дались мне нелегко, но я все же сказал их, хоть и не совсем так, как планировал; главное, что он услышал меня. Джерард молчал очень долго; я успел уже обдумать все возможные варианты его поведения: он мог злиться, радоваться или же просто почувствовать облегчение. Чтобы узнать, что именно он выбрал, и исподлобья покосился на него и с удивлением заметил, что он нервно кусал свои губы, подбирая нужные слова. Он выглядел так, словно это не я только что просил прощения, а он сам – это я должен был кусать губы и ерзать на месте, не наоборот. Но все же он делал именно это, пока в его голове что-то не щелкнуло, и он в решительности наклонился ко мне, обхватив за плечи.

— Фрэнк, – начал он, но тут же запнулся, словно ему не понравилось то, что он сказал, – Фрэнки, все это глупости. Тебе не зачем извиняться. Ты ведь не знал, верно? Этой причины достаточно, чтобы ты считал себя невиновным. И знаешь, я был рад тому, что ты вел себя со мной как с обычным человеком; как со всеми, понимаешь? Ты не должен извиняться.

Вмиг я почувствовал себя голым, абсолютно. Я был четко уверен тогда, что Джерард понял, чем я был занят всю эту ночь; осознал, что я так и не смог уснуть, размышляя о нем; и теперь он извинялся передо мной за то, что он стал причиной всему этому. Его серьезный и обеспокоенный тон вывел меня из и без того шаткого равновесия, перед глазами поплыло, и я приготовился вот-вот потерять сознание, но острый как бритва испуг во время привел меня в чувство. Я осторожно обхватил его запястья и, глядя туда, где должны быть его глаза, прошептал:

— Спасибо.

Я был прощен.

Джерард, кажется, удовлетворившись моим ответом, мягко выпутался из моей хватки и убрал свои руки, чтобы вновь усесться, как ему вздумается. Но теперь он не стал откланяться на спинку стула – он облокотился на стол, чуть ближе придвинувшись ко мне, что наши коленки слегка касались друг друга. Он решил не убирать свое лицо далеко, оставив его довольно близко с моим, словно проникая в мое пространство; я не имел ничего против. Наклонив голову на бок, он расплылся в улыбке, в которой я не мог не заметить ехидство.

— Но знаешь, Фрэнки, чтобы окончательно замять эту историю, почему бы тебе не проводить меня до дому? Эти светофоры… они меня сводят с ума!

К счастью, я уже пришел в норму и мог спокойно реагировать на его шутки. Конечно, не произойдет ничего страшного, если я не соглашусь – он уже дал мне свое прощение – но я не видел никакого повода отказываться от его предложения, поэтому негромко промычал в знак согласия. Джерард на это просиял улыбкой.

После этого мы вновь принялись за завтрак: Джерард продолжил есть свой гамбургер, а я приступил к еще нетронутой еде. Мы долго молчали, пока пережевывали пищу, прерываемые лишь негромким звяканьем посуды или чавканьем. Я косо наблюдал за ним, рассматривая, как его щеки «проваливаются» внутрь, каждый раз, когда он открывал рот или жевал. Его впалые щеки выглядели как тонкая шелковая ткань, обрамляющая его лицо, податливая и нежная; он был таким изящным, что делало его до безумия нереалистичным. Я вовсе не удивился бы, окажись он иллюзией моего собственного разума.

— Ты так и не ответил на мой вопрос по поводу The Misfits.

Мне понадобилась ровно минута, чтобы осознать, что именно он имел в виду. Так получилось, что ту часть разговора я пропустил, будучи поверженным предшествующей этому вопросу фразой.

— Да, они мне нравятся, - согласно кивнул я, проглотив кусочек пиццы, - я вообще большой фанат любой музыки. Мой отец был музыкантом, и я, по сути, тоже.

— Оу, так ты играешь в группе, Фрэнки? – заинтересовано спросил он, закусив нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку. Я не знал, зачем он сдерживал ее; наверное, он просто не хотел перерывать меня своими эмоциями.

— Нет, я предпочитаю играть сам для себя.

— Я надеюсь, что когда-нибудь ты сыграешь для меня, Фрэнк.

Меня снова бросило в краску, но на этот раз не от стыда или волнения, а исключительно от смущения, которое я испытал от его легкого флирта. Я не знал, как реагировать на это; являясь парнем не самой стандартной ориентации, я мог воспринять это неправильно, поэтому я пропустил это мимо ушей, стараясь не вдумываться в смысл.

Я так же заметил, что Джерард постоянно называл меня по имени. Я не был привыкшим к этому. Возможно, оно ему просто нравилось; или он хотел сделать мне приятное, произнося со столь теплой интонацией мое самое обыкновенное имя. Но почему-то мне казалось, что он делал это специально, словно подчеркивая, что он разговаривает именно со мной. Я не знаю, как это объяснить. Наверное, ему очень жутко было находиться в темноте, где нет ничего кроме голосов; ему просто нужна была опора, на которую он мог опереться в той бездне. И этой опорой стало мое имя. Я даже почувствовал толику гордости от того, что мог помочь ему.

— Ты доел? – вежливо спросил он, не желая, чтобы его вопрос прозвучал, как намек на то, что пора бы поторапливаться; он никуда не спешил – он просто не видел.

— Да, мы можем выдвигаться?

— Угу, – кратко кивнул он и с шумом отодвинул стул.

Я был без понятия, стоило ли ему помогать или нет. Он двигался вполне уверено, будто знал это кафе как свои пять пальцев; но меня не покидала тревога, что он мог в любой момент запнуться и упасть, распластавшись на полу. Но я не решался спросить его, не требуется ли моя поддержка – я боялся обидеть его подобным жестом, приняв его за слабака. Он довольно быстро сгреб все свои вещи со стола и распихал их по карманам, а потом улыбнулся мне, совершенно точно угадав мое местоположение (хотя признаюсь, он промахнулся на несколько дюймов, наверняка сочтя, что я был бóльшего роста). Я смотрел на него, а он ждал меня, хотя я уже был готов. Я было запаниковал, что мне все же нужно помочь ему; но не успела это мысль толком сформироваться в моем сознании, как он подошел ко мне и, совершенно без смущения схватив под руку, потащил к выходу.

— Да ты совсем малыш, Фрэнк! – тихо усмехнулся он, аккуратно коснувшись своими пальцами моей макушки.

— Мне вообще-то уже двадцать шесть, – придерживая входную дверь, с наигранной обидой ответил я.

— В любом случае, я тебя старше.

Я лишь улыбнулся, поражаясь тому, насколько Джерард мог быстро меняться. Он вроде оставался одним и тем же человеком, но он мог быть серьезным или заботящимся, мудрецом или шутником. И эти черты в нем я обнаружил лишь за недолгий завтрак в кафетерии, где мы встретились. Тогда я был без понятия, к чему могли привести наши отношения, но я был бы не прочь продолжить наше общение и после того, как я провожу его до дома. И я очень надеялся, что Джерард был того же мнения.

— Куда тебе нужно? – спросил я, не имея представления, в какую сторону нам идти.

— Я скажу. Пока что налево и прямо, – он указал рукой вдоль улицы, и я, удовлетворительно кивнув, направился туда.

Джерард вновь замолчал, чему я немного расстроился – я хотел услышать о его жизни, о том, как он живет, но он, похоже, не хотел делиться со мной этими тайнами, а я не мог пересилить себя и задать ему хотя бы один вопрос. Сам он только прижимался к моему плечу, обвив рукой локоть, и нежно поглаживал мой бицепс. Я старался не обращать на это внимания, действительно старался; но с каждым шагом, мне казалось, что я ощущал его дыхание все ближе и ближе; наверное, я слишком перенервничал за тот день.

— Фрэнк, а зачем ты приходил в больницу? – вдруг вспомнил Джерард и немного замедлил шаг; как раз перед очередным перекрестком со светофорами, которые сводили его с ума.

— Аппендицит. Мне нужно было получить подтверждение. И теперь в ближайшие дни меня ждет операция, – словно лампочка-напоминалка в моей голове загорелось воспоминание о том, что у меня как бы должен болеть живот. И он действительно заболел именно в эту минуту, хотя до этого я не чувствовал никакого дискомфорта.

— Оу, – только и произнес Джерард и замолчал, чтобы прислушаться к еле различимому в уличном шуму писку светофора.

— Не волнуйся, пока еще красный, – тихо шепнул я ему на ухо, кода заметил, как он напрягся.

Джерард только слабо улыбнулся и обронил короткое: «Я знаю».

Мы еще несколько раз свернули и пересекли дорогу. Джерард вежливо указывал, куда двигаться дальше, но не более; кажется, он не шибко хотел разговаривать сейчас. Я уже забеспокоился о том, не задел ли я его чем-нибудь или сделал что-то не то; быть может, мне следовало начать разговор. Но вскоре до меня дошло, что, возможно, он полностью сконцентрирован на звуках, стараясь сориентироваться в пространстве. И я решил не беспокоить его, не задавая никаких глупых вопросов.

Его дом располагался не так далеко, как я предполагал; я даже удивился, что мы ранее ни разу не встречались, живя в столь немногочисленном городе. Джерард, наконец, отпустил меня, подошел к крыльцу и осторожно нащупал перила, чтобы не запнуться о ступеньки. Я наблюдал за ним и мне становилось как-то не по себе, глядя то на тот светлый и большой дом, то на столь темного и исхудалого Джерарда – он был слишком невинен для такого дома. Я представлял его жилище куда меньше, словно коморку, где все под рукой и не нужно тратить много времени на хождение по комнатам. Мои представления были слишком типичными.

Джерард взобрался на несколько ступенек и обернулся назад, чтобы поманить меня к себе. Я оторвался от забора и подошел к нему. Вблизи его дом казался еще больше, чем возле калитки, я почувствовал себя не совсем уютно, почувствовал давление, исходившее от его стен. Джерарда же сей факт не смущал, не думаю, что он вообще догадывался, что место, где он живет настолько громоздкое с виду.

— Ты живешь один? – полюбопытствовал я, все еще осматривая фасад.

— Нет, с братом. Но сейчас его нет дома.

Вот так и выяснилось, что у Джерарда еще есть брат. Хотя это объясняло то, зачем ему такое обширное жилище.

— У тебя есть брат?

— Да, младший. Но он все равно будет старше тебя, – он негромко хихикнул, склонив голову набок.

— И сколько же тогда тебе? – спросил я, когда вспомнил, что он мне так и не сказал свой возраст, хотя уже раньше мы вскользь касались этой темы.

Он ничего не ответил и только усмехнулся.

Я сам не заметил, как он осторожно наклонился ко мне и взял мою свободную руку в свою ладонь. Сделав несколько шагов вверх по лестнице, он утянул меня за собой; и вот мы уже стояли на веранде, укрытые тенью черепичной крыши над нашими головами. Я поспешно оглядел Джерарда изумленным взглядом; все это напоминало мне одну из плаксиво-романтических сцен в книгах. И если так оно и было, то я уже понимал, чем должно было все продолжится. Руки Джерарда покинули мои ладони и вместо этого прислонились к груди, недвусмысленно подталкивая меня к кирпичной стене. Как только холодный материал коснулся моей спины, Джерард тут же прижал меня своим телом, а его губы нашли мои в страстном и жарком поцелуе.

Это не было мило; нисколько. Это больше напоминало одну из сцен эротических фильмов, когда после секундных объятий и развязанного поцелуя главные герои направляются прямиком в спальню, или же забивают и начинают раздеваться прямо там, где и остановились. Похоже, я не один почувствовал это, потому что наш поцелуй длился не больше положенного времени – несколько секунд. Я только успел ответить и слегка качнуть бедрами вперед, когда он поспешно прервал свои ласки.

— Мы можем зайти ко мне, – опалив своим дыханием мои влажные губы, многозначно прошептал он; хотя значение у этого было одно и довольно обоснованное – он предлагал мне продолжение.

Я замер, испугавшись. Меня беспокоил далеко не сам факт секса с малознакомым мне человеком, куда больше меня шокировало то, что этот человек был тем самым слепым незнакомцем, с которым я недавно общался в кафе и просил прощения. Он открыл мне свою вторую сущность, которую я был не в состоянии увидеть в кафетерии – и она меня испугала. Я не мог поверить, что он мог оказаться таким... горячим; откровенно говоря, я вообще не мог представить его даже дрочащим себе в душе. Он был слепым. И это звучало как приговор – он не такой как все, у него не может быть все, как у остальных; поэтому для меня случилось потрясение, когда я осознал, что у него такие же потребности, как у меня, как у кого-либо другого… как у всех.

Мое молчание и бездействие затянулось; через его сбившуюся челку я заметил, что он слегка нахмурился, и мне это совсем не понравилось – в этом коротком и простом движении отразилась вся его досада. Не нужно быть кретином, чтобы понять, что я тому причина.

— Ты можешь сказать «нет», если хочешь, – заговорил он настолько спокойно, словно мы возвратились в тот день в больнице, когда он раскрыл свой рот в первый раз; и я почувствовал, как он от меня отдалился, не физически, а духовно.

Я тяжело сглотнул, подавив всю свою жалость.

— Давай в другой раз.

— Хорошо, – он понимающе кивнул и тут же отошел от меня, как будто вообще не прикасался ко мне, не прижимал меня к стене и не целовал мои гребанные губы.

Мне стало холодно; хотя бы от того, что его разгоряченное тело теперь не согревало меня, а его дыхание не опаляло лицо, но я старался не показывать виду, что моя кожа покрылась мурашками. Я неуверенно почесал затылок, сомневаясь, что мне вообще позволено что-либо делать. Я продолжал глядеть на Джерарда, а он, будто смутившись, отвернул голову куда-то в сторону двери. Он молчал, я молчал – мы не произносили ни слова в течение мучительных пятнадцати секунд. Первым зашевелился Джерард – он нырнул руками в карманы своей толстовки в поисках ключей и, как нашел их, подошел к двери, чтобы отпереть замок. Я наблюдал за ним, словно в каждом его движении есть смысл, словно я вижу все это последний раз; как его тонкие пальцы скользят по двери в поисках ручки, как обхватывают нужный ключ, чтобы повернуть его. Мне было жизненнонеобходимо увидеть каждое его движение и запомнить каждой клеточкой своего тела.

Когда Джерард, наконец, отворил дверь, я поймал себя на том, что до крови прокусил свою нижнюю губу от волнения. Я мог бы промолчать, сделать вид, что меня и не было на той веранде; но я не мог так сделать – Джерард прекрасно знал, что я до сих пор стоял там и пялился на него. Я не мог возложить еще один груз на свои плечи, я не хотел страдать от бессонницы и этой ночью (хотя в последствие я так этого и не избежал), поэтому я все же открыл свой рот:

— Ну… пока? – это прозвучало до ужаса неуверенно. Хотя именно так я себя и чувствовал.

— Пока, Фрэнк, – в отличие от моего его голос был более чем решительным; после этих слов он скользнул во мрак своей квартиры, оставив меня одного на крыльце.

Он опять назвал меня Фрэнком.