I NEVER TOLD YOU WHAT I DO FOR A LIVING…

Шел дождь. Было холодно, и шел дождь. Тяжелое небо накренилось, и тучи, скатываясь, роняли на землю свинцовые капли. Город исчез под тяжестью воды, утонул в огромном море дождя.
Эллен замерзла. Холод забрался дрожащими пальцами под пальто, заставляя её кутаться и ёжиться. Ног и ушей она уже давно не чувствовала. Мокрые волосы. Капли по лицу.
А дома сейчас тепло. Её ждет там человек, который любит её, там тепло, уютно… Там тепло и сухо. Самый лучший дом – свой дом. Дом, куда ты можешь придти, когда тебе плохо, и успокоиться. Где ждет тебя человек, которого ты любишь, с которым живешь вот уже без малого семь лет. Умный, добрый, молодой и красивый – интеллигент. Просто идеальный. Как и Эллен. Молодая, красивая, успешная. Отличная пара.
Ни разу в жизни она не была несчастна, а Удача было её второе имя. Всюду – свет и тепло. Счастье и достаток. У неё были ключи от рая, и она умела ими пользоваться…
А сегодня… Просто иногда хочешь уединиться, запереться от мира в своей душе и подумать. Подумать обо всем, и необязательно о хорошем. Вспомнить одинокое продрогшее детство, мать, погруженную вечно в свои проблемы, друзей, неспособных простить тебе малейшую слабость – всё то, о чем когда-то всё-таки забываешь. Забываешь и, смирившись, принимаешь как должное. Всё то, что не делает тебя по-настоящему несчастным, но оставляет в душе неизгладимый след. Навсегда. Это называется грусть.
И Эллен Гувер Бойль грустила, шагая по мостовой уверенным шагом, и грусть её, легкая и прозрачная, смешивалась с мечтами о чем-то светлом и теплом, что ждало её впереди.
Она добилась всего, чего хотела когда-то, её жизнь была совершенно устроена и слажена. Все шло своим чередом, и она уже успела привыкнуть к своему благополучию, привыкла думать, что так и должно быть.
Она писала книги, очень серьезные и заслуженно чтимые хорошими и качественными. К её голосу прислушивались многие сильные мира сего, и она готова была дать дельный совет. Потому что за своим благополучием она всегда умела различать беды других.
… Она сама не заметила, как очутилась в этом районе. На этой улице. Старые двухэтажные дома обступили грязную, дурно мощеную улочку, во дворах чахлая сирень тщетно силилась противостоять натиску ледяного дождя, в канавах у дороги вода смешивалась со всякой дрянью, образуя мутные потоки грязи и нечистот.
На улице ни души. Весь квартал словно вымер, а от домов так и веяло бедностью и упадком.
Она никогда раньше не была здесь, всё вокруг было чужим. И не только потому, что было незнакомо, нет. Вокруг – запустение и грязь, и невольно она вдруг подумала, что те, кто обитает здесь, должны соответствовать этому внутренне – душевная грязь порождает убогость вокруг…
В мутных окнах лишь изредка можно было видеть яркий свет, чаще стекла были закинуты какими-то грязными тряпками, задернуты дешевыми шторами. Несколько окон в доме напротив вообще были темны.
Нет ничего страшнее этих темных окон. Ведь самое чудесное, что только бывает – это идти темным ненастным вечером домой и увидеть вдруг в четком контуре ярко освещенного окна случайную сцену семейного счастья!.. и тогда понимаешь, что мрак вечера – ничто по сравнению со счастьем и светом, которые излучает этот теплый прямоугольник… Но когда мрак тихо пробирается вовнутрь… Когда внутри темнее и холоднее, чем здесь, на этом пронизывающем ветру… И ты начинаешь терзаться неотступной мыслью – какое же горе прячется там, в этой пугающей тьме?..
Эллен остановилась. Улица терялась в дожде, и она не видела конца этому серому пути.
Улица святой Анны…
Что-то вдруг промелькнуло в её памяти, заставив задуматься. Эта улица – совершенно незнакомая и даже пугающая… но всё-таки… Это название…
Святая Анна… Анна….
Святой Анны, 17.
Этот адрес. Написанный на конверте адрес.
Да, она действительно раньше здесь никогда не была. Но она вспомнила, почему эта ржавая табличка на стене вызвала у неё в груди целую бурю смятенных чувств…
Около пяти лет назад, очень давно, она неожиданно получила письмо от незнакомого молодого человека, и оно очень её заинтересовало. Дело в том, что она уже тогда была довольно известна, и многие новички в писательском деле посылали ей свои пробные произведения.
Он не называл своей профессии, но она решила, что он литератор. Она решила так, пораженная его необычным слогом и филигранностью описываемых образов. И он, в отличие от всех, не посылал ей произведения – он просто написал ей письмо. Его идеи горели новизной, он видел во всем – в каждом предмете – что-то своё, необычное, но очень точное. Каждая новая мысль рождала в нем сотни новых, которые он мог описывать с необычайной математической точностью, доказывая художественное с помощью суровых физических расчетов.
И она отвечала ему, пораженная.
У них завязалась переписка. Его письма стали для неё чем-то особенным – отдельной нишей среди повседневностей. Она не могла уже представить себе жизни без этих ровных грифельных строчек, без спокойного вежливого тона… Она отчаянно пыталась представить себе, как он сидит за столом и пишет, и неизменно в её воображении возникал гений мудрости и доброты.
Она ясно осознавала всю неизмеримую глубину его таланта и пыталась добиться от него хоть маленькой новеллы, которая положила бы начало его яркому восходу, но тщетно. Он изливал ей свои идеи, оставаясь, однако для неё кромешной тайной.
Она же уважала его порою так нежно, что никто бы и не усомнился, увидя их теплые послания, что они неравнодушны друг к другу. Его привязанность к ней была не менее крепкой. Но… Она была замужем, а о нем не знала ровным счетом ничего.
Спустя год всё внезапно прекратилось. Она не получила от него больше ни строчки, хотя их диалог, казалось, прервался на полуслове.
Потом это забылось, как забывается всё – плохое и хорошее, и осталось пылиться воспоминанием на одном из бесчисленных стеллажей памяти…
Но вот, спустя годы, эта улица нашла её. Честно говоря, это место очень отличалось от тех, что рисовали ей её давнишние сладкие грезы.
Серое темное небо, грязь, убогость…
И внезапно она поняла, что хочет найти его. Найти своего незримого корреспондента.
Да, она найдет его сейчас, и их дружба возобновится! Её сердце замерло на мгновение от радости. Она не думала в эту минуту о том, что он, должно быть, уехал из этого дома, а если всё же нет, то совершенно не ждет её сейчас, нет – она просто хотела увидеть его.
Вот он, дом номер 17, она как раз остановилась напротив.
«Что ж…» - думала Эллен, пересекая дорогу и перепрыгивая канаву, - «если он всё ещё квартирует здесь, то мы наконец увидимся!»…
Она вступила в темное парадное, с сожалением распрощавшись со скудным светом дождливого дня. Обшарпанные стены давно не видели ремонта, дурно пахло, и она, вздрогнув, вдруг поняла, что в темноте между дверями кто-то сидит. С замирающим от страха сердцем она взбежала поскорее по гулким каменным ступеням на второй этаж, благословив серый свет, с трудом пробивающийся сквозь мутные стекла.
А вот и дверь. Под латунным номерком 11 прибита потускневшая табличка с именем жильца. Две верхних фамилии были зачеркнуты, а под ними значилось: Gerard Way.
Да. Если табличка правильная, то он действительно всё ещё здесь живет.
Она несмело подняла руку и нажала на кнопку звонка. На перчатке после этого осталось маленькое черное пятнышко.
Никто не отзывался, да и трели звонка она не слышала. Эллен прикоснулась к двери, и от её прикосновения на пол упало несколько кусочков старой краски.
Но где же он?..
Она в беспокойстве провела по двери рукой, не жалея более перчаток. Внезапно замок щелкнул, и дверь поддалась.
- Эй?.. – тихо позвала она, но не услышала в ответ ничего, кроме биения своего сердца и стука дождя по крыше.
«Может быть, замок был старый?..» - неуверенно решила она, отступив от двери в смущении.
И всё-таки воспоминания о Жераре оказались для неё сильнее страха.
Секунду помедлив, она отворила дверь и шагнула в темноту.
Дверь за спиной закрылась, погрузив все в полнейший мрак. Душная, страшная тьма обступила её со всех сторон, густея с каждым мгновением. Она не видела ничего и даже не могла представить, что может окружать её сейчас – привычное пространство исчезло, уступив затхлой давящей на нервы тьме. Она боялась поднять руки, боясь коснуться чего-нибудь неприятного и невидимого, и шла наугад, не слыша даже своих шагов.
Но вот, впереди, в конце коридора она увидела тусклый свет, льющийся сквозь дверной проем, и, ускорив шаг насколько было возможно, чтобы не споткнуться в темноте, пошла туда…
На пороге она застыла в ужасе. Наверное, мрак коридора был даже лучше того, что предстало её глазам сейчас.
В холодной комнате было темно, а серый свет нехотя освещал ничтожный пятачок пространства. А вокруг – чернота… И не только потому, что было темно, нет. Стены, двери, оконные рамы – всё было черным, закопченным от пожара… Изуродованные буйством адского пламени стены терялись во мраке, над головой – глубочайшая тьма. Все предметы стали лишь очертаниями, в стене черной дырой зиял камин, большая и тусклая хрустальная люстра висела низко и была заброшена серой от грязи простыней… Вокруг – многолетний слой пыли.
Всё здесь было каким-то извращенным и уродливым, словно вся тьма с убогих улочек стеклась сюда, в эту комнату… Такое ощущение появляется иногда во сне, в самых странных ночных кошмарах, в которых ночная темнота просачивается в мозг, а ужас мешается с дурманом ночи, проступая уродливыми пятнами на обратной стороне века…
Нет, здесь не может жить человек. Это место не для жизни – для смерти. Она пряталась здесь в каждом углу, готовая выйти в любое мгновение, потому что граница между простыми сумерками и адской тьмой была стерта в этом странном месте…
Окно было открыто, и в неверном свете дождливого дня на истерзанном паркете в пыли Эллен увидела вдруг узкие дорожки следов. Как пути на карте, они пересекались и извивались. И вели в темноту. Они были нечеткими, словно их оставил дряхлый старик, который ходил здесь, едва волоча ноги…
Что-то чудовищное было во всем этом, и ужас поглотил её полностью, целиком, не оставив и надежды на проблеск света.
И тут её обостренный от страха слух уловил тихие шаги. Тихое шарканье в соседней комнате. И тут же сердце, бешено забившись, заглушило его. Она не могла бежать, не могла сдвинуться с места, тело её больше не принадлежало ей.
И дверь отворилась.
Стук сердца заглушил всё. Дождь, шаги – всё…
В темноте она видела лишь его силуэт. Невысокий, сгорбленный и, вместе с тем – коренастый и сухой. Короткие волосы. Широкие плечи. Судорожно опирается на палку.
Лицо его терялось во мраке, но неровный свет внезапно выхватил из темноты его руку, и Эллен в ужасе отшатнулась. По бледной, как у мертвеца кисти темно-синими дорожками шли вздутые вены, а длинные желтые ногти судорожно скребли набалдашник трости.
Она закрыла глаза и тихо промолвила:
- Жерар?.. Жерар Уэй?..
- Да.
Его голос, прозвучавший в тишине так отчетливо, поразил её. Немного хриплый, тихий, спокойный, голос человека, которому уже всё равно… Но очень молодой. Голос молодого человека. Голос, которого она никогда раньше не слышала. Голос Жерара Уэя.
- Простите… - пролепетала она, испуганная неожиданным молчанием, последовавшим за его ответом, - дверь… не знаю… она открылась… И я вошла!
- Открылась?..
- Да… - сказала она, понимая, что умрет сейчас, здесь, в этой комнате, умрет от ужаса, - Я Эллен. Эллен Гувер Бойль.
В ответ – молчание. Оно ещё больше напугало её, нежели голос, звучащий из темноты. Потому что молчание – это мысли. А мысли… Здесь, среди этих черных стен, мысль может быть только одна – самая страшная мысль…
Она скорее чувствовала, нежели видела, что он пристально вглядывается в её лицо, и проклинала темноту, мешавшую ей увидеть его. Застучала его палка, он подошел ближе.
- Ты не Эллен.
Тихое сомнение. Тупое и угрюмое сомнение.
- Почему же?..
- Эллен не пришла бы ко мне.
- Но…
- Но если это всё же она, то… это лишь кажется мне.
- Нет, уверяю Вас, это не сон!..
Он подошел ещё ближе, она чувствовала теперь его дыхание на своем лице. От этого волосы на затылке у неё встали дыбом, она не смела даже моргнуть, скованная ужасом.
Внезапно, обжигающе холодной рукой он стал ощупывать её лицо. О боже…
Эллен закрыла глаза. Эти страшные руки – на её лице. О небо, если это смерть, то за что ей такие мучения?!.. В её жизни не было такого греха, за который её можно было бы так наказать…
Наконец он отнял руку.
- Эллен?..
- Да, Жерар?..
Его голос срывался от волнения.
- Я не верил, что ты придешь. Да что там говорить, я и сейчас не верю…
Он говорил уже не так, как в начале. Он больше не боялся.
А она боялась. Боялась так отчаянно, как только можно. Потому что не понимала. Не понимала ничего. Творилось что-то страшное, но она не могла этого понять. Не могла понять, какая чудовищная сила могла загнать его искалеченное существо в эту страшную черную конуру…
Не могла понять, как её любимый, вожделенный собеседник Жерар Уэй мог оказаться этим уродцем, чьё жалкое сознание вынуждало его прятаться от людей таким странным и извращенным способом…
Не могла даже представить, какие недуги так терзают его душу и тело.
Но точно знала, что первые во много раз превосходят вторые, какой бы чудовищной хворь, охватившая его тело, ни была.
- Нет, не сомневайтесь, я здесь.
Дрожь в коленях.
- О… но что же… вы лучше сядьте, - и он неуклюже заковылял к окну, чтобы пододвинуть для неё кресло.
Она повиновалась, боясь сделать что-нибудь не так и обидеть сумасшедшего.
Садиться в кресло было неприятно. Из него во все стороны топорщилась вата, крысиный хвост торчал из-под подлокотника. Кресло, готовое поглотить того, кто в нем сидит…
А он стоял за спиной, хрипло дыша.
Кишки внутри закручивались в какой-то неимоверный узел, а воспаленный мозг был напряжен до предела, готовый уловить хоть малейшее движение. Она хотела кричать, но не могла раскрыть рта, хотела бежать, но не смела встать…
Зачем она пришла сюда?!.. Что это за место?.. Боже… Вся её прежняя жизнь исчезла, уступив место пустоте. Осталась только пустота. Пустота, тьма и дикий страх. Страх и странный калека за спиной. Жерар Уэй.
Когда его трость снова застучала по паркету, она вздрогнула, но он медленно подтащил второе кресло поближе и тяжело опустился в него. Она снова не успела разглядеть его лица, только заметила перед тем, как темнота поглотила его, что волосы у него очень светлые. Почти белые.
Он смотрел на неё из темноты и не говорил ни слова. Она не знала, о чем он думал. Не знала.
- Я ведь так долго ждал…
Тихий, взволнованный голос.
- … ждал, что кто-нибудь вспомнит обо мне…
Она кивнула. Слов не было.
- Вы первая за столько лет…
Здесь?.. за столько лет… Неудивительно, что он сошел с ума.
- Разве к вам никто не приходит?.. – спросила она, силясь унять страшную дрожь.
Из темноты послышалось некое подобие смеха.
- Ко мне приходит только один человек, - он понизил голос до шепота, - и это мой брат…
- О… ваш брат, наверное, очень добр…
А она, будь хоть сколько доброй и отзывчивой, не согласилась бы приходить сюда.
- Тихо!.. Вы говорите слишком громко…
Он бредит, боже, он бредит…
Это безумие.
И она хотела уйти. Нет, убежать.
После долгого молчания она решилась наконец и спросила:
- Жерар, вы позволите мне уйти?..
Его неожиданный крик напугал её…
- Нет, Эллен!..
Он охватил руками виски и заметался, силясь встать. Его трость с глухим стуком упала на пол, и Эллен в ужасе кинулась за ней. По крайней мере, ей можно будет защититься…
В мозгу вертелось только одно: «Боже! Боже… О боже мой!..»
Он вдруг с неожиданной силой схватил её за запястья и, дернув к себе, прошипел:
- Не уходи, Эллен!.. Разве ты сможешь бросить меня здесь одного?!.. Я думал, ты пришла спасти меня!..
Этот неожиданно возникнувший сумбур испугал её, и рукам было больно в его жестких пальцах.
Небо!..
Она вдруг поняла, что он тоже стоит на коленях подле неё на полу и шепчет ей в самое ухо:
- Эллен, Эллен!.. Не уходи, слышишь?!.. Эллен, я так долго был один!.. А он.. Он убьет меня!.. Он давно хотел убить меня!.. Он сейчас придет сюда… Он приходит каждый день!.. О, как это ужасно, Эллен!.. это ужасно… Он будет бить меня… Эллен!.. спрячься, Эллен!.. Он не должен тебя видеть, слышишь?!.. Ты спрячешься, но… - его шепот стал спокойнее, упоеннее, она чувствовала прикосновение его щеки к своему лицу, - Но когда он уйдет, ты останешься со мной!.. Эллен!.. Слышишь?!.. Мы будем с тобою вдвоем!..
Он засмеялся, поглощенный своими мыслями, и обнял её дрожащими руками.
Эллен так крепко сомкнула веки, что на ресницах выступили слезы. Боже… Этот человек обнимает её…
- Но! – неожиданно воскликнул он, - он сейчас придет, Эллен!..
Он с трудом встал и поволок её в темноту. А она была слишком напугана, чтобы сопротивляться. Только плакала от ужаса.
- Тише, Эллен!..
Она ощутила спиной холодную стену, и его руки разжались, он заковылял прочь. Она сжалась в темном грязном углу в комочек. Комок страха и ужаса. Она не понимала ничего, но страх Жерара обострил и без того болезненные впечатления и передался ей, удвоившись. Она больше не могла думать, оцепеневшая, и просто сидела безмолвным призраком в своем темном углу, где её никто не мог увидеть.
Она не знала, сколько времени прошло, но вот… Шаги в коридоре. Уверенные, неторопливые. Шаги хозяина.
Она затаила дыхание, перестав всхлипывать.
Жерар скрючился в своем кресле, тоже услышав.
Из темноты ей было лучше видно, то, что происходило в неровном тусклом пятне серого света, падающего из окна. И она смотрела.
Из тьмы коридора вышел человек. Невысокий, темноволосый, очень стройный. Капли дождя неярко поблескивали на его кожаной, идеально лежащей по фигуре, куртке.
Он был молод.
Когда он вступил в круг света, Эллен увидела его лицо. О… Оно потрясло её. Красивое, нежное… Очень красивое… Огромные карие глаза, нежная кожа… В нем не было никакого уродства, но всё же…
Она никогда раньше не видела такого страшного лица. Оно начисто было лишено отражения всякой добродетели. Глаза были прожжены злобой, губы кривила адская ухмылка…
- Разве ты не хочешь поприветствовать своего брата, Жерар?..
Голос – бархатный, густой, тихий. И очень холодный.
- Я рад, Майкл, - сказал Жерар, поднявшись с кресла.
- Это хорошо… Вот: хлеб, вода… - он положил на камин сверток, - и чистые простыни, - к ногам Жерара полетел мешок с бельем, - Зачем ты открыл окно?!
Стремительным шагом он подошел к окну и захлопнул его. Зазвенели пыльные стекла, и в комнате сгустилась тьма.
- Зачем?! – властно повторил Майкл.
- Мне было душно.
Эллен совсем потеряла его в темноте, и, если бы не волосы, белеющие во мраке, можно было бы подумать, что голос его бесплотен.
- Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не открывал окна?! – закричал Майкл, - ты не должен!.. Слышишь меня?! Отвечай!
- Да.
Майкл отвернулся к окну и, помолчав, сказал:
- Сегодня замечательная дата… Ты не помнишь, какая?..
Молчание.
- Какое сегодня число? – спросил Жерар.
- Второе октября.
Молчание.
- Сегодня твой день рождения, Майки. Тебе двадцать пять.
- Правильно, - тихо сказал тот.
Опять тишина.
- Двадцать пять… - повторил Майк.
- С Днем рождения, - тихо промолвил Жерар.
- С Днем рождения?!.. Ах ты, дрянь! – он ударил брата по лицу, - да как ты смеешь?!.. Ты, кто столько лет мучил меня!.. – ещё один удар.
Жерар вскрикнул и, не устояв на больных ногах, упал на пол.
Майк снова отошел к окну и, повернувшись к брату спиной, задумчиво сказал:
- Ты так долго издевался надо мной… Всю мою жизнь – от самого рождения. Лучше бы ты умер ещё в детстве, от своего гребаного туберкулеза!.. – его красивое лицо исказилось такой гримасой злобы, что Эллен передернуло, - Это же всё из-за тебя началось! Из-за тебя!..
- Ты лжешь! – вскричал Жерар, - ты лжешь!..
- Ты назвал меня лжецом?!.. – он кинулся к брату и стал бить его ногами, - Да как ты смеешь, недоносок?!.. Как смеешь ты называть меня лжецом?! Ведь это ты всю жизнь лгал!.. Ты!..
- О тебе!.. Для твоего же блага!..
- Какого блага?!.. Ты искалечил мне жизнь, а теперь называешь это так?!..
- Замолчи! – закричал Жерар, силясь приподняться с пола, - Ты не знаешь, что говоришь!
- Я?.. Я знаю. А ты… Ты же псих долбанутый! – заорал Майкл, снова ударив его, - я хочу, чтобы ты сдох!.. Слышишь?!..
Он схватил брата за жилетку и стал трясти. Эллен видела, что лицо его блестит от слез.
- Ты всегда был прав!.. Они уважали тебя, да!.. А я?!.. мать ненавидела меня!
- Она любила тебя! Всегда любила!.. Майки, послушай!..
- Ненавидела!.. Если бы она любила меня, она не позволила бы тебе запереть меня!..
- Майки…
- Но это ты во всем виноват!..
- Майки!..
- Я убью тебя, сукин сын!.. Как убил нашу мамашу!..
Жерар уже задыхался. Эллен слышала, как хрипит у него в горле.
- И знаешь, о ком она плакала перед смертью?!.. О тебе! – он отшвырнул Жерара от себя и закричал, - Она уже помирала, но продолжала звать тебя! Тебя!.. Она говорила о тебе!.. Не обо мне!.. А о тебе!
- Хватит! – закричал он так отчаянно, что Эллен вдруг подумала, что его обязательно должны услышать соседи.
- Дрянь!..
Эллен слышала, как Майки бьет брата. Слышала, как он плачет. Слышала, как хрустят кости. Слышала, как Жерар скребет пальцами по паркету. Слышала, как стучат его зубы…
Наконец Майки тяжело встал с пола и, отряхнув пыль с одежды, молвил:
- А умирать оставайся в одиночестве, милый братец.
Он отпихнул ботинком бесчувственное тело и стремительно вышел.
Эллен всё ещё сидела в своем углу, оцепеневшая, не в силах пошевелиться. Шаги уже давно замерли на лестнице, но страшные сцены всё ещё стояли у неё перед глазами. Её колотило, как в лихорадке…
Жерар лежал на полу бесформенной кучей и не шевелился.
Наконец она очнулась и позвала его по имени. Он не откликнулся.
Она подползла к нему на четвереньках и, с трудом перевернув его на спину, попыталась поднять с пола. Но он был слишком тяжел, и она оставила попытки.
Может быть, он уже умер… Боже!.. Она вдруг всё ясно поняла. Это же тот самый молодой человек, который написал ей много лет назад! Тот, кем она восхищалась, о ком думала… Это же Жерар Уэй!..
Страха перед ним больше не осталось, нет. Он был её забытым другом.
Она встала и открыла окно, тусклый свет снова залил ничтожный клочок темной комнаты. Дождь всё ещё шел, а от её дыхания в воздух вырвалось белое облачко пара.
Жерар застонал, и она снова бросилась к нему. Его светлые волосы, пропитавшись кровью, отливали теперь красным. Всё лицо залито кровью.
- Эллен…
- Да, Жерар?..
- Эллен, он ушел?!..
- Да. Тише…
- Он не видел тебя?!.. – он попытался приподняться, но вскрикнул и упал обратно, - Эллен! Не уходи!..
- Я не уйду.
- Эллен!..
- Да?.. – она склонилась над ним, гладя его дрожащие плечи, и внезапно поняла, что узнает его. Такого, каким она знала его раньше.
- Разожги камин…
- Я не знаю, чем его топить…
Она грустно засмеялась, непонятно почему, и он засмеялся её улыбке, обняв её.
- Эллен…
- Мне жаль, Жерар, но мне не чем топить камин.
- Возьми книги. И простыни, что он принес.
Она встала и, подобрав мешок с простынями, бросила его в камин.
- Книги в шкафу, это там, - он указал ей в темноту, - неси побольше.
Она растворила старый скрипучий шкаф и стала носить ветхие, рассыпающиеся под пальцами тома к камину.
Наконец она опустилась на колени рядом с искореженной решеткой и достала зажигалку.
Жерар лежал на полу рядом. Правая часть его груди вздымалась неровным бугром сломанных ребер.
И она наконец могла видеть его лицо. Бледное, с серьезными губами и хмурыми бровями. Темные глаза его были окружены густой тенью. Красивый лоб. Красивые впалые щеки и упрямый подбородок. Волосы неровные, как будто он стриг их сам, вслепую.
Всё лицо его в крови.
- Разожги огонь, Эллен…
Она щелкнула колесиком, и простыни, потрескивая, занялись.
- Жарче, - сказал он, - клади книги.
Она стала кидать книги в огонь.
Пламя вспыхнуло, и на противоположной стене внезапно тоже засиял желтыми всполохами огонь. Эллен подняла глаза и замерла…
Всю стену занимало огромное зеркало. Оно начиналось от самого пола и терялось в непроглядной тьме под потолком. В нем отражались огонь, окровавленный Жерар на полу. Тьма. Испуганные и удивленные глаза Эллен.
Зеркало было разбито. Огромные трещины пересекали его гладь во всех направлениях. На месте ударов – засохшая кровь.
Она представить не могла, какой же силы должен был быть удар, чтобы расколоть такое огромное зеркало так страшно.
- Я разбил его, - сказал Жерар, перехватив её взгляд, - оно пугало меня, и я разбил его.
Она подползла к нему и обняла.
- Ляг со мной, - попросил он.
Она послушно устроилась рядом, и он прижал её к себе.
- Почему ты не бежишь отсюда?..
- А ты думаешь, я не пытался?.. Один раз я сбежал. Сел в электричку, ехал неизвестно куда – лишь бы подальше отсюда… Но у меня не было денег. И я оказался на улице. Ну, ясное, дело, меня поймали… эти, знаешь… ну, которые отлавливают всяких психов… Я попал в лечебницу для нищих… А они, конечно, хотели как лучше и… ну, в общем, они каким-то образом нашли Мики, и он снова привез меня сюда…
- Но почему?.. Ведь он так не любит тебя.
- Это долгая история, Эллен, и я боюсь, что не успею тебе её всю рассказать, - он мягко улыбнулся ей. Улыбка вечного мученика. Сквозь боль. Он умрет. Нет, он уже умирает.
- И всё-таки?..
- Я боюсь, что она будет слишком мрачной для тебя…
- Это ничего.
Он помолчал. Огонь бликами играл на его коже, и от этого пятна крови казались черными.
- Мой отец был кардиологом. А мать… она была добрая, да… Может быть, она слишком часто ошибалась, но ей всегда хотелось устроить всё как можно лучше…
Я родился первым – двадцать девять лет назад. От рождения я был практически здоров, а заболел уже позже. Всё началось с простого кашля… А закончилось туберкулезом костей.
Для родителей это было огромным потрясением.
Всё мое тело, от мозга до кончиков пальцев уже с детства превращалось в прах. Чем только я потом ни болел… Отец, как врач, делал, конечно, всё, что было в его силах, но все попытки поставить меня на ноги были тщетными.
Может быть поэтому они решили, что нужно завести второго ребенка…
Они уже тогда считали меня мертвецом! И я им был!.. Я умер уже тогда, Эллен!..
Он закашлялся, отвернувшись. Когда он повернулся к ней снова, на губах его блестела кровь. Он заговорил, отрешенно улыбаясь:
- Но они не знали, сколько страданий им принесет младший сын!.. Он был младше меня на четыре года. Настоящая дрянь!..
А они любили его!.. Да, любили… Нет, представь, Эллен…
Счастливая семья играет в крикет во дворе. Мать, отец, сын – все счастливы! Они смеются, мальчик радостно вскрикивает, когда отец поднимает его к себе на плечи, мать целует их… Мальчишка поет песенку своим звонким голосом…
А наверху, в доме, на кровати лежит больной ребенок – один на один с адской болью. Когда мозг плавится, зубы скрипят, и ломаются ногти, которыми ты рвешь одеяло…
Жерар закрыл глаза. Резко сглотнув, он продолжал:
- Я годами не выходил из дома. Даже когда соседи спрашивали о старшем сыне, мать делала вид, что не понимает вопроса…
Но… Но!..
Но когда ему было семь… А мне одиннадцать…
Случилось страшное.
У нас в доме был подвал. Подвал, закрывающийся тяжелой крышкой. Она была обита железом. Да…
Как-то раз отец решил подвесить там лестницу.
Мы все были тогда вместе. Сидели на кухне.
Отец стоял на коленях, опустив голову в подвал. У него было тогда отличное настроение, я помню… Он пел.
Мама смеялась.
А Майки держал крышку.
Она была очень тяжелая, и её нужно было держать.
А отец пел и смеялся. У него был красивый голос, у отца…
И Майки почему-то отпустил крышку. Может быть это получилось случайно, но…
Но вдруг стало тихо. И у отца больше не было головы. Она была в подвале.
И мама упала на пол. А я схватил его за шиворот и потащил в комнату.
Я тряс его за плечи долго-долго и плакал. А он молчал. И улыбался.
Странная отрешенная улыбка снова играла у Жерара на устах. Он сказал:
- Нам с матерью удалось всё представить так, словно отец погиб случайно. Мы зажили более уединенно, чем раньше.
Но после этого сердце моего брата стало разлагаться.
Один раз, когда мать ушла на работу, и мы с ним остались вдвоем… Я услышал, как он смеется у себя в комнате. Тихо так. И счастливо.
Когда я зашел, он быстро спрятал правую руку за спину.
Он был левша. И в левой руке у него был резак по дереву. И всё лезвие в крови.
Я закричал и стал вырывать у него резак. Он изрезал им меня всего, и мы оба облились кровью, пока я не отобрал его у него. И вся его правая рука…
От плеча до запястья на коже было вырезано одно и то же слово…
Dead! Dead! Dead!!!..
Мы стали следить за ним – не спускали с него глаз. Мать уволилась с работы, мы переехали в другой район…
Мы с ним ходили в школу. Моё состояние тогда улучшилось, и я мог учиться.
А он… был обычным ребенком. Умным, спокойным, часто улыбался… У него было много друзей. Он был очень красив, просто страшно красив…
Но очень жесток.
Его друзья часто били других учеников. И даже девочек…
А когда старшие мальчики избивали меня… Потому что я был уродцем, а уродцев не любят… Когда они били меня, он смеялся вместе с ними…
Но все вокруг любили и прощали его!.. Наши учителя… Девчонки носились за ним толпами…
Однажды я подслушал его разговор с одной из них – его подружкой. Она была напугана. И я тоже.. Я слышал, как она кричала. А он…
Он очень хорошо умел рассказывать. И он говорил ей страшные вещи… Как убьет её.
А однажды… Наверное, это получилось случайно – я хочу в это верить… Он мне потом всё рассказал.
Её звали Хелена. И они вместе забрались как-то раз на крышу какого-то дома. Высоко…
И она упала. Разбилась. На смерть.
И, может быть, он ей помог.
Спустя год, когда ему уже было пятнадцать… Была страшно убита девушка.
В ту ночь они гуляли вместе. Мы с матерью сидели в кухне и ждали его.
Он пришел весь в крови. Его губы, руки, рубашка… И он улыбался.
Его чудом не посадили тогда. Наверное просто не могли всерьез подумать, что мальчик способен на такое…
Нам снова пришлось переехать. На этот раз – в другой город.
Спустя какое-то время это повторилось. А затем ещё раз.
Мы ничего не могли с ним поделать, но делали всё возможное, чтобы удержать его.
Мы вынуждены были совершенно прервать связи с миром. У нас больше не было друзей, знакомых, мы боялись даже здороваться с соседями. Чтобы не дай бог не впустить кого-нибудь постороннего в наш узкий семейный круг…
Мы почти не выходили из дома.
Только раз в два дня я ходил на рынок за продуктами.
Мать оставалась с братом.
Он всё время был заперт в своих комнатах. Окна там были заколочены, чтобы он не мог выпрыгнуть. Три раза в день мы кормили его, утром и вечером выводили в туалет.
Мы старались, чтобы он чувствовал себя как можно комфортнее (в известных пределах, конечно). У него всегда были в достатке книги, музыка… Пианино, на котором он играл с утра до вечера…
Он очень хорошо играл. И голос у него был чудный.
Я покупал для него сборники, и он разбирал и выучивал наизусть оттуда все произведения, даже самые сложные…
Как-то раз я услышал, как он играет что-то необычное и незнакомое. Простая незатейливая мелодия, ласкающая слух…
Он играл, и звуки разрастались, ширились и неслись потоком – это был полет его души… Чистая, стремительная и мелодичная импровизация. Я слушал, затаив дыхание…
Но вдруг ясные чарующие гармонии сменились сумбуром! Он бил в бешенстве по клавишам, он кричал в исступлении и разносил в щепки инструмент…
Потом я заболел. Заболел очень страшно – и мать согласилась на лечение. Я не хотел до самого конца, но она, поддавшись уговорам врачей, настояла на этом. Ей пришлось остаться с братом одной.
Я боялся этого. Я знал, что она любит его и может в любой момент пойти у него на поводу, но успокаивал себя мыслью, что он будет заперт.
Да, это плохая отговорка, но это единственное, что у меня было.
Я провел в госпитале около полугода.
Всё это время я не знал, что происходит дома. Это всё равно, что ехать по линии фронта в крытом грузовике, и не знать, что происходит в этот самый момент снаружи…
Но когда мне сообщили, что мой брат хочет забрать меня домой, я понял, что всё кончено.
Мать мертва. Он победил её. Уже давно…
Жерар вздохнул. По его щеке, оставляя блестящую дорожку, катилась слеза.
- Так началось мое заточение здесь. Семь с половиной лет назад.
За это время я стал таким. Существом мрака и холода.
Я не жил – это была не жизнь… Поначалу я бился, психовал, но я не мог… Я был слишком слаб…
Я не мог, Эллен!..
И я гнил здесь, в этой дыре, год за годом!.. Один, совсем один!
Но потом… в одно прекрасное утро… О боже, как это было чудесно!.. Он случайно принес мне еду, завернутую в свежую газету!..
И там была ты.
Твоя первая книга с историческими очерками. Которая всем так понравилась…
Ты не представляешь, как я был счастлив!.. Мой изголодавшийся по мысли мозг проснулся…
Я отыскал бумагу и украл у Майка карандаш, и я писал тебе!.. И ты отвечала! О, как я был счастлив!.. Я больше не был одинок – нас было двое… - он гладил её лицо, тепло улыбаясь. Из уголка его рта тихо текла кровь.
- Жерар!..
- Да, Эллен?..
- Не умирай, слышишь?!.. Я спасу тебя!..
- Нет, - он засмеялся, - как же ты собираешься меня спасать, если сама теперь нуждаешься в помощи?!..
Но, если ты позволишь, я продолжу?.. Я хочу рассказать тебе всё до конца.
Итак, я был счастлив… Моё заточение теперь было мне не в тягость, но…
Но потом всё разрушилось. Он нашел твои письма. И сжег – все до единого…
Я снова был один. В темноте и без тебя. Я не помню, что творилось тогда со мной. Часами я лежал в апатии, как мертвый, на кровати и не чувствовал ровным счетом ничего.
Даже когда Майки бил меня, я молчал.
Я словно снова умер. В который раз.
А потом снова вернулась боль. Ещё страшнее, чем прежде. На долгие месяцы она лишила меня способности видеть и слышать что-либо, двигаться и думать.
Я перестал быть человеком – я был сплошным комком боли.
Эллен! Эта боль убивала меня! Я думал, что хуже, чем было, быть не может, но с каждым новым приступом убеждался в обратном.
Я сломал все ногти, я искусал себя всего!.. Я кричал и глох от своего крика…
После этого разум покинул меня. Я стал одним из призраков, таящихся во тьме. Я был одержим, я был безумен…
До сегодняшнего дня!.. Сегодня пришла ты!.. Ты вспомнила обо мне!.. Эллен!..
Сегодня разом сбылись все мои мечты! Ты рядом… И я наконец-то умру!.. Я мечтал об этом уже много лет!.. Я ждал смерти! И я ждал тебя!.. Каждый день!.. Эллен! Но ты не приходила!..
Его отчаянный крик оборвался.
Где-то снаружи стучит по крыше дождь.
- Жерар?
- Эллен?..
Он судорожно сжал её в своих объятиях, прижав к изломанной груди.
- Эллен…
Кровь на его лице – кровь на её лице. Его боль – её боль. Сердца, слившиеся в одно и страдающие вместе.
Она подняла на него глаза и вдруг поняла – он совсем седой. Совсем.
- I see you lying next to me… - прошептал он, - with words I thought I'd never speak… But wake and don’t afraid…
Его лицо просветлело, глаза ласкали… Он словно проснулся ото сна. Сна длиною в жизнь.
- But wake and don’t afraid! Asleep or… Dead!..
Тихая улыбка играла на его устах. Веки смежились, руки обмякли…
… Камин погас, погрузив всё в непроглядную темноту. Настала ночь.
Дождь превратился в снег и, падая сквозь открытое окно, он тихо укрывал два тела, прижавшиеся друг к другу в предсмертном объятии. Снежинки искрами лежали на лице седого мужчины, на лице мертвой девушки. Лежали вокруг них на полу, поблескивая в тусклом свете фонаря.
Этим двоим, лежащим рядом в темной комнате, больше не было холодно. Они не чувствовали боли.
Они вернулись домой.
Вместе.