Здравствуй, милый Фрэнк. Я уже и не помню, какое это письмо по счету, но, думаю, что это и не важно.

Обычно мы переписываемся о каких-то глупостях, милых мелочах, которые напоминают нам о старой жизни. На самом деле я часто думаю о тех временах, когда все было безоблачно и ярко.

Я увидел в тебе свет сразу же, как только ты протянул мне руку. Наверное, нужно быть очень храбрым и добрым, чтобы протянуть руку тому существу, которым я был тогда, не так ли?

Спустя эти несколько месяцев нашего знакомства, я превратился в нечто совсем иное, я открыл ту часть себя, о которой даже не подозревал раньше. А все благодаря тем ореховым глазам, что поначалу робко избегали моего взгляда, предпочитая следить за движениями моих дрожащих от холода губ. Я опять возвращаюсь к этому вопросу: почему, Фрэнк?

 Неужели ты знал, что твои редкие вопросы будут подогревать мое любопытство, в то время как твои глаза будут выворачивать душу наизнанку и заставлять меня признаваться самому себе в том, что я гей? Да, наконец-то, я признал это! Хотя ты уже давно знаешь, еще с тех пор, когда я не мог уснуть после нашей первой совместной новогодней ночи. Да, именно в тот день, когда ты подарил мне дорогие часы, а у меня не было денег на приличный подарок, и я купил тебе какой-то колючий шарф горчичного цвета на замызганном рынке. Ты не любил проявлять свою любовь, поэтому делал вид, что этот подарок неудобен и непрактичен, хотя я-то знаю, что ты надевал его каждый раз, выходя на улицу. Нет, я не подглядывал за тобой! Просто шарф пропитался запахом твоего ужасного парфюма, от которого у меня кружится голова, и просыпается аллергия.

Знаю, это обидно, но ты наверняка уже обозвал меня «придурком» за излишнюю сопливость, так что мешает тебе сделать еще раз? И все-таки поменяй одеколон, умоляю.

Хотя ты все равно этого не сделаешь, потому что упрямый как баран.

С тех пор, как я уехал к отцу, я добился многого. Конечно, петь в кабаках со старичками, уныло брямкающими на музыкальный инструментах, довольно невеселое занятие, но теперь у меня есть свой доход.

Не хочу писать об этом, мне приятнее вспоминать прежние времена.

О чем ты думал, когда брал грязного оборванца, играющего в переходах на гитаре, домой? Дал мне свою одежду, еду, даже спальное место. А все лишь потому, что однажды я попросил девушку позвонить в «скорую», когда увидел, как ты поскользнулся на ступенях и здорово шмякнулся головой о бетон. Я думал, что ты умрешь прямо на месте, так хрустнули твои кости! Но ты отделался лишь сотрясением.

А я ведь до сих пор помню, как ты впервые посмотрел мне в глаза. Тогда я проснулся раньше обычного и пришел на кухню, где ты разглядывал фотографию своего бывшего. Ты так зыркнул на меня, что мне захотелось умереть. Но зато я смог разглядеть недобрый огонь в твоих глазах, они впервые загорелись при мне.

Было невыносимо холодно в тот Новый год. Я ведь говорил, что не стоило открывать окна ночью, но тебе было жарко. Я даже стащил у тебя одеяло, но ты все равно не унимался, а потом все же встал с кровати и в одних боксерах пошлепал босыми ногами к окну, чтобы открыть его.

Той ночью ты ужасно замерз. Я знаю это, потому что не спал – думал об отъезде и о том, что произошло между нами за такой короткий промежуток времени. Я осторожно накрыл тебя твоим же одеялом, а немного погодя, не удержался и подсунул свою руку под него, чтобы провести, возможно, в последний раз в жизни по твоим выступающим ребрам и по ледяной коже, покрытой мурашками.

То утро было самым сказочным из всего, что случалось со мной и навряд ли что-то лучше этого, когда-нибудь случится. Ты просто повернулся и впервые даже не сказал «доброе утро», а сразу впился отравляющими сознанье губами в мои. Ты не знал, что сказать, да и я тоже. Поезд отправлялся через три часа, не было времени на пустяковые слова и шаблонные фразочки. Я плохо помню, что происходило между нами после поцелуя, но это, безусловно, было просто прекрасно. Сначала боль пронзила меня, заставив тихонько выругаться на тебя за неосторожность, но потом мне начало нравиться. Обычно я причинял боль девушкам таким способом, но тем утром ты причинял ее мне. Помню, как сжимал простынь, в то время как ты сжимал мои бедра своими ледяными пальцами. Неужели не мог спрятать их под одеяло? Слышать твои стоны мне было приятнее, чем ощущать прикосновения, они были такими завораживающими и хриплыми, что я слушал только их. Даже не помню, кричал ли я... Через несколько мгновений в глазах помутнело, и я мог лишь резко выдохнуть, когда обжигающая волна разлилась по моему телу, заставив содрогнуться и разом потерять все силы, мысли и чувства. Я рухнул на выпирающие пружины матраса, пытаясь не потерять сознание от блаженства. Ты упал на меня немного погодя в таком же, как мне казалось, состоянии. Ты вспотел и задыхался, от твоего идеального тела исходил пар. Ты нашел силы слезть с меня и примоститься рядом, а я лишь благодарно уткнулся носом в твою пропахшую ужасным одеколоном и потом шею.

Пожалуй, прощание – самое ужасное из всего, что со мной приключалось. Ты коротко пожал мне руку, надеясь, что я не замечу, как она трясется.

Сейчас мне кажется, что моя душа до сих пор бродит где-то у тебя по дому, в поисках моего тела, которое было там, которое должно быть там. Я оставил тебе ее, чтобы тебе не было одиноко, я ведь знаю, что было до моего появления.

Ты кивнул и пролепетал «Прощай». Потеребил горчичный шарф, от которого твое горло покрылось мелкими красноватыми пятнами, и ушел прочь. Я не хотел думать ни о чем тогда, но мысль, что ты надел его при мне, заставила печально улыбнуться.

Кстати, полный этих приятных и немного печальных воспоминаний, я написал песню о нас. Отец услышал ее и понял, кому она адресована. Такое невозможно скрыть, когда я сдуваю пылинки с твоих писем, в рамке стоит наша фотография, да и я не перестаю разговаривать о тебе и думать. Вчера он сказал, что его сын не может быть геем, а если и может, то только если его любовник станет мертвецом. Поэтому то «прощай» было именно «прощай», а не «до свидания».

Я знаю, он несколько раз звонил тебе и угрожал. Мне больно писать это, но он, правда, может сделать то, о чем говорит. Этот человек очень жестокий, он слишком жесток, чтобы понять, что мы чувствуем по отношению друг к другу.

Сейчас уже осень и с каждым опадающим листком я чувствую, как умирает какая-то часть меня. Через какое-то время она, конечно, возвращается, но с ней будто что-то происходит: она отравлена моей грустью, она отравляет и другие частицы. Хорошо, что моя душа принадлежит тебе. Кстати, знаешь, как я назвал песню? «И я хочу коснуться твоих губ». Я всю жизнь мечтал написать что-то ужасно личное и о том, кто по-настоящему дорог моему никчемному теперь сердцу.

Каждый человек рождается не просто так, он должен что-то сделать за свою недолгую жизнь. Знаешь, когда я написал текст песни, мне показалось, что теперь меня ничего не держит. Я просто не вижу смысла идти этой тернистой дорогой, поэтому думаю, что уйти прямо сейчас – вполне ожидаемый финал. Не хочу, чтобы люди думали, что я сделал это от несчастной любви. Моя любовь была счастливее, чем можно себе представить. Но все же не только из-за песни меня все чаще посещают мысли о конце. Все наши письма, слова, Фрэнк, а было ли что-нибудь? Может, ты из благодарности поселил меня, бродягу… у себя… и до самой нашей разлуки жалел об этом. Может, твои руки дрожали не от печального волнения, а от переполняющей радости избавления? Может, ты не надевал шарф при мне, потому что тебе были противны мои подарки и проявления чувств?

Я запутался, Фрэнк, и ничто не распутает этот налитый свинцом клубок переживаний и сомнений, кроме нее. Я уверен лишь в том, что ты пишешь мне письма, а не кто-то посторонний. Я чувствую легкий запах твоего одеколона, им пропахла даже бумага. Ты не сменил его, он тебе нравится, и это единственное, что я знаю о тебе на данный момент.

Я уже чувствую, как ты держишь в руках это объемное письмо с кратким содержанием нашей совместной жизни. Умоляю, не езжай ко мне домой, чтобы проститься, этого не нужно, ведь моя душа навсегда осталась с тобой, хотел ты этого или нет.

Я хотел, чтобы тогда, в момент нашего прощания, ты обнял меня или показал, что тебе плохо. Сейчас я вспоминаю, как ты сидишь на кухне и с грустью смотришь на фотографию того парня, и чувствую себя тобой.

С вечной любовью,

Джерард.