I Brought You My Bullets, You Brought Me Your Love

Здесь плохо, я знаю. Это отнюдь не лучший госпиталь для тебя.
Но это единственное, на что у меня хватает денег, всё остальное слишком дорого. Ведь ты понимаешь, что мне тяжело со всем справляться самой. Мне трудно, трудно одной. Без тебя…
Но с тобой ещё хуже. С тобой больно и страшно. С тобой темно.
…Пейзаж слева и справа от дороги сливается в черное расплывчатое пятно, все краски умерли в нем, уступив лишь черной. По лобовому стеклу хлещет дождь, сливаясь в агонии с неистовым ветром.
И думаешь лишь о грустном. Вокруг только тоска. Тяжелая черная печаль.
Она давит и жмет к земле, бьет серебряными кнутами холодных капель. Она жаждет твоей крови, впиваясь в нежную кожу острыми зубами. Она душит. Она яростно кричит в тишине.
В тишине той вымершей пустыни, что у тебя в голове. Холодная мертвая пустота, в которой мысли путаются и теряются, безвозвратно исчезая. И лишь голоса и крики слышны в этом белом безмолвии. Они плачут и зовут тебя.
Посмотри на меня…
Нет, ещё слишком рано, чтобы сходить с ума окончательно. А может быть, слишком поздно, не знаю. Я вообще не уверена сейчас ни в чем. Я потерялась.
И хочу найти дорогу домой.
Только дома у меня уже нет. Его никогда не было. А может быть, это мне только кажется, и вся моя жизнь – лишь безумная фантазия воспаленного мозга.
Я хочу только увидеть тебя.
Да.
Я хочу ещё раз посмотреть тебе в глаза. Но я боюсь.
Мотор замолкает, и я сбрасываю с себя оковы дурманной полудремы.
Холодные капли ложатся невесомо на плечи и голову, на лицо. Жгут, словно кислота. Это даже нельзя назвать дождем – скорее крупный и слишком тяжелый туман.
Всё вокруг пропитано влагой и от этого кажется черным. Ободранные ветром деревья, гниющие листья под ногами и небо, исстрадавшееся от своей долгой печали. Всё говорит о печали. Мокрые голые ветви чертят на тяжелом холсте туч кровавые узоры.
И среди этого темного океана слышен плач. Кто-то отчаянно зовет и рыдает.
Посмотри на меня…
И я иду туда. К этому одинокому голосу. Его легко найти, потому что кроме него нет больше никаких звуков. Туман поглотил их все. И только шуршание мокрого гравия под сапогами он не в силах заглушить.
Парк огромный. Огромный старинный парк. И я совсем одна.
И вдруг эти могучие лиственницы расступаются. И я вижу дом.
Он, как и всё вокруг, тоже, кажется, перенасыщен влагой. Ободранные стены намокли и потемнели, окна горят очень мутно. Это дом печали. Это твой дом.
В холле, как ни странно, сухо и тепло. Рожки, привинченные высоко над полом, светят тепло и мягко, но ледяные пальцы не согреваются.
Нужно пройти в коридор и подождать. Уставший санитар за столом дежурного даже не разлепляет век, когда мои шаги звенят в мрачной пустоте помещения.
Пожилая сестра выглядывает из-за двери, кивает мне и снова исчезает. Пишу на бумажке твое имя и возраст. Свое имя. Кем я тебе прихожусь. Санитар продирает наконец глаза, берет листок и уходит.
Я жду. У них там что-то происходит. Неизвестно что.
Всё никак не могу согреться. Очень, очень холодно. И темно.
Отворачиваюсь к окну. Но не вижу ничего – мои глаза слепы. Затаенная, приутихшая уже вроде бы за столько лет боль ослепляет меня.
Нет, бояться не нужно. Ты не можешь теперь снова причинить мне боль, ты слишком слаб. Ты пленник. Да-да, именно так…
- Миссис Уэй… - сестра зовет меня, но когда я поворачиваюсь, слова застревают у неё в горле. Это уже другая, более пожилая, она видит меня впервые.
Да, мне недавно исполнился двадцать один год. Я молодая.
Ей явно неудобно называть меня «миссис», и она сухо и растерянно роняет:
- Прошу, пойдемте со мной, мэм…
И мы идем вместе по темному коридору, который в неверном свете дождливого дня кажется черным. Её каблуки звонко щелкают по каменному полу, а седина неярко блестит белым в полумраке.
Я чувствую к ней некую неосознанную благодарность. Спасибо ей за тебя.
Спасибо за то, что она говорит, не дожидаясь моего вопроса.
- У него был припадок, - говорит она, - когда он узнал, что вы приехали. Но нам удалось его успокоить, так что не бойтесь…
Я чувствую этот колкий быстрый взгляд, который она невольно бросает на меня.
- Я не боюсь.
- В общем-то, сегодня состояние не самое плохое, - её сухой академический тон успокаивает и странно дисгармонирует с окружающей обстановкой, - доктор Хаммонд даже разрешил нам ненадолго развязать его.
Веревки. Плакать, метаться, бросаться с кулаками на людей, и тогда твои руки будут несвободны, и ты сможешь только рычать в бешенстве и биться затылком о жесткую кушетку.
Да. Это ад.
- Но… - опять этот спокойный голос, - я боюсь, что состояние вашего мужа значительно ухудшилось за последние месяцы. У него очень плохая кровь. Нам пришлось увеличить дозу лекарств.
- Я пришлю вам чек.
Плохая кровь. Это неудивительно. У тебя не кровь, а яд.
- Санитары будут рядом… если что, - говорит сестра, - это на случай новой истерики.
Мы стоим у высокой грязно-белой двери, и маленькая седая сестра вдруг тепло ободряюще улыбается мне.
Я теряюсь. А она поворачивается, чтобы уйти, но останавливается и говорит:
- Он скоро умрет.
И…
- Когда закончите, позвоните в колокольчик.
И…
- И, если пожелаете, мы не откажем вам в эвтаназии.
Да?..
Её звонкие каблуки уходят вдоль по коридору, оставляя меня одну в растерянности перед немой белой дверью.
Странно, но я улыбаюсь. Слышишь, теперь ты жертва, и я могу решать твою судьбу. Мы меняемся ролями, как в дешевом театральном представлении.
Я смеюсь истерическим тихим смехом.
Но вдруг всё ясно вспоминаю. Ты.
Ты здесь.
Эта дверь. Это не просто дверь. За этой дверью ждешь меня ты.
Улыбка превращается в болезненную гримасу. Больно. Больно смеяться израненным ртом. Больно.
И тяжело. Тяжело на душе. На сердце.
Оно трепещет и, задыхаясь, сбивается с ритма. Нет, нет, нет…
Я не хочу.
Я не хочу входить.
Не хочу открыть глаза.
Не хочу.
Но…
Но.
Дверь холодная, и мои пальцы дрожат.
И я отворяю её.
В комнате светлее. Стены здесь когда-то были белыми, и кроме дубовой скамьи, стоящей у дальней потрескавшейся стены, здесь ничего нет.
Но всё равно темно. И парк, и небо за окном кажутся черными.
И ты.
Ты.
Сидишь, безучастно и устало прислонившись к холодному камню. Комок страдания и безумия.
И мне даже жаль тебя.
Твой халат совсем износился, а грубые башмаки истерли голени в кровь, засохшие корки покрывают темную от грязи кожу.
Черные спутанные волосы закрыли твое лицо, но я всё равно вижу эту страшную нездоровую тень, что легла лиловым пятном на твои тонкие веки.
Ты сумасшедший.
Дверь тихо захлопывается за спиной. Мы одни.
Я молчу. Я растерялась.
Я молчу. Говорить должен ты.
Это осталось. Это привычка. Дрессура.
Но лишь привычка. Сейчас власть над тобой в моих цепких пальцах, и я держу её крепко. Так крепко, как только могу.
Ты это чувствуешь. Ты все понимаешь, тебя нельзя обмануть.
Но всё равно…
- Сядь.
У тебя туберкулез. Я знаю. Я слышу.
Я сажусь подле тебя, и мне холодно. И я не знаю, что сказать.
- Здравствуй, Жерар.
И мне очень холодно.
И ты молчишь.
Раньше я боялась этого молчания, потому что оно означало, что ты недоволен. Сейчас ты, наверное, тоже недоволен.
Но это неважно.
- Как ты себя чувствуешь?
Ты молчишь.
Раньше я никогда не позволяла себе такой дерзости. Заговорить первой. Но это раньше, когда ты был моим хозяином. Раньше.
Теперь пленник ты.
- Зачем ты пришла?
Ты неподвижен. Шевелятся только бескровные сухие губы.
- Чтобы повидать тебя.
Ты встаешь и, тяжело шаркая и переваливаясь словно старик, идешь к окну. Эти полицейские, они повредили тебе тогда позвоночник. Они слишком сильно избили тебя.
- Зачем?
- Я хотела увидеть тебя…
- Супружеский долг, да?..
Твой смех больше похож на сиплый лай. Ты кашляешь.
Приступ не очень сильный, и скоро ты снова выпрямляешься. Твои глаза буквально приковывают меня к стене.
- Всё закончилось для нас. Зачем ты пришла?.. Отвечай.
Я сама не знаю. Знаю только то, что это было мне необходимо. Это было безумием, пытаться снова увидеть тебя, но я бессознательно поддалась этому странному желанию. Сама не знаю почему. Не знаю.
Наверное, ты просто слишком сильно ранил меня тогда. Да. Слишком сильно.
Ты ждешь ответа.
Главное сейчас – не заплакать, потому что слезы говорят о слабости. А я не хочу больше быть слабой. Не хочу бояться.
Но…
Но…
Ты поднимаешь руку, и я вижу, что она дрожит. Вытягиваешь левую, и задираешь рукав.
- Смотри.
И я не могу не смотреть.
Кожа почти бумажная на вид. И… вся неровная. И гематомы. От кисти до локтя и выше. Синие. Издалека может показаться, что вся рука покрыта татуировками.
- Я теперь так похож на тебя…
Да.
Но самой истекать кровью не так страшно, как видеть, как страдаешь ты.
- Это месть, да?..
Нет. Это не месть. Я не знала, что так будет.
- А это… - ты подходишь чуть ближе и убираешь волосы с виска. Там страшный рубец от ожога, - когда я плакал, они пропускали через мою голову ток.
Ты плакал. Бедный…
Но я тоже плакала. И ты не сжалился надо мной.
Я закрываю глаза. Неужели эти годы были лишь отсрочкой?..
Ведь я любила тебя. Сквозь слезы и боль, но любила.
И ты любил меня. Любил?..
Холодно и темно. Всё, что было и что будет, не имеет значения. И мне не грустно, грусть умерла во мне. Я не грущу.
Но мне плохо. Мне не может быть хорошо.
Всё, что было, и чего не было – всё было ужасно. С тобой, без тебя, ничего не менялось… Однажды сломавшись, моя жизнь не вернулась в искалеченное тело.
Мне было слишком больно с тобой, чтобы что-то забыть. Эта боль вошла в меня, слилась с моей кровью. Стала неотъемлемой частью. Да. Это так.
Ты стоишь и смотришь на меня. Твой взгляд спокоен.
- Ты убила меня, слышишь?..
Ты сам себя убил.
- И как же ты живешь без меня?!..
Я не знаю. Наверное, я не могу жить без тебя.
Снова отходишь к окну, опираешься руками о подоконник. Твои руки, они стали совсем слабыми. Совсем тонкими. И эти страшные синяки…
Кашляешь.
Спазмы ломают твое закостенелое скрюченное тело, причиняя боль.
Тебе больно.
Мне тоже было больно. Но это неважно.
Тебе больно. Ты не должен чувствовать боли.
Кинуться на колени, обнять твои ноги, прижаться лицом к грязной поле халата. Просить прощения за боль, что ты чувствуешь. Боль, которую я не хотела причинять.
И не причиняла.
Плакать. Нет…
Да.
Открыть глаза и понять… Я снова твоя.
Я поднимаю глаза. Ты улыбаешься. Кривишь рот в адской усмешке.
- Боже, Жерар, нет!..
Пытаюсь встать. Пытаюсь уйти от этой дьявольской силы.
Но это так сложно, так тяжело… Невозможно.
Снова сажусь на скамью.
Но этого достаточно. Ты снова хозяин. Мой господин. И ты это отлично понимаешь. Читаешь в моих испуганных глазах.
Стоишь у окна и лениво любуешься.
От этого взгляда я цепенею. Это знакомое чувство, которое я пыталась убить в себе все эти годы. То, что мешало мне жить. То, что навсегда искалечило мне душу.
Эти глаза, которые я вижу каждую ночь в кошмарах – они не слепы, они тоже видят меня.
И вот, наяву… Я думала, что никогда больше мне не придется к этому возвращаться, возвращаться к этому аду. Это даже страшнее, чем во сне.
Твои губы приоткрыты, и я вижу язык и острые зубы. Я помню, как моя кровь блестела на них, а ты смеялся и медленно проводил по своим сухим губам красным языком.
Твои губы приоткрыты, это значит, что ты доволен. Доволен, что я принадлежу тебе.
Ты словно кукловод, любующийся своей самой лучшей марионеткой. Я почти чувствую эти нити, оплетающие мои запястья, лодыжки, шею… Дерни – и я буду танцевать под звуки похоронного марша, дерни – и я буду смеяться и плакать… Я буду твоей. Я твоя…
- У тебя был ребенок, - медленно говоришь ты, - как его зовут?
Это был и твой ребенок.
- Она родилась мертвой.
В твоем голосе слышится усмешка.
- Но ты не горевала, не так ли?..
Снова дьявольская улыбка. Ты не горевал, нисколько.
И я тоже. Потому что это был твой ребенок. А ты дарил мне только боль.
- Нет.
Ты улыбаешься и медленно, с трудом, подходишь ко мне.
Мой хозяин.
Мой господин.
Протягиваешь грубую обветренную руку. Знакомый до боли жест, от которого у меня всё внутри замерзает.
И я с трепетом беру её, твою холодную руку. И целую огрубевшую бледную кожу.
Ты доволен. Ты так быстро подчинил меня себе, так быстро вернул себе свою рабу.
Гладишь меня по голове.
- Где твои кудри, Ириан?..
У меня больше нет кудрей. Я срезала их все, потому что ты их так любил.
А я ненавидела. Ненавидела, когда ты оплетал мои волосы вокруг своей руки, целовал меня. И начинал бить со всей дури головой об стену. Бить, бить. Бить, пока кровь не начинала струиться даже по подбородку. Пока ты не уставал.
- Где твои красивые кудри? – говоришь ты тихо, нежно прикасаясь к моему лицу.
- Их больше нет…
Ты молчишь и лишь улыбаешься, водя неловкими пальцами по моей коже.
- Я не виню тебя, - ты обнимаешь меня. Мягко, тепло, крепко, тяжело, властно.
В глазах режет. Сколько слез подарил мне ты. Сколько боли…
- Я не виню тебя ни за что, - берешь мою руку, сжимаешь в своих холодных пальцах, словно в железных тисках. Гладишь две маленькие звездочки на тыльной стороне моей ладони.
У тебя точно такие же. Но мы сделали их не в знак вечной любви.
А лишь для того, чтобы я всегда помнила своего хозяина. Помнила, что я – лишь твоя несчастная игрушка.
Это не единственный след на моем теле, что оставлен тобой. Сотни шрамов покрывают мою истерзанную кожу. Каждое увечье напоминает о тебе.
- Поцелуй меня…
Я дрожу, и эта дрожь вызвана отнюдь не холодом. Всего два слова, но в душе снова назревает паника.
Белые стены смыкаются вокруг меня. Вокруг нас. Мы пойманы, и нет пути к спасению.
Я закрываю глаза. Целую. Тебя. В холодные шершавые губы. Тихо. Осторожно. Скованная страхом.
И не только страхом. Что-то ещё таится в моем оцепенении, но я не могу понять, что.
Ты обнимаешь меня, но мне от этого лишь холоднее.
Раньше мне никогда не было с тобой холодно – только больно. А теперь, после нескольких лет разлуки…
Нет, это нельзя назвать разлукой – ты был со мной в моих кошмарах.
Каждый день, каждое мгновение.
И я не забыла тебя, это оказалось невозможным.
- Ириан… - тихо шепчешь в самое ухо, - ты ведь думала обо мне?.. ты не забыла меня, я знаю…
Нет. Не забыла.
Иногда я думаю, что ты видишь меня насквозь.
Один раз я… Я украла у тебя кусочек хлеба. Мне просто очень хотелось есть. И я украла маленькую корочку с тарелки, что стояла на столе. Мне просто очень хотелось есть. Тебя не было в кухне, а я… Мне просто очень хотелось есть. Очень.
То, что я сделала что-то недозволенное и неслыханное, ты понял, казалось, сразу как зашел, просто посмотрев на меня. А я старалась не бояться, я улыбалась тебе. Но ты прочел эту ложь в моих глазах.
После этого мое правое ухо приобрело такую странную форму. Ты изрезал его. Ножницами.
И я не забыла этого.
- Я. Всё. Помню.
Ты едва заметно улыбаешься, пытаясь скрыть то, что ты страшно доволен.
Гладишь по волосам и целуешь.
Я ненавижу, когда ты так меня целуешь – словно хочешь съесть мои губы. Жадно, грубо. Больно.
Мне всегда с тобой больно…
- Раз и, два… три и, четыре и, пять… шесть… семь и, восемь и… Раз…
Я помню этот голос, раньше он звучал по-другому. Тогда не было туберкулеза и столько сигарет.
Хотя курил ты всегда.
… Дым вырывается из узких ноздрей, и обволакивает моё лицо. Мне душно, я кашляю, а ты смеешься. Берешь мою руку и, продолжая весело смеяться… тычешь тлеющим кончиком сигареты в ладонь…
- Три и, четыре… Грета – выше голову!..
И девушки в черных купальниках поднимают головы выше, и вытягивают ножки, и улыбаются, и делают красивые па. И стараются порадовать своего учителя.
Тебя.
Несколько лет назад – неважно сколько. Всё это было несколько лет назад. Ты тогда был ещё совсем другой. По крайней мере, для меня.
Ты был молод, хотя и сейчас ещё не стар. Но выглядишь ты сейчас как мертвец. Ты был красив.
Черные волосы, зеленые глаза.
Мягкий и сдержанный, превосходный танцор и педагог – мы все, все твои ученицы, были от тебя без ума.
И я в том числе. Моё сердце замирало, когда твои губы произносили Ириан, а когда ты подходил и касался меня, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.
У тебя было семнадцать таких же учениц. Семнадцать девушек, среди которых я отнюдь не была лучшей. И все они обожали тебя. И все мы обожали тебя.
И…
Как много может случиться за вечер, только лишь потому, что лента на пуантах порвалась…
И ты так тихо и нежно касался моей ноги, поправляя эту чертову ленту. И зависть просто мешала мне дышать, она лилась на меня со всех сторон.
А тебе было всё равно.
Но это случилось – мне пришлось задержаться, и ты провожал меня домой. Ты сказал, что уже слишком темно и поздно, чтобы мне идти домой в одиночестве.
Ты назвал меня девочкой.
Да, тогда я была ещё совсем ребенком. Мне было семнадцать.
За четыре года моя жизнь потухла. Её нет больше. Моя исстрадавшаяся душа мертва.
А в тот вечер я поцеловала тебя. Тогда я ещё чувствовала романтику, если можно так сказать…
Feel the Romance…
Все было так мило, тихо и по-детски, как не было потом никогда.
Да, наверное тогда я подписала свой приговор.
И было много звезд, тепла и музыки, которая лилась нежными потоками на нас с неба… И я думала тогда, что никогда не умру. И ты держал меня за руку.
Тебе тогда уже было двадцать шесть.
Но мы ничего не боялись, танцуя по мостовой. И огни светились в твоих ярких глазах.
И я была счастлива. Может быть, в последний раз.
Но это был лишь обман. Ложь.
Всё, что я чувствовала тогда, оборвалось на утро.
Нет, мы не были тогда близки, ты не дашь мне соврать. Всё было очень хорошо.
Просто то, что что-то сломалось и сгорело, я поняла только утром, когда проснулась у себя дома.
Это было первое утро моей новой мертвой жизни.
После этого мне больше никогда не снились счастливые сны. Я не смеялась по-настоящему. Я умерла.
И я помню наш первый мертвый поцелуй.
Я впервые тогда поняла, что любить может быть больно. Очень больно.
Ты душил меня своими губами, ты кусал, ты сжимал меня так, что я чувствовала тебя всего. Чувствовала твою грудь, твой живот, твои бедра… Твой язык был горячим ядом, твои руки – змеями, ползущими по моей спине.
И тогда я поняла, что твои глаза не зеленые, а желтые. Желтые змеиные глаза.
- Вот как ты должна целовать меня… - промолвил ты, когда я, задыхаясь, разорвала эту страшную связь.
Но разорвать путы, которыми ты связал мое сердце, я уже не могла. С этого дня я была твоей.
Ты редко со мной разговаривал. Вряд ли ты даже знаешь, как зовут мою мать.
И…
Однажды мой детский мир окончательно разрушился. Я лишилась дома.
И тогда ты взял меня к себе.
И…
И тогда начался настоящий ад.
Я стала немой и слепой. А ты – бесчувственным..
Четыреста двадцать семь дней.
Четыреста двадцать семь дней ты медленно убивал меня.
Четыреста двадцать семь дней мое тело и душа превращались в прах.
И мои слезы не могли ничего изменить.
В море крови и отчаяния ты топил меня, и я была бессильна. В жизни не осталось больше красок и звуков, да и жизнь была не жизнью. Была лишь боль.
День за днем. Каждое мгновение. Больно, больно…
Больно исстрадавшейся убогой душе.
Больно играть на пианино сломанными пальцами.
Больно вытаскивать осколки бутылок из ступней.
Больно смеяться, когда всё лицо покрыто одним сплошным синяком.
Больно целовать тебя, зная, что сейчас ты снова причинишь мне боль.
Я не хочу, чтобы кто-то прошел сквозь этот ад, подобно мне. Лучше умереть.
Если вы не умрете, вы будете страдать.
Ты дарил мне только страдание. Страдание.
Твоё тихое безумие, твою жестокую ласку, твою яростную нежность.
И твою безумную любовь.
Да, ты любил меня. Ты любил меня как маньяк любит свою жертву. Как хирург – тело. Как гиена любит антилопу.
Я дарила тебе жизнь, а ты мне – смерть. Ты любил меня. Но очень по-своему. Так, что другие не поймут. Ты просто придавал любви другое значение.
Это только наша с тобой тайна.
Ты и я. Наш кровавый неоконченный романс.
Наш жестокий романс.
Наш тайный романс.
Наш прекрасный романс.
Наш мертвый романс.
Целуешь меня…
Я целую тебя…
Нам нужно поставить точку, мой хозяин. Нужно дописать логический конец для этой истории.
Мы можем сделать это только вместе, только вдвоем.
Дай мне свою руку и посмотри на меня.
Дай мне руку и не бойся…
Я глажу твоё лицо. Нет ничего прекраснее на свете, чем твоя белая холодная кожа.
Нет ничего прекраснее на свете, чем твои безумные глаза.
Чем губы, сухие и белые…
Мои пальцы осторожно смыкаются на колокольчике.
Всё только начинается…
Я вскакиваю, оставляя тебя на скамье, и звон льется над нашими головами.
Да, Жерар, да!..
Выбежать отсюда, вытирая слезы.
- Вы закончили?..
- Да…
Ты воешь за моей спиной. Потерпи, мой милый, пожалуйста, потерпи, не так уж и долго тебе осталось…
Появляются санитары, они идут к тебе.
- Сестра…
- Да, мэм?..
Как я люблю её. Она всё поймет, она не будет спрашивать.
Они выводят тебя. Ты похож на мертвеца. И когда длинные волосы падают назад, я вижу твое лицо. Ты кричишь, ты плачешь…
Ты протягиваешь ко мне свои изуродованные руки.
Дьявол дает тебе силы, и ты мечешься в их цепких руках.
- Стойте, - говорю я.
Я боюсь смеяться, а хохот, как назло, рвется из переломанной груди.
- Я хочу забрать его.
Смотрю на сестру.
Она видит безумие в моих воспаленных глазах.
Она знает, что тот ужас, что был в мой жизни, не прошел даром.
Но она всё понимает.
И она говорит…
- Да.
Ты перестаешь плакать. Ты улыбаешься.
Да, да…
Всё будет хорошо. Всё будет как раньше.
И вот мы идем по черному коридору.
Не бойся, дай мне руку. Никогда ничего не бойся.
Твоя рука дрожит, но это зря. Скоро ты поймешь, что боялся напрасно.
Черная дверь закрывается за нашими спинами. Холод обжигает твоё тело, но ты даже не пытаешься застегнуть старое драное пальто, что дали тебе врачи.
Да, правильно. Холод не имеет значения.
Воспаленные желто-зеленые глаза скользят по серому небу, по черной земле, грудь вздымается, а губы словно целуют влажный холодный воздух.
Крепче сжимаешь мою руку.
И мы идем вдвоем по черной опавшей листве, окунаясь в этот безбрежный океан одинокой первобытной красоты.
Черные капли стекают по нашим бледным щекам, падая на землю. Падая на небо.
Это наши последние шаги.
Посмотри на меня.
Посмотри на меня, дорогой…
Вокруг опять тишина. Вокруг ни души. И все птицы умерли.
И в этой тишине… ты слышишь?..
Нет, ты не слышишь…
Наши сердца. Они не бьются.
Мы мертвы.
Посмотри на меня!..
Твои глаза.
Я вижу в них черные скелеты деревьев за моей спиной.
Эти ветви, они вьются по небу страшными узорами и душат его.
Они медленно скользят по траве, силясь пробраться в наши души. Прорасти сквозь наши глаза…
Но не бойся.
Есть только я и ты. Пока ты держишь меня за руку, мы не проснемся.
Подносишь мою руку к своим губам.
Я смеюсь, и кровавые слезы текут по моим щекам.
Не бойся, не бойся…
Мы слишком много страдали.
Мы с тобой.
Ты и я.
Не бойся. Никогда.
Не бойся закрыть глаза. Давай.
Поцелуй.
И даже не больно. Сладко.
Твоя улыбка.
Закрой глаза. Давай…
Не бойся…
Ничего не бойся. Никогда…
Никогда. Ничего. Не бойся.
Потому что мы с тобой вместе.
Вместе.
Пустые глаза смотрят в небо.
Сладкая кровь тает на губах. Волосы разметались по траве красивыми узорами.
И пальцы… ещё теплые, сплелись намертво.
Даже мертвый, ты держишь меня крепко.
И я рада.

2 сентября – 18 сентября 2009 года.