Ладонь еще зудела после пощечины. Мы сверлили друг друга раздраженными взглядами из-под взлохмаченных челок. На щеке Фрэнка проявлялся алый след от моей руки. Рваное дыхание никак не приходило в норму. Сердце билось где-то в горле. Тело дрожало, словно по телу пробегали волны электричества.

Фрэнк смотрел на меня с такой яростью, с какой волк смотрит на охотника. Я бы поверил, что он хочет меня убить, вцепившись в горло, если бы не заметил дрожащие губы, словно у обиженного ребенка. По его телу пробежала дрожь, он закрыл глаза. По щеке скатилась одинокая слеза, оставляя за собой мокрую дорожку.

-Хватит, - процедил он сквозь зубы дрогнувшим голосом. - Пожалуйста, хватит. Я устал...

Я был чертовски зол. До сих пор помню, как скрипели зубы и впивались ногти в ладони.

Но я пытался успокоиться. Делал глубокие размеренные вдохи, считал до десяти и обратно.

-Ты надоел мне... - выдохнул Фрэнк. - Твои вечные пьянки, шлюхообразные подруги, проблемы с законом, наркотики... Хватит. С меня хватит.

Он так и не открыл глаз. Голос звучал тихо, бесконечно устало, словно он сломался изнутри, не выдержав моих выходок. Лишь по щекам стекали прозрачные капли слез.

Я смотрел на него несколько минут, не отрываясь. Затем, лишь на секунду прикоснувшись губами к его чуть припухшей после удара щеке, я вдохнул в себя его запах и ушел прочь, закрыв за собой дверь.

Я долго шел по городу, не решаясь позвонить домой. От родителей я съехал год назад, решив начать самостоятельную жизнь с Фрэнком. Возможно, именно свобода ударила мне в голову, затмив разум. И сейчас я стоял посреди улицы с десятком долларов, почти разряженным телефоном и четвертью дозы в кармане.

Родители были только рады - они всегда недолюбливали Фрэнка, называя наши отношения ошибочными. Может быть, и сейчас мне казалось все одной большой ошибкой. Как бы то ни было, я добрел до вокзала и, купив последний билет, уехал в тот же вечер на автобусе домой.

В тот год я поступил в университет - отец настоял на втором образовании. Вечерами я подрабатывал с младшим братом. Мать не могла нарадоваться, что блудный сын, наконец, образумился и вернулся домой.

Я никогда не был идеальным сыном. Родители понимали это и уделяли все внимание младшему брату, который, однако, никогда не забывал обо мне. Я видел в глазах родителей лишь равнодушие и долю жалости. Возможно, именно из-за жалости я и жил с ними - они просто не могли вышвырнуть меня на улицу или запереть в приюте. Стоит ли говорить, каким скандалом сопровождался мой переезд к Фрэнку? Немыслимо - старший сын таких правильных Уэев стал геем и, бросив готовое кресло в отцовской фирме, уехал в другой город, чтобы перебиваться случайным заработком.

С Фрэнком мы познакомились случайно. Я до конца жизни запомнил снежинки, запутавшиеся в его длинных ресницах, его побледневшие от холода губы, покрасневшие пальцы, иней в мягких волосах, хрипловатый простуженный голос. Он оказался простым музыкантом, волею судьбы оказавшийся тут без крыши над головой. Возможности вернуться обратно не было, поэтому ему оставалось лишь мерзнуть на улице, дожидаясь утра.

Мать только пожала плечами, увидев, что я привел невысокого парня с проколотой губой. Если бы только мама знала, чем обернется для меня ночь, проведенная с незнакомцем, она бы выставила Фрэнка за дверь в ту же секунду.

Я полюбил его. Я был готов на все для него, лишь бы видеть его огромные золотистые глаза и лукавую улыбку. И я сделал все, что от меня требовалось. Через неделю после почти круглосуточного обмена сообщениями я заявил родителям, что уезжаю. Родители мгновенно поняли, в чем дело. Скандал был грандиозным. Еще никогда я не видел мать такой разъяренной, еще никогда я не слышал таких слов от отца, еще никогда мне не было так жаль Майка, который вступился за меня, еще никогда я не срывал голос от криков. Но в итоге за мной захлопнулась дверь, брат вынес мои вещи и сунул мне в руку все свои сбережения, попросив позвонить ему. Я стиснул его в крепких объятиях и поехал к Фрэнку.

Буквально через пару дней со мной связались родители. Мать со слезами в голосе умоляла вернуться, отец угрожал жестокой расправой и бросал трубку. А по ночам звонил брат и интересовался, чем может мне помочь. Я понял, что у меня остались только Майки и Фрэнк.

Через месяц я познакомился с Бертом. Он дал мне все, чего можно было пожелать - девушек, выпивку, сигареты, порошок. И плевать, что он забрал за это деньги, которые отдал мне брат и которые копили мы с Фрэнком на жилье. Фрэнк работал с утра до вечера, а я сменил номер, чтобы брат не мог дозвониться. Сколько раз я засыпал за барной стойкой? Сколько раз я просыпался с незнакомыми девушками? Сколько раз усмехался Берт, пластиковой картой разделяя дозу кокса на стекле? Сколько раз Фрэнк запирался в ванной на несколько часов, пока я снова и снова вымаливал прощения?

Жизнь стала такой правильной и обыденной. Дом - университет - работа - дом. Ни разу за это время я не смог заставить себя проявить хоть какой-то интерес к жизни. Все пролетало мимо, менялись окружающие меня декорации, люди, время, но я не чувствовал этого. Я был слишком болен. Болен мыслями о Фрэнке.

Скучал ли я? Возможно. Было ли мне стыдно перед ним? Конечно. Нужен ли был он мне каждый миг, что я провел вдали от него? Безусловно.

Я сходил с ума, на автопилоте выполняя то, что родители называли жизнью. На самом деле я не жил. Мое сердце осталось там, в нашей тесной квартире, где мы были счастливы так недолго. И эта жалкая имитация жизни, глупая пародия, была лишь бессмысленным существованием.

Сколько это продолжалось бы еще? Я не знаю. Но в одну из тех бессонных ночей, когда я снова буравил взглядом пустой альбомный лист, ломая карандаш пальцами, мне позвонил Фрэнк.

Пока я смотрел, не веря глазам, на экран, включился автоответчик.

Он долго молчал. Я уже решил, что мой номер набрался случайно, что Фрэнк просто забыл заблокировать клавиатуру и небрежно бросил телефон в сумку. Внезапно раздался тихий всхлип и едва слышный шепот:

-Я скучаю, Джи...

И вот мне в спину летят проклятья отца, мать причитает, как я бесполезен и жалок в этой жизни, что я – паршивая овца в нашей идеальной семье, а брат, стиснув зубы, сжимает мою ладонь и просит не обращать внимания. Меня колотит, мне жарко, мне холодно, я зол, мне плевать, я хочу спать, мне нужен Фрэнк...

. . .

Ключ плавно поворачивается замке. Он так и не сменил его...

Дверь открывается с едва слышным скрипом. Тесная прихожая встречает меня до боли знакомым запахом хвои и одеколона. Его одеколона.
На вешалке висят куртки. Кажется, они висели точно так же, когда я уходил два года назад.

Ничего не изменилось. На кухне гудит холодильник, тикают часы, за окном шумит ночной город. В прихожей почти темно, но из-под двери спальни выползает луч золотистого света. Сердце колотится, словно безумное, когда я делаю несколько шагов, и толкаю дверь, скрывающую его от меня.

Фрэнк спит, тихо посапывая. Он свернулся калачиком, подтянув к груди колени, так и не расстелив огромную кровать. На нем потрепанные старые джинсы, в которых он обычно гуляет по городу. Ресницы подрагивают, он едва заметно вздрагивает - ему что-то снится. Я делаю последний шаг к нему и присаживаюсь на колени напротив него, вглядываясь в такие родные черты лица, которые снились мне каждую ночь, которые мерещились мне в полудреме на занятиях, которые я ловил в отражениях витрин. На нем до сих пор кеды и толстовка. Видимо, он просто рухнул на кровать, как только пришел домой. Его руки прижимают что-то к груди. Я наклоняюсь, вдыхаю его запах, впитываю его тепло... Осторожно высвобождаю из расслабленных пальцев мобильник.

Он до сих пор ждет ответа...

-Джи... - шепчет он. - Не уходи, прошу...

Слезы обжигают щеки. Я сжимаю полусонного Фрэнка в объятиях, закусываю до крови губу, задыхаюсь от рыданий... и клянусь себе, что больше никогда не сделаю больно этому хрупкому парню с глазами цвета солнца.