POV Frank

Я никогда не думал, что умру так. Плохая шутка, очень плохая. Кто угодно, но не Фрэнк Айеро. Не так. Не хочу. Неправильно это. Я никогда не думал, что умру вообще. А так – и подавно.

Обычно беду что-то предвещает. Я просто не верю в то, что, если суждено случиться ужасному, окружающая среда молчит и благоговейно улыбается. Поэтому первое, что я почувствовал, когда меня стали душить, - … удивление. Нешуточное удивление. Ибо окружающая среда решила спрятать язык где-то глубоко в недрах своего желудка. Небо кривилось саркастичной, нежели благоговейной улыбкой в серых тонах, но это всё неинтересно.  

Я шёл по просёлочной дороге, там, где за моим большим городом начинается ряд ферм. Воскресное утро. Разжиженная серая атмосфера. Тишина – прозрачная, как запылённое стекло. Там, где я шёл, следов от шин встречалось больше, чем человеческих. Грязные машинные рытвины немного подсохли после вчерашнего дождя, однако пару раз я чуть ли не искупался в грязи. Но даже если бы искупался – ничего в том страшного не было бы. Здесь не ходят люди, а если на пути мне и попалась бы тётка с корзиной – она бы тут же с ором отбежала от меня; измазанная в грязи тёмная фигура с покрытой капюшоном головой может быть только маньяком. Кстати, широкая дорога разъезжается между лесом  и пустырями – ну чем не рай для двинутых извращенцев, трахающих и расчленяющих девочек-подростков с прыщавыми грудями или маленьких мальчиков. Или тех самых тёток с корзинами. Или, блять, овец.

Такие мысли плавали в моём мозгу, когда я проходил по этим дивным местам. Я рассматривал всё вокруг себя, лишь бы избавиться от пустоты в мыслях. Слишком глубоко я впитал в зрачки тёмный оттенок зияющего вдали леса – такое было впечатление, что смотрю снимок с «Полароида» годов этак 60-х. Я слишком полно осязал влажный воздух, сбившуюся в нём пыль, ноты плесени, источаемые гнилыми деревянными заборами и замшелым камнем. На электропроводах можно было повеситься. Редкая ворона пролетала над ними и вообще – над этим местечком. Где-то высоко, в туманах и за голыми кронами деревьев, мерцал силуэт креста. Провинциальная церквушка; даже смотреть не нужно, чтобы понять: она серого камня, как башня, вся в зелёной растительности и обсажена кругом могилами неизвестных, благодетелей и неблагодетелей.

Я вполне сливался с этим «радостным» пейзажем.  Мне и в целом никогда не составляет труда принимать вид стен или мебели, или даже воздуха. Если ты невысок, как я, одеваешься во всё чёрное и низко натягиваешь капюшон на самые глаза – будь уверен. Тебя никто не заметит. Тебя никто не узнает. Со мной, бывает, не здороваются знакомые прохожие; бывает, что беспардонно оттаптывают ноги без извинений, а когда я заказываю на улице хот-дог, продавец долго присматривается и прислушивается. Последнее весьма раздражает – голод не тётка. Но я сам выбрал такой способ существования, быть тенью. Согласитесь, преимущества есть, и какие: конспирация, неуловимость (вы пробовали когда-нибудь словить тень? Удавалось? То-то же), а значит, с ними – и безнаказанность.

Понятно теперь, почему я нешуточно удивился, когда горло стало половинить сильное удушье? Быть тенью не означает быть неуязвимым; неуловимым – да, но нет иллюзии ошибочнее, чем думать, что ты всесилен и невредим на веки веков. Однако если бы я хоть единым волоском на коже почуял, что за мной следят, – поверьте, «доброжелатель» бы ебанулся мозгами в попытке отыскать меня. Всегда чуть более настороженный, чем следовало бы обычному человеку, я шёл по дороге удивительно беспечно. Это меня и подвело. Хотя нет, не только я сам – всё меня подвело в тот роковой день.  

Подвели безразличное бело-серое небо и безветрие (малейший ветерок может выдать присутствие человека рядом). Подвёл дурацкий, мокрый после дождя, асфальт, на котором не различить звуков человеческих шагов, если объект, скажем, не носит каблуки, но передвигается в кроссовках или кедах. «Доброжелатель» был явно обут в такую обувь. Ни шелеста листьев по дороге, ни танца пыли, ни мерного перекатывания ржавой консервной банки; «доброжелатель» шёл буквально по пятам, он стал тенью тени. Вы скажете, я бы мог почуять его… носом. Это было моей второй мыслью, когда, пытаясь отцепить от горла огромные удушающие руки, я брыкался и дёргался, и, чтобы я не делал этого, чудовище зажало мою шею подмышкой.  Он дышал мне в спину, а я не мог почуять его запаха из-за вытеснявшего любые ароматы запаха дождя. Запах тела нивелировался под его навязчивостью. От него аж выворачивало. Я, пожалуй, люблю дождливую погоду больше остальных, но тошнотворный дух влаги в тот день сбил меня со всяческого толку и…

лишил жизни.

За пару секунд до нападения я заострил внимание на своих чёрных тапках, так как разглядывать сельское запустение вокруг откровенно заебало. У меня небольшая ступня, и в тёмных тапках она казалась ещё меньше. Такие, знаете, мягкие тапки наподобие кед, но без шнуровки; пара рядов белой тесьмы была лишь декором. Она вилась через небольшие металлические дырочки…

Я даже мечтательно отклонил голову для лучшего обзора, и в тот же момент – о бог мой, что это?! Сосуды едва ли не выпустили всю кровь в голову – она будто надулась, будто была готова лопнуть. Лёгкие затрепетали в рёбрах, алкая кислорода. Что? Почему?.. Все краски в глазах потекли вниз…

Меня пару раз встряхнули, да так,  что распахнутая челюсть заклякла: её свело. Чтобы я прекратил орать, он залепил мне рот своей ладонью, а кулаком второй руки врезал по черепу, что я весь извился, и колени отказались меня держать. Опав, как пустой мешок, на асфальт, я понял, что всё приближается к концу. Уже не пытался драть и царапать его руки. Сонная артерия завела свою заунывную песню; под звуки раненого пульса внутри себя я распрощался с реальностью.

***

Надеялся ли я вернуться обратно? Нет. Не знаю. Помалу приходя в себя, я смог различить, что горло по-прежнему будто заковано в железный доспех, но его уже никто не сдавливает. Боль, хуже ангинной, ощутимо мешала сглатывать слюну.  Мне вряд ли сломали шею. И, вместе с тем, вряд ли я смог бы дать команду позвонкам поднять голову. Щека к тому времени была расчёсана об асфальт, но противная саднящая боль была ничем в сравнении с той, которая мне уготавливалась …

Прогоняя забытье, я усиленно не понимал – что за ад разверзается внутри меня? Почему так безжалостно щемит, режет? Где-то чересчур глубоко… будто что-то зарождается в самой сердцевине моего существа и разрывает тело. Я чувствовал это и конечностями, не только туловищем,  - в руках и ногах осели колкий пот и болевое послевкусие.

Потом показалось, что боль притупилась – будто то самое, что росло во мне, исчезло. Исчезло оно ненадолго – в следующую секунду продолжило свою атаку; губы не смогли сдержать вздоха. Я почувствовал, что трещу по швам. Распекающая боль не была ни волной, ни импульсом. Она походила на фонтанирующий столп огня или искр, и его так хотелось вытолкнуть прочь из своего тела, удалить, убрать… Я не ощущал ни плеч, ни поясницы – лишь то, как проникает грязь в разорванную щёку. И, конечно же, ад где-то… где-то.… Где? Где-то там, позади …

Тогда в уши впервые ворвался этот непередаваемый хлюпающий звук. Сердце будто проткнули, быстро и методично.

О боже.

Нет.

Нееет….

Неужели я только что… проехался щекой ещё на пару сантиметров? Меня …

Двигают?

«О боже!!» - заскулило всё во мне. Я будто протрезвел. Будто опустил лицо в ледяную воду. Будто отдал свои нервы в чьи-то ледяные руки.

Нет. Этого не может быть.

Только не со мной, нет.

Пожалуйста, я сплю. Пожалуйста!!..

Попытка оторвать от асфальта лоб и грудь не обвенчалась успехом: на мою грудину тут же надавили с такой силой, что я думал, я выпущу кишки. Но не сдавался. Хилые попытки протестовать против такого положения вещей – всё, на что я был способен тогда. Хоть как-то, но я должен был помешать этому чудовищу. Я силился дёргать ногами, которые он держал. Силился вихлять онемевшим и горящим задом, чтобы немного высвободиться. За каждое своё жалкое телодвижение я получал награду – удар. Он не пропускал ни единой возможности  вгатить кулаком по «беснующемуся» мне; с удара третьего по одному и тому же участку на коже открывались раны, выпуская в воздух красный бисер.

К тому времени в нос вернулись все запахи, и дождь больше не стоял перед ними щитом: я свежо, ясно и отчётливо чувствовал запах крови. Я даже мог сказать, где она была: она была подо мной, кровавя бёдра, дорожками затекая к коленным впадинам и под живот. Щека тоже источала кровь, но не в таком объёме. Запах асфальта и то был едва уловим; запах наших тел стал фоном всему. Моё сочилось кровью, воняло испугом и отчаянием, как моча. Его – воняло прогорклым потом, грубой силой; я бы мог ещё что-то сказать про матёрый запах табака и металла, но не это волновало меня тогда….,

….Когда я почувствовал каждым миллиметром себя, как ломаются кости таза. Сначала одна моя нога была заведена в сторону и отклонена вверх, достаточно высоко, затем вторая. Не знаю, что это должен быть за человек, чтобы обращаться с другим, как с жареной рыбёшкой. Захотел – отвинтил хвост, захотел – открутил голову. И всё – голыми руками.  

Я заорал на срыв голоса – и он ничего не смог со мной сделать. После лишь поднял мою голову за волосы и приложил её об асфальт. И ещё раз. И ещё, пока я не крякнул, выпустив изо рта длинную струю крови, среди которой, уверен, выстреливали крошки зубов. В глазах потемнело уже раз и навсегда. Я не видел с тех пор ничего – и цепких разрисованных рук в том числе. Я мог понять одно то, что носом вдыхаю собственную кровь и захлёбываюсь ею. Помимо того, что во всю нижнюю часть тела будто бы повставляли битые стёкла. Кости – теперь длинные рваные осколки. Поясница, таз, задница, ноги – они были уже мертвы. Безвольны. Они никогда больше не будут служить мне. Царапать конвульсирующими пальцами асфальт – вот, что было пределом моих усилий. Если бы я больше соображал в те, самые худшие минуты  своей жизни, я бы расплакался. Пусть слёзы ничем не помогли бы, но у меня был бы хоть шанс выразить то, что со мной  творилось. Я остро чувствовал потребность прокричать всему миру о том, что происходит под его носом! Но раскатистый крик выходил наружу всего лишь кроткими постанываниями…

Изо рта полился какой-то горький сок – смесь слюны, жёлчи и крови. Попав в рану на лице, жидкость зажглась ядом.…  Зачем?.. Разве мало того костра, на котором я медленно горю? Или быстро? Я ничего не мог сказать; то, что делалось по отношению ко мне, казалось вечностью.

Или нет. До сих пор было ирреальным. По большому счёту, ни кровь, ни жжение, ни  неспособность двигаться так и не убедили меня в том, что это происходит наяву. Более того, разубеждали – ведь как, как так? Это должно было случиться с кем угодно. Но не со мной. Почему я? Чтобы отвлечься, я принялся выуживать из дебрей оставшегося сознания: кому я успел насолить настолько? Что я сделал человеку, который теперь вытворяет со мной такое? Зуд в мозгу был сильнее зуда в нижней части тела – если бы я только был в состоянии спросить его об этом…

Что, что я тебе сделал, человек?

А вдруг?.. Нет, стать жертвой какого-нибудь психопата – уж тем более не укладывалось в голове. Пережить роковую случайность – не просто глупо. А пиздец как глупо! Я не верю в случайности такого масштаба! В жизни у кого-то другого, возможно, они и могут произойти.

Но не у меня.

Этот сгусток мысли забрал последние силы – знакомое ощущение, что я вырубаюсь. Только теперь – медленно-медленно. По-моему, и чудовище наконец остановилось, по-моему, над моей спиной проплыла его тень (хотя не могу быть уверен, я ничерта не видел – я пытался чувствовать происходящее кожей). А потом послышался густой плевок, взвизг молнии и щёлк ремня. На мою руку, отстранённо валявшуюся, будто оторванную от тела, приземлилась мерзкая слизь. Краем ума я пришёл к выводу, что он, возможно, стянул с себя окровавленный гондон и, не задумываясь, отбросил в сторону. Что ж, этот предмет попал мне прямо в руку. Лужица крови и не только крови растеклась по ладони, как растекается по блюдцу, ха,  пролитый чай. Я даже мог бы перебрать его в руке, потрогать, но…

Сам факт провоцировал тошноту. Скорее всего, я пару раз спружинил мышцами рёбер в рвотном позыве, отчего получил в затылок, и трижды. Теперь  с затылка текло ручьём,  ручей садистски щекотал шею, изо рта выползали кусочки переваренного завтрака. Пламя – красное или синее (а может, даже чёрное) – источалось из моего тела с головы до пят.

Но огонь – очищающая стихия. Мой же не был очищением. Это был огонь вечной грязи и позора. Тем, что уже никогда-никогда не смоешь. Найдут моё тело, полуголое, с разбросанными по сторонам ногами и месивом между них – что скажете, достойная смерть? Мои друзья придут на похорон к… жертве насилия. Я, Фрэнк Айеро, никогда не должен был стать жертвой. Никогда, нет!

Почему жизнь устроена так, что самые страшные опасения в один день… поднимаются из могил в твоём мозгу?

На этой высокой мысли то, что плескалось в моей черепной коробке и называлось «сознанием», истекло окончательно.

В забвении, конечно же, я не почувствовал, что меня тащат. Куда? Зачем? Опять? – Плевать. На всё теперь плевать.  На. Всё. Теперь. Плевать…

***

POV автор

По опыту своей жизни и карьеры художника Джерард знал: деловые встречи организовываются всегда на нейтральной территории. Всегда. Всегда ему доводилось отсиживать задницу в так называемых «кофейнях», выслушивая мнения и пожелания  толстогубых заказчиков (что, признаться, весьма и весьма утомляло). Поэтому вчерашним вечером, когда Мэтт попросил его назвать свой адрес, мужчина едва ли не выронил трубку от удивления. Где это видано, чтобы сделки заключались на дому у одной из сторон?

Но было бы большой оплошностью пересказать мужчине своё недоумение. Джерард вовремя прикусил язык. А после, заметно понизившимся тоном, точно опасаясь подслушивания, запел в трубку адрес…

Лишь спустя минуты по окончанию разговора он пришёл к мысли. Данный момент – судьбоносная точка отсчёта, начиная с которой вся его жизнь пойдёт наперекосяк. Или нет, неверно. Скорее, он самолично втянул себя в такую ситуацию, в которой отныне каждая вещь будет необычной. Более того, понятие обычная жизнь теперь можно смело вычёркивать из обихода.  Стоило только вспомнить, насколько необычным бизнесом занимается Шэдоус, любые вопросы тут же отмирали. И вот точно не следует удивляться тому, что этот мужчина назначил встречу в квартире своего заказчика.

***

- Проходи, - можно было и не говорить – приглашающий жест руки был чёток. Просто… принято говорить «проходи».

Первые пять минут пребывания Шэдоуса в жилище художника отметились глубоким молчанием: первый был полностью поглощён рассматриванием квартиры, второй – рассматриванием самого Шэдоуса. Был ли интерес Джерарда профессиональным, как художника, рассматривающего модель? Или же из черт и осанки мужчины он пытался выцепить того Мэтта, которого видел однажды или дважды в детстве? Четырнадцатилетний подросток, растянувшийся по дереву, – он карабкался к самой высокой ветке. Очевидно, на спор – под деревом собралась кучка зевак, которые переводили взгляды то на отважного сверстника, то на большой, новый и яркий, волейбольный мяч, так и прыгающий из рук в руки.  

Теперь же не было никакого мяча, и кепки тоже не было, и драной майки. Мэтт не слишком изменился в лице, даже причёска осталась прежней, короткой. Ещё лет двадцать назад, проходя мимо забора, за которым росли те высокие деревья, Джерард знал: этот мальчик младше его. Младшие  должны быть хуже старших, таков неписаный закон. Это он сейчас выпендривается, показывая всем деланную храбрость, а вот когда они с Джерардом встретятся через двадцать лет…

Уэй будет красивым, успешным, нашедшем себя в жизни мужчиной, обязательно с вьющейся под рукой обворожительной тёлкой. В то время как этот малолетний хвастун будет смаковать ещё молочными зубами первые плоды, принесённые жизнью, – горькие и зелёные.

«Да, именно эти мысли я лелеял», - подумал Уэй, провожая Мэтта взглядом. И всё бы ничего, если бы в жизни их, малознакомых друг другу людей,  не случилось бы с точностью до наоборот. Джерард, глядя на комиксных супергероев, всегда хотел иметь их мужественную фигуру, самоуверенность и решимость смести что угодно на своём пути, лишь бы добиться поставленной цели. Теперь Уэй отмечал, что, попади ему заказ на комикс, главный супергерой определённо был бы списан с Шэдоуса. Как в подтверждение этой мысли, в полутьме комнаты противно блеснула серёжка в ухе Мэтта; мужчина по-прежнему свободно мерил шагами убежище Джерарда.

Так и не дождавшись приглашения хозяина, он решил задать вопрос самостоятельно:

- Можно сесть?

Джерард быстро, как с перепугу, кивнул и указал на стоящее у шкафа неопределённое нечто. Оно было похоже на заваленный старыми позеленевшими подушками стул, но в миру предмет интерьера, как ни странно, являлся креслом. Без тени брезгливости Шэдоус присел, разместил на подлокотниках руки,  и Джерард невольно задержал взгляд на чуть задравшихся рукавах кожаной куртки – они обнажали рукава татуировок. На несколько минут художнику понадобилось выпорхнуть из комнаты.

«Девчонки, они ведь всегда были без ума от татуировок. А я – я всегда панически боялся игл…».

***

POV Matt

Я бы солгал, если бы сказал, что Уэй не произвёл на меня странного впечатления. За свою жизнь я повидал достаточно фриков, поэтому не был шокирован, когда дверь передо мной распахнуло существо с откровенно зелёными, как тина, кругами под глазами. Художник! Он был засушен, словно мумия, и пахло от него так же. Те самые зелёные пятна засели, как я заметил, и на впалых щеках, и в некоторых местах на теле этого человека. Я имею привычку рассматривать людей для того, чтобы понять, с кем мне придётся иметь дело. И отчасти поэтому напрашиваюсь по возможности посетить жильё своих клиентов. Что ж, коморка Уэя полностью гармонировала с ним самим, или наоборот – он был не менее выцветшим, мертвенно-бледным и зелёным, чем его «апартаменты». Скорее всего, художник долго не выходил  наружу (а также и не принимал душ). На чистоту квартиры – это видно – ему было по большому счёту плевать: пыль, паутина, плесень, запах грязного человеческого тела и скисших продуктов питания. В общем, нора – то, где он жил.

Мой клиент удалился на несколько минут, и мне ничего не оставалось делать, кроме как откинуться  (в кресле?) в этом странном предмете мебели и попытаться отвлечься.  И, скажу, здорово отвлекли меня непосредственно работы художника. Полотна в рамах тянулись белой цепочкой по противоположной стене. Выстроились, как будто напоказ, специально для меня.   

Вы ведь удивитесь,  - да? - если я скажу, что Уэй рисует картины… прахом умерших. Как-то впервые в жизни услышав об этом феномене,  я, помню, сразу же покрутил пальцем у виска. Что за вздор – рисовать прахом?  Потом узнал, что помимо Уэя подобных психов хватает по всему миру, только вот господин Джерард… - калифорнийский уникум. Один художник на целый штат, который, сейчас процитирую одну бабулю: «Помогает людям воссоединиться с душами их ушедших родных». Можно посмеяться, да, я тоже так делал до тех пор, пока не прикинул, что Уэй занимается чертовски хорошим бизнесом! Подумайте сами: конкурентов нет, обезумевших от горя тётушек (или просто богачей, которые желали бы, скажем, увековечить очередного породистого пса на оригинальной картине) – валом. И вот мне  представилась возможность увидеть «тёмное искусство» своими глазами. Пожалуй, я бы спросил его: «Скажите, мистер, почему вы занимаетесь этим? Из-за прибыльности дела, или же вас действительно настолько тянет к мертвецам, что не передёргивает даже сам факт макания кисточки в… пепел трупа?». А может,  я и задам вопрос, но позже.

На первый взгляд, среди чудаковатых тёмных завитков и линий на полотне нельзя различить то, о чём только что шла речь. Я уверен: любой обыватель принял бы их за нарисованные песком. На  некоторых картинах дорожки праха были цветными, а абстрактный сюжет расплёвывал по полотну чуть ли не все цвета радуги. Оказывается, смерть может быть не только чёрной. Извращение. Но были также и мрачные полотна, где, насколько я понимаю, кружили могильные ветра из праха, скакали кресты и летали угольные вороны. Третий вид полотен – небесно-невесомого цвета, так что сложно было разглядеть, что вообще накалякано на полотне. Их смысл я понимал меньше всего. Хочу признаться, моему пониманию такое «искусство» в принципе недоступно. Я по-прежнему считал рисованные прахом картины всего-навсего сумасшествием, а Джерарда – откровенно чокнутым. И, когда это мумиеподобное существо уже мерило шагами коридор по направлению к комнате, я мысленно напрягся. И вот почему: я ожидал, что его заказом будет  - не знаю, - перерезать пол-Америки ради огромной кровавой ванны, в которой он будет плескаться. Или вытаскивать у указанных им людей мозг крючками через нос, а кишки – через анус. Что там мне ещё воображение подкидывало? И почему – неужели картины «подействовали»? Не скрою, что, непривыкший бояться, я, однако, чувствовал себя жутковато при просмотре. Но я связываю это лишь с тем, что наблюдаю подобное кощунство в первый раз.

Как бы там ни было – художник мне сейчас сам всё расскажет. И пусть его заказом будет хоть атомная война – главное, чтобы у него имелись средства для оплаты. И, конечно, тонны ответственности за свои желания.…

Насчёт последнего я очень и очень сомневаюсь.

- Прошу прощения, Мэтт, но мне нечего вам предложить, - художник пришёл с пустыми руками, разве что  на плече  донёс низенький табурет и уселся на него напротив меня. – Хотите верьте, хотите нет, но я спокойно обхожусь и без питания. Продукты предпочитаю дома не держать: они портятся, так как я ничего не ем.

Минута молчания была явно дана мне для обработки информации. Хорошо, благодарю за это Уэя, которого, вижу, тошнит разыгрывать гостеприимность. Тошнит оттого, что никому из простых смертных не понятен его образ жизни.   

- Джерард, поверьте, чем меньше времени вы потратите на ненужные церемонии, тем легче вам будет вытащить свой заказ на свет. Я хочу от вас делового уважения, а не церемоний. Я пришёл не к вам в гости, но уже пятнадцать минут просиживаю здесь в непонятном ожидании, хотя не думаю, что в нём есть какой-либо смысл. Я советую вам изложить всё прямо сейчас, сию же минуту. Таким образом, вы не будете задерживать меня и мучить себя, - бедняга полностью оторопел от моей речи. Меня не волнует, что я перестарался, – главное, чтобы клиент понял, с кем имеет дело. Но, тем не менее, нужно сгладить этот острый угол. - Джерард, я прошу прощение за, возможно, резкость…

- Нет, что вы…, - художник активно замахал ладонью.

- … Джерард, я надеюсь, вы понимаете, что я прав. И, да, - позволяю себе немного улыбнуться, - когда я входил в ваш дом, мы почему-то были на «ты». И по телефону тоже. Так что, Джерард, давай «ты» закрепится между нами. Мне, если честно, так легче общаться с клиентами.  

Мужчина кивнул в знак согласия.  Что ещё он мог сделать? Перед тем, как минуты две поковырять взглядом пол и свои страшные колени, потом передвинуть табурет  к письменному столу (а вместе с тем, судя по запаху, и обеденному), сесть за стол, посмотреть на меня, перевести взгляд за пределы заеложенного  окна, подпереть лицо ладонями и, в конце концов, начать бубнить:  

- Человека, которого я хотел бы уб… «убрать», - неуверенно начал он, - зовут Фрэнк, Фрэнк Айеро.

Ладонь Уэя со скрежетом  поползла по ветхой крышке стола. Сначала я не понял, почему она тянется в мою сторону, но когда художник, достигнув края, поднял ладонь, всё стало ясно. Он протянул мне фотографию того мужчины. Я тут же с непонятной спешкой схватил её и принялся вертеть в руке под разными углами, чтобы хоть немного света упало на лицо фотографии.  

- Я как раз и ходил за ней. Долго не мог найти, завалялась где-то. Я ненавижу фотографии, - Уэй хихикнул, как блаженный старец, но вовремя посерьёзнел, правильно прочитав моё выражение лица: «Заканчивай болтать, иначе я пристрелю тебя самого». – Так вот, я хочу, чтобы кто-то из твоих людей «убрал» его.

- Это понятно, Уэй. Но я говорил тебе: без знания подробностей ни я, ни ребята,  - мы не пошевелим и пальцем, - художник снова вытянулся передо мной, как школьник; даже сглотнул. Дурацкий человек. – Так вот, если хочешь, я могу дать тебе ещё пару минут для обдумывания того, что ты мне расскажешь. Но по истечении этих минут, если ты не проронишь и слова, я заброшу куртку на плечо и… уйду. Мне не хочется тратить своё время на витающего в облаках художника, - (никогда не умел сдерживать себя в словах достаточно!). – А уходя, я хорошенько подумаю, стоит ли тебя «убирать», как свидетеля моей подпольной деятельности, или нет.

- Хорошо, хорошо!.. – несчастный художник поднял руки над головой, как бы защищаясь. – Не нужно делать скоропалительных выводов. Так вот…,- опять уставился в своё окно, - мы с Фрэнком не контактируем уже больше полугода. А раньше мы были… любовниками.

Последнее Уэй произнёс со вздохом, а мои брови неконтролируемо взметнулись вверх. Ну и дела! Такого в моей практике ещё не было. Один гей нанимает киллера, чтобы прикончить другого.

- И что между вами произошло, что теперь ты хочешь от него избавиться? – прыснул я. Верите: я изо всех сил старался сохранять серьёзность. В то время как мои внутренности буквально трусились от смеха. Но я не мог позволить себе насмехаться над клиентом. Хотя в голове упрямо прыгали картинки из моего юношества: бумажная табличка с надписью «педик», прилепленная к спине очередного неудачника в средней в школе и, наверное, мной самим. Как я потешался над этим тогда, так хотелось залиться смехом и теперь – уж слишком абсурдно: один педик собирается убить другого.  

- Я не хочу отягощать тебя подробностями, Мэтт. Будет достаточно, если я скажу, что просто хочу мести? Вот в этих стенах, - Джерард оглянулся вокруг себя, - произошло столько сцен, что любой театр нам бы позавидовал. Мы с Фрэнком сожрали друг друга полностью как личности. Это было что-то невыносимое. Я не знаю, как сейчас поживает он, но моё нынешнее состояние, - Уэй для наглядности оттянул грязный край майки, - отчасти и его вина. Слишком много душевной боли было, чтобы взять и отпустить её. Я не могу забыть.

Художник обратил на меня покрасневшие, отчаявшиеся глаза болотного цвета. Я никак не собирался комментировать услышанное. Совершенно ясно, что за желанием Уэя стоит гораздо более весомый поступок его - кхм, как это правильно назвать? – друга, нежели какая-то там нервотрёпка. Но я уверен, что вскоре узнаю всё. Вскоре – значит, со временем. Пока что торопить события рановато - не хочу спугнуть клиента настырностью.

- Я понял, Джерард. А теперь постарайся объяснить, что конкретно ты хочешь от меня и моих людей. Вернее, чего ты ожидаешь. Каким образом мы должны действовать?

И полутьму искрой прошила его кривоватая улыбочка, такая, с заключением: «О боже, я знал, что ты меня когда-нибудь спросишь». Из чего я понял, что мои былые опасения таки имеют грунт под собой. Сумасшедший художник задумал что-то воистину мерзкое.

- Я не знаю, как сказать об этом просто и прямо, - пожал плечами художник, всё ещё поглядывая в окно и щурясь от белого света. – Это будет… очень оригинальная просьба. Кто-либо из твоих людей сможет её выполнить?

Я хочу, чтобы Фрэнк Айеро  умер от… изнасилования.

На последнем слове глаза мужчины неестественно и пугливо расширились; я же не смог сдержать лёгкого кашля, подступившего к горлу.

Да уж, и вправду оригинальная просьба.

И снова Уэй снисходительно дал мне пару минут для осмысления. Он заботливо поглядывал на меня, мол, как я, не до конца захлебнулся своей слюной? Но подобное участие было мне отвратительно; отчего-то захотелось подняться. «Предмет мебели», как я его уже успел прозвать, звучно выпустил моё тело. Я не стал шагать по комнатушке – я вырос перед художником на некотором расстоянии.  Так, чтобы он мог меня хорошо видеть и слышать, но чтобы, вместе с тем, и не быть к нему слишком близко.

- Не беспокойся: для моих ребят нет ничего невозможного. И даже то, о чём ты сказал, будет реально осуществить. Вопрос в том, Уэй, сможешь ли ты оплатить свой заказ.

Художник незамедлительно, будто оправдываясь, начал лепетать о том, чтобы я не смотрел на бедность его жилья. Что эта убогая обстановка – лишь необходимая для него атмосфера, вдохновляющая на «тёмное искусство». Он божился, что располагает сбережениями в банке, что, кажется, его младший брат – известный журналист и в случае чего добросит необходимую сумму; также Джерард  выразил готовность продать хоть все свои рисованные прахом картины…

Я не слушал; я лишь во время его обильных излияний полез в нагрудный карман куртки, достал оттуда блокнот и ручку. Чётким широким почерком вывел на бумажке сумму, которую между делом успел быстро рассчитать в голове. Были ли сомнения насчёт реакции Уэя? Нет. Как бы убедительно он ни пел о своих сказочных богатствах, его «прихоть» стоила не просто недёшево, а настолько недёшево, что, видно, художнику для оплаты придётся выпотрошить каждый источник доходов из вышеперечисленных. Джерард поморгал, втупиваясь в цифры на бумажке перед самым носом. Сглотнул по привычке, но, тем не менее, не отказался:

- Хорошо, Мэтт. Договор в силе, я согласен.

Следуя традиции, мы пожали друг другу руки, хотя выглядело это, даю голову на отсечение, весьма неловко. Я не хотел вырывать с мясом его безжизненную и замшелую ручонку, он же боязливо опустил ладонь на мою, как будто бы я вправду собираюсь расчленить его голыми руками.

И, к счастью, спустя пару мгновений я уже уходил от порога дома художника. Джерард (и это тоже к счастью) не провожал меня взглядом за крошечным окном. 

Глава 2: http://notforsale.do.am/blog/for_what_i_39_ve_done_1/2013-07-08-7592