Декабрь. Саммит. Нью-Джерси. Ночь, подвал дома семьи Айеро.
— Это больно? — Тихий дрожащий голос, словно треск хрупкого молодого дерева, которое накренили непослушные дети, которое ломается миллиметр за миллиметром, треск которого всё тише и тише, будто бы предвещая то, что вскоре раздастся последний надломленный звук. Затем всё. Дерево погибнет, хотя оно было таким молодым, полным жизненной энергии.
— Сначала да, Джи. А потом тебе покажется, будто вся тяжесть уходит из твоего тела, будто всё, чего ты боишься, выходит вместе с кровью. Это так приятно. — Шёпот. Такой же надтреснутый. Но его обладатель давно уже не молодое деревце, что подростки пытаются сломать. Он уже давно сломан. На две части. На две равные, но разные части. Острые деревянные уголки уже давно подсохли, сок больше не питает кору, корни не принимают влагу. Всё, осталось лишь бросить спичку — пшик, дерево мертво, внутренности сгорят так же быстро, как и кора. Потому что их нет: их давно выгрызли насекомые, именуемые в реальной жизни человеческими заморочками.
Тихое молчание разнеслось по всем углам, пугая, заставляя страхи укорениться в черепе, сплетаясь с костями, растекаясь по всему организму, путешествуя по венам. Тёмный подвал словно не разрешал лунному свету проникать в себя. Словно у него есть душа, и он готов заманить к себе ещё целую свору малолеток, которые причиняют самим себе боль. Атмосфера этого помещения смогла даже переубедить мальчика, что всегда боялся боли и считал, что порезы не выход, прийти сюда.
— Не передумал? — Надежда в голосе звучит, словно громкий колокол, никто бы не смог не заметить, что его обладатель не хочет, чтобы мальчик причинял себе боль. Потому что он считает, что боли достоин лишь он, но только не его Джи, только не его мальчик.
Недоверие в болотных глазах, которые при свете свечки кажутся горчичного цвета, горело словно факел, но он отрицательно замотал головой, придвигаясь ближе к другу, неотрывно глядя на пламень свечи. От его движений в тишине появился глухой шорох, а огонёк стал мерцать от ветра, что создавался при любом изменении позы мальчиков.
Страх. Одно слово, поражающее сердце, но столько смысла. Страх того, что ему будет больно. Он сразу представляет колющую боль в области запястья, которая вспарывает его кожу, выпуская наружу алую кровь. Страх того, что он не сможет этого сделать и его ничтожность, его боль — всё это снова возьмет над ним верх. Ведь он уже сто раз закрывался в ванной, хватая в руки отцовскую бритву, но, только представив, что ему будет больно и у него пойдёт кровь, выпускал её из рук, ещё даже не коснувшись бледной тонкой кожи. Затем он не отпирал дверь, а продолжал биться в истерике где-то рядом с унитазом, чтобы вывернуть наружу весь свой ужин, только бы они снова ни увидели его, ни заметили, ни тронули, ни сказали ни слова. Страх того, что он нечаянно убьёт себя. Ведь он не хотел смерти, нет, он просто хотел отвлечься.
Джерард просто на каждой перемене ходил в школьный туалет, чтобы остаться одному, но ему не давал уединиться мальчик, оставляющий на своих запястьях поперечные царапины тонкой сверкающей полосочкой. Он пытался понять, зачем он вредит себе, он пытался его отговорить. Он даже подружился с ним, пытаясь каждый день контролировать, взял ли он с собой лезвие, пошел ли он в уборную без него. В один момент он вместо привычного «Зачем ты это делаешь, прекрати!» сказал: «Пожалуйста, научи меня так же».
Вместо ответа отрицательное покачивание головой и дрожащая рука, что потянулась к металлическому прямоугольнику. Пальцы слабо обхватили холодную тонкую сталь, норовя вот-вот уронить, но парень напротив выхватил предмет из рук запуганного самим собой мальчика, мотая головой. В темноте его глаза казались такими тёмными, словно коричневые угольки, сверкающие какой-то странной прострацией.
— Ты не сможешь…
Всхлип.
— Думаешь, я сам не знаю? — гневные звуки выходят из горла, но, проходя сквозь стучащие от ужаса зубы и сомкнутые губы, они превращаются в надтреснутый хрип, больше похожий на мольбу о помощи. Немного выдохнув, Джерард откинул голову назад, оперевшись ею о стену, и стал теребить края широченной рубашки, которую сам только что натянул поверх прижатых к груди колен. Свет свечи поднимался к шее, носу, оставляя тёмными безупречные скулы мальчика, впалые щёки и девчачий подбородок, за который ему часто приходилось несладко в школе. А ещё всю картину «портили» его светлые тонкие волосы, всегда торчащие не так, как надо, придавая ему ненужный хрупкий вид. Он был словно прозрачный. Белый, солнечный, чистый, поэтому он носил чёрные вещи, чтобы казаться грубее, ведь прозрачных обычно все же видят, разрушая, разбивая на кусочки их хрупкость. — Фрэнки, я не прошу говорить тебя, смогу я это или нет, чёрт возьми, я прошу тебя сделать так, чтобы мне не было так страшно, но не так страшно, как сейчас, а так страшно, как обычно бывает в то время, когда тебя нет рядом со мной. Ты говорил, что это помогает тебе!
Брюнет рядом грустно вздохнул.
— Мне холодно, Фрэнк. — По коже блондина действительно заметно, что холод будто пробирает его изнутри. Скорее всего, он имел в виду страх, что полз под кожей, проникая в каждую клеточку его тела.
— Что? — Непонимающий, но такой тёплый взгляд пробивает кокон мальчика насквозь. Дело осталось за малым. Так обидно, что Джерард доверяет себя самоубийце.
— Холодно мне.
— Мне нечем тебя согреть, прости. Ты сам хотел пойти именно сюда.
Мальчики словно сидели, не в силах посмотреть друг другу в глаза.
— Я не это имею в виду, глупый. Ты говорил, что мне станет тепло, как только я высвобожу всё это. Пожалуйста, помоги мне сделать это, сам я струшу…
— Джи, я не только режусь. Само по себе это приносит не столько кайфа, как… Чёрт, я так надеялся, что ты передумаешь. — Свеча на мгновение потухла, но в следующую секунду послышался звук щёлкающей зажигалки, и огонь снова озарил маленький подвал. Фрэнк держал свечу возле себя, так как подносил подставку ближе к себе тогда, когда зажигал её. Кремово-оранжевый свет бликами отражался от кругловатого нежного лица, черты которого были плавными, тягучими. Джерард иногда думал о нём, как о тягучем плавленом сыре, что часто приводило его в замешательство. Это неправильно - сравнивать друга с едой. Часто медлительность, которая так спонтанно переходила в чрезмерную энергичность, заставляла Джерарда удивляться Фрэнку.
— Вот. — Пакетик, в котором лежало четыре ярких таблетки, приземлился на пространство, что разделяло ноги парней. — Экстази. Обещай, что не скажешь отцу. — Только сейчас, возможно, страх и недоверие смешались во взгляде у обоих.
— Не скажу? Как я могу такое обещать, Фрэнки? — почти прошипел Джерард, беря в руки пакет. — Да я лично отправлю тебя лечиться, тупой ты ублюдок.
Глаза брюнета вспыхнули страхом, он немедленно выхватил таблетки из всё ещё дрожащих рук Уэя, приподнимаясь, чтобы побыстрее встать на ноги.
— Если так, то оставайся здесь один, я тебе не помощник. — Судорожно спрятав пакет в задний карман джинсов, Фрэнк вскочил, пытаясь глазами отыскать выход в темноте. Джерард схватил его за сгиб локтя, опуская рядом с собой. Дикий огонек заинтересованности буквально полыхал в глазах блондина, закрывая собой весь страх.
— Они ведь… почти безопасны, так? — Дрожь давала знать о себе, будто бы стирая тот огонек заинтересованности таблетками. Получив слабый кивок в ответ, он продолжил: — Но мы, блять, не знаем, какую дрянь туда засунули ещё, Фрэнки.
— Послушай, я тебя не заставляю. Просто не говори отцу: он мне голову оторвёт. В прямом смысле, Джи, оторвет и не заметит. Да он меня даже не похоронит, а закопает в лесу как собаку, Джи, пожалуйста, не говори ему, — Фрэнк сказал это с такой мольбой, истерично пододвигаясь к светловолосому, что Джерард поверил ему. По голосу было видно, что отец его за это не просто побьёт.
— Ладно, ладно, успокойся. Не скажу. — Судорожный выдох с ноткой облегчения. Шёпот. «Спасибо». — А это… Это поможет, да, Фрэнк? — Заметив ошарашенный, даже немного напуганный взгляд друга, Джерард облизнул губы, пододвигаясь к Фрэнку вплотную. — Дай сюда… — Слабая тонкая рука потянулась к бедру парня, скользнув к месту, где должен находиться карман.
— Нет, Джи, не дам. Это не поможет… — Колеблющимися движениями черноволосый откинул от себя руку друга, отодвигаясь дальше к стене.
— Лжёшь, ты ведь пять минут назад говорил, что от этого эффект от порезов лучше! Фрэнк? — Интонация так резко уменьшилась, когда мальчик увидел на лице брюнета слезы. Быстро смахнув капельку прозрачной жидкости с лица, Фрэнк вытащил пакет, доставая оттуда жёлтую таблетку с непонятным рисунком. Он закинул её в рот, тут же показывая язык, на котором расположился кружочек. Сомкнув губы, он вдруг обхватил лицо Джерарда двумя руками и притянул к себе для поцелуя.
Раскусив жевательными зубами желатиновую оболочку и почувствовав горечь на языке, Фрэнк провел им по верхней губе ошарашенного мальчика, проникая в его рот, который покорно раскрылся. Слюна с растворённым в ней порошком была жадно протолкнута языком брюнета в рот блондина, который, ощутив неприятный, но такой по-странному манящий вкус, стал довольно настырно отвечать на поцелуй, принимая в себя все больше и больше горечи.
Улыбнувшись сквозь поцелуй, Фрэнк достал ещё одну, теперь уже голубую, оттягивая указательным пальцем нижнюю губу Джерарда, на что тот покорно высунул язык и принял таблетку. Услышав характерный хруст, парень снова жадно проник в рот друга, хозяйничая под его языком, слизывая крошечки наркотика с внутренней части щеки Джерарда, соскребая передними зубами белёсую смесь слюны и экстази с его языка.
Что-то в кисловато-горьком вкусе не отталкивало мальчика, а наоборот притягивало, заставляя потянуться рукой к пальцам Фрэнка, которые всё ещё зажимали тонкий пакет.
— Нет, Джи, не переборщи… — Потянув голову парня за волосы вниз, Фрэнк встал на колени, расставляя их по обе стороны от выпрямленных ног Джерарда. Собрав всю слюну, что горчила во рту, Фрэнк, держа двумя пальцами рот блондина открытым, разомкнул губы, давая теперь уже прозрачной жидкости опускаться вязкой струёй на раскрасневшийся от укусов язык светловолосого.
— Так приятно… — Проглотив всё до последней капли, Джерард почувствовал, как тяжёлое тело опускается на него, положив обе руки ему на плечи. — Но ничего. Ничего не чувствую. — Тот, что сверху, хихикнул, поёрзав на ногах Джерарда.
— Тихо, глупый, надо подождать… — Слова исчезали где-то в шее мальчика, в которую уткнулся черноволосый, учащённо дыша. Трепетно коснувшись губами бледной тонкой кожи, что вздымалась при каждом вдохе блондина, который делал это чаще, чувствуя, как наркотик распространяется по телу, Фрэнк снова хихикнул. От дыхания, резко опалившего ямочку между ключицами, Джерард съёжился, покрывшись мурашками.
— Чувствуешь? Страх исчезает, так? Руки больше не дрожат, становится так легко… — По рёбрам, которых Фрэнк касался сквозь рубашку, пробежалась лёгкая дрожь, сопровождающаяся странным лёгким трепетным чувством окрылённости. Напряжение исчезло, и ему словно захотелось взять в руки лезвие. Было интересно, какой взрыв эмоций произойдёт, когда тонкий металл пройдётся по прозрачной коже, разрывая её под собой. Подчиняя её себе. Окинув затуманенным взглядом, который тут же прояснился, став настолько четким, что захотелось моргнуть, пол под собой, парень поднял тонкую полоску, с сумасшедшей улыбкой протягивая её Фрэнку.
— Не дрожит… — Отодвинувшись от туловища Джерарда, Фрэнк взял лезвие и обхватил цепкими ручками запястье парня. Тихонько скользнув по коже друга, оставив небольшой след в виде царапинки, он поднял глаза на светловолосого.
— Джи, можно я первый? — Кивок, подтверждающий полное соглашение на мазохистское чувство того, как кто-то держит под контролем твою рану, твою кровь. Он разрешил Фрэнку сделать более глубокий надрез, совершенно не чувствуя страха и боли. Он ощущал лишь дикое желание быть одним целым вместе с этим мальчиком, что сидит прямо на его ногах, оставляет глубокую рану прямо на его запястье. Если он и Фрэнк будут одним целым, то он сможет с его помощью подчинить себе свою кровь.
Сладкая нега растекалась по организму, посылая множество импульсов, так как он чувствовал всё. Слух вышел из-под контроля, складывалось ощущение, будто он вслушивается в дыхание Фрэнка, ему казалось, что он слышит его сердцебиение. Кончики пальцев будто слышали всё: мягкую кожу руки, что плавно делает надрез, плотную ткань байковой рубашки на спине Фрэнка, которой он касался; он чувствовал буквально каждую ворсинку на ткани и каждую волосинку на татуированных руках друга.
Тёплая капелька спускалась по руке, а Фрэнк слизывал её, словно обнаружив новый наркотик. Широко распахнутые глаза и увеличенные до предела зрачки говорили о том, что он подчинил себе свою кровь. Он ведь больше не боится?
Мне нравится, как это написано. Я вообще очень живо и отчетливо представляю почти все, что читаю, за редким и совсем уж бездарным исключением...
Поэтому скажу, что внутри этот текст определенно вызывает чувства - очень смешанные и неоднозначные, но вызывает - а это уже не так и часто случается ( интерес я к этим чувствам не отношу, если хорошо написано - то почти всегда нтересно читать ) А с этим прологом все в точности до наоборот - чувства вызваны, и я их испытала. Не буду их описывать - это довольно странно и тяжело списать с языка. Но интереса нет - потому что я просто не люблю все эти порезы, наркотики, мрачность. Я человек света, и это точно не моя история.
Но это не меняет того, что мне очень нравится, как это написано. Атмосферно, окутано отношением, мыслями и ощущениями. Поэтому - спасибо тебе :-)
Забавно читать об эффекте экстази после того, как ты сам его пробовал. В плане правдоподобности этого описания фик подвел и подпортил общее впечатление, но в целом отличное начало, спасибо автору за работу.
