POV Frank

Наутро я был в постели один. Солнце светило и заливало своим светом всю комнату, я видел пса, храпящего рядом со мной, но Пати здесь не было.  Я сел и протер глаза. Мне все это приснилось? Я и правда думал, что все это было лишь сон -  то, как я нашел Пойзона, как мы многое друг другу рассказали, как мы трахались в том заброшенном доме, даже когда я выходил на улицу, где было жарко и шумно, как обычно, я все еще сомневался, как и тогда, когда, ведомый едва слышной руганью, дошел до передвижного гаража Ди и, теперь слыша перебранку довольно отчетливо и зная, что это явно Ди что-то с кем-то не поделил, я заглянул в проем.

Вот теперь я окончательно проснулся и теперь я знал, что все это был не сон. Вот же он, Пати, ругается с доктором и что-то пытается ему доказать.

- Твое решение приведет нас всех к гибели! – услышал я голос Пати.

- И что ты предлагаешь? Давай, где твои гениальные идеи?

- Мои идеи будут получше твоих, я несколько раз подумаю, прежде чем использовать людей как ресурс для отвлечения врагов. Прежде всего, именно о своих людях ты и должен думать!

- Это провальная мысль, и ты это знаешь. Никто бы ничего не добился, если бы заботился о жалкой жизни каждого человека. Мы должны мыслить шире, если хотим победить в этой войне!

От меня не ускользнуло то, как несколько секунд Пати молчал, наверняка понимая, что перестает быть правым. Я тоже знал, что он раньше и сам размышлял более жестоко, но при этом тут он был прав – так нельзя, если я правильно понимал, о чем они говорят. Может, он просто размышлял по-разному в зависимости от ситуации?

- И чего хочешь добиться ты? Пока я вижу только растущее число жертв, недовольство в лагере, запасы кончаются - нет, не надо гнать на недозаправленную батарейку, это мелочи в сравнении с остальным – и, конечно же, то, как неплохо ты тут устроился.

- Не кажется ли тебе, что ты слишком много на себя берешь? Только вернулся из мертвых и уже начал наводить свои порядки!

- Я делаю то, что должен делать и что всегда делал, и именно благодаря мне  все было нормально и у нас были шансы! – он уже почти перешел на крик, и вдруг притих, - кстати, о восставших из мертвых… я хотел бы увидеть Грейси.

- Слишком много хочешь, Пати, - проворчал Ди, - только вернулся, а уже достал меня.

- Где она? – настаивал Пати.

- Она как раз там, где ты хотел бы, чтобы она была, - ответил Ди.

- Где она? – повторил он, снова начиная злиться, - я знаю, что Гоул привез ее сюда, в этот лагерь, когда он еще находился за горами, теперь вы перебрались сюда, она должна была быть с вами, я знаю это. Так где она?

- Я не собираюсь говорить с тобой об этом.

Я вдруг вспомнил о ключе, который нашел, который сейчас лежит в бардачке Понтиака. Может ли то и это быть как-то связано? Но тут до меня дошло – Грейси здесь больше нет. Черт… я даже понятия не имею, где она может быть! Вполне возможно, что ее потеряли в горах, и тогда… нет, я даже не хочу об этом думать. Я шагнул внутрь, заставляя всех присутствующих вздрогнуть – оказывается, здесь были не только Пати и Ди, а еще и Кобра с Джетом. Что же они молчат все это время? Хотя, наверное, ясно почему: Кобре стыдно, но он ни за что в этом не признается, лучше будет делать вид, что он злится. И Джет не рисковал лишним словом навести всех на эту ночную  ссору.

- Мне тоже интересно, куда делась Грейси, - сказал я вместо приветствия, и теперь, когда я увидел Ди, то немало удивился. Когда он не знал, что Пати жив, он казался увереннее, а теперь он как будто находился в смятении: мало того, покойник вернулся и начал качать права, так еще здесь и я возник, человек, которого уже многие начали бояться, считая меня сумасшедшим. Я и был почти сумасшедшим. Временами.

Некоторое время все молчали. Я за это время как раз успел привыкнуть к местному полумраку – после такого солнца любое помещение кажется темным. Пойзон смотрел на меня, и, пусть его взгляд и был настороженным, мне было как будто тепло от него. Тепло где-то внутри – снаружи и так было жарко, потому что мы были в пустыне. Я взглянул на Джета… господи, какой он уставший. Ну еще бы, выслушивать нытье Кобры все это время. Хотя и Кобру я понимал: он хотел как лучше -  получалось как всегда.

- Давайте так, - снова заговорил Ди, стараясь казаться тем же шутником, каким он всегда и был, но что-то теперь было не так, я не мог пока понять, что именно, - услуга в обмен на информацию. Я отправлю нас на задание, потому что это нужно для нашего всеобщего блага, - он перевел взгляд на Пати, - то есть, для людей, чтобы они могли выжить, как тебе этого всегда хотелось, благородный ты наш защитник слабых и обделенных, - он усмехнулся и вернулся к теме, теперь снова смотря своими черными глазами куда-то перед собой, - а когда вы его выполните и вернетесь, я вам расскажу, что вы хотите. Ничем другим, как я понял, вас не купить, так что вот такая сделка. Вам придется снова поиграть в «принеси палочку», если хотите получить то, что хотите.

- Снова отправишь нас куда-нибудь, где мы должны будем умереть? – вдруг очнулся Джет. Похоже, его так все достало, что он уже не старался скрывать свои мысли или опасения, - хочешь, чтобы мы исчезли, и тебе не пришлось ничего нам рассказывать.

Уже даже не вопрос, а уверенное утверждение. Молодец, Джет, всегда считал тебя на нашей стороне!

- Делайте что хотите, у вас есть выбор, и вообще, берите, пока предлагают, - насупился доктор, скрестив руки на груди.

- Что за задание? – решил поинтересоваться я.

- Сгоняйте в город и наберите припасов. Все просто. Ну, знаете, топливо, провизия…

- Это работа для лохов! – возмутился Кид.

- Можете еще лекарств прихватить, тоже не лишним будет. И это не последнее задание, все не так просто. Вам так же нужно будет украсть отчеты об одном секретном плане, и это я поручу вам двоим, – он глянул на нас с Пойзоном, - вы просто больные оба и, как я понял, если вам что-то нужно, вы это хоть  из-под земли достанете, так что это вам. Вам же, - он перевел взгляд на наших друзей, - наведаться в один крупный город и разведать обстановку. Так же свяжитесь с одним нашим старым другом, я думаю, ему пора сматываться оттуда, откуда он нас прикрывает. Вы подхватите его по дороге, опять же, Пати, ты любишь всех спасать, будешь счастлив, все-таки, жизнь целого человека, дорогого тебе, не так ли? Аха-ха. А потом, если все будет хорошо, я расскажу вам кое-что интересное. Таков план, никаких изменений.

Все, похоже, задумались, опустив головы, хотя думать тут было не над чем. Надо было просто сказать «да».

- Ты не оставил нам выбора, - пожал плечами Пати, улыбаясь. Увидев эту улыбку, я понял, что отдохнем мы явно не в этой жизни. Нас ждали гребаные приключения.

Но я не хотел никуда ехать. Я хотел радоваться тому, что мы наконец-то снова вместе, я хотел обнять его и валяться здесь, на жаре, слушая как сердца своим стуком напоминают нам, что не стоит тратить свое время, потому что одновременно с этим я буду слышать жужжание мух снаружи, возле дороги, над трупом, мы тоже станем такими же, мы сдохнем – да, не надо спорить, и я, и Пати, все мы умрем – но, есть одно «но», которое все меняет: сейчас. В это гребаное сейчас я буду обнимать его горячее и живое тело, вдыхать запах его волос и дешевого шампуня, чей аромат чувствуется едва-едва, заглядывая в его глаза, видя перед собой две миниатюрные вечности, скрывающиеся в зрачках. Мне нормально было валяться во всей это грязи, смерти, ужасе и несправедливости, верхом на горе возможностей умереть, но то, что я был не один, а вместе с Пати – это все меняло. Это меняло не просто «все», а все вообще, в целом, этот человек своим присутствием смещал центр моей вселенной, я уже не знаю точно, влюбленность это или стадия психической болезни – в нем я видел и бога, и друга, и любовника, и просто все, благодаря чему я жил. Он был всем для меня. Мысль о том, что нас опять посылают куда-то, раздражала меня, потому что я мог потерять свое сокровище опять, а я уже слишком хорошо знал, какого это – жить без него, и мне не хотелось повторять. Я хотел прожить с ним короткую и яркую жизнь, а потом убить его и умереть самому. Господи, я сошел с ума.

- С тобой все в порядке?

Мы уже снова сидели в нашей комнате. Он, такой заботливый, присел рядом на кровать. Искорки в твоих глазах так прекрасны, как и лучи солнца, которые так изящно легли на твои щеки и волосы. Я знаю, какой ты больной и как извращена твоя душа, или разум, неважно, но сейчас ты мил как лучшая интерпретация ангела. Ты даже лучше ангела.

Похоже, я действительно испугался, раз мой разум начал сыпать такими идиотскими сравнениями.

- Да, - отозвался я.

- Я знаю, ты не хочешь ехать, - он потягивается и пересаживается поближе ко мне.

- Думаю, ты и сам не хочешь.

- Нет, не хочу, - отозвался он.

- Но ты хочешь помочь людям.

- Возможно.

- Ты хочешь помириться с Коброй.

- Все хотят, - рассмеялся он, но потом вздохнул, уже как-то невесело, а потом прилег на край, положив голову мне на колени. Он смотрел на меня, а я на него, при этом поглаживая его мягкие волосы.

- Ты из-за клонов нервничаешь? – спросил я, и не прогадал: он посмотрел в сторону, промолчав.

                                                                                              ***

Я уже жалел, что подтолкнул Пати к тому, чтобы опять отправиться в приключение.

Мы выехали вместе с Джетом и Коброй, а потом они свернули на одном из бесчисленных поворотов, и дальше мы с Пати двигались одни. Хотя я был даже рад этому – мы снова вдвоем, никто нам не мешает, мы можем делать что угодно. Было еще светло, мы ведь совсем недавно отъехали от лагеря; даже удивительно: кто-то живет своей размеренной жизнью там, а мы опять едем выполнять важную миссию, так, как будто это и есть наша «размеренная жизнь». Это непривычно потому что я еще немного помню, что и у меня была жизнь, когда я находился внутри круга, когда не я заботился о безопасности, о войнах, об убийствах, обо всем – раньше и я жил как овца внутри загона, а снаружи бегали собаки, если говорить проще. Теперь я стал собакой. Точнее, наверное, бешеной собакой, если говорить проще.

Я не знал, куда ехать, поэтому всю дорогу автомобиль вел Пати. Он сказал, что это не особенно далеко. Если ехать очень быстро, то мы доберемся туда сегодня. Туда – это город, где находится исследовательский центр. Пати сказал, что это заброшенное здание, которое снаружи выглядит как большая старая школа, в которой одна лишь пыль и разруха, но на самом деле внутри творится настоящий ад. Хотя когда мы подъехали к окраине, то что-то здесь было не так. Точнее, не совсем так, как я предполагал. С той стороны, с которой мы подъехали к городу, все было заброшено. Дорожные знаки стояли, лишь немногие из них покосились, как и машины, которые остались здесь – проколотые шины стали как раз той причиной, по которой автомобиль в приличном состоянии остался здесь, уже никому не нужный. Но чуть дальше стояла город, довольно большой, и очень даже в приличном состоянии – насколько это можно судить отсюда. Нам нередко попадались города – пусть мы и не совались в них, потому что там нас ждала верная смерть, но они попадались нам довольно часто: даже выбирая самые пустынные дороги, от останков цивилизации не убежишь. Даже в заброшенных городках где стояли одни коттеджи все равно кто-то жил, так же, как люди живут за городом. На самом деле мало что изменилось – только законы и их исполнение стали жестче, а так, если посмотреть, все как было – так и есть.  

Пати выбрал какую-то лужайку и заехал, как обычно, за дом. На его лице заиграла какая-то странная улыбка. Я решил, что он не случайно приехал именно к этому конкретно дому, потому что тут было полно других домов, выглядевших понадежнее, чем этот. И я был прав насчет своих мыслей.

Мы как всегда вышли, как всегда взяли некоторые вещи, выпустили собаку – как будто делали это сотню раз, это было так же привычно, как обычно приходить со школы домой. Или не со школы. Правда, мы больше не таскали с собой радио – Ди мы больше не искали, все что нам нужно было знать, мы узнавали самостоятельно и скорее уже кто-то другой искал нас, а не наоборот. В этом был смысл… но не думаю, что мы вообще хотели бы хоть какого-то пополнения в команду: мы и вчетвером-то удружиться никак не можем.

Этот дом Пойзон практически совсем не проверял; наверняка это тоже было одно из его секретных мест, куда он часто наведывался. Тут было уютно, не просто хлам и несколько одиноких вещей, подтверждающих, что иногда сюда кто-то приходит – здесь все было на местах. Мне даже казалось это место немного знакомым. На первом этаже выцветший желтый ковер в коридоре и небольшая гостиная с кожаным диваном, перед которым стоял пыльный телевизор. Я подумал, что здесь раньше играли в видеоигры. Еще одна радость, ушедшая в прошлое – во всяком случае, для нас, киллджоев.

Мы остались в этой гостиной ненадолго – чтобы поужинать. Возможно ведь, что это наш последний ужин. И это была пицца. Понятия не имею, откуда Пати ее взял в лагере – сколько мы уже едим какие-то дурацкие бутерброды и что-то странное, больше похожее на картон. А сейчас как будто был праздник. И мы не  просто так заезжали сюда: оказалось, у Пойзона так же была здесь заначка в виде небольшого ящика с боеприпасами, честно, я не понимаю, как он умудряется вечно доставать то, что ему нужно. Даже когда я спросил это у него вслух, когда он доставал этот ящик из-под раковины, он лишь рассмеялся.

-  Ты ведь знаешь, куда мы едем, не так ли? – вдруг спросил он, когда мы перебрались в машину, когда почти догорал закат. Он держал Зарго на руках и гладил пса. Его рука слегка дрожала. Идиот, чего ты боишься? Или ты нервничаешь? Черт, если он сейчас начнет ныть…

- Конечно, знаю, я ведь рядом стоял, когда это обсуждалось.

- Мы едем в то самое место. Откуда уже во вех направлениях могут расходиться клоны. Как ты знаешь, некоторые уже об этом знают.

- Опять ты об этом.

- Ну да, это важно для меня. Это не просто какая-то такая штука, о которой все узнают и мне просто станет стыдно, эта та проблема, которая, если будет известна всем, просто убьет меня. Все будут охотиться за мной, - его руки задрожали еще сильнее, он положил их на колени, и Зарго, которого перестали гладить, через пару минут ушел куда-то к задним сиденьям.  

Конечно, я уже и сам хотел быстрее приехать на то место. Там уже мы или все уничтожим, и он успокоится, удостоверившись, что с его скелетами в шкафу покончено, или, в противном случае, быстрее все узнает и начнет как-то привыкать жить с этим.

- Тем, что ты сейчас будешь себя накручивать, ничего не изменится. Ты можешь занять свои мысли чем-нибудь другим, потому что скоро мы приедем в этот исследовательский центр или как его там, и во всем разберемся.

Но теперь появилась другая проблема. Я вдруг задумался, что мы собрались делать, и с учетом того, что нас всего двое, мои мысли зашли в тупик. Как мы незаметно прокрадемся на хорошо (если не отменно) охраняемую территорию, как мы пройдем все посты охраны – даже если мы изощримся и пойдем окружными путями – как мы все это провернем? И как мы влезем в компьютер и украдем всю ту информацию? Если чему-то меня и научили фильмы, то это сделать очень непросто даже при наличии большой команды. Ну, или можно использовать мое обаяние «самого ужасного психа и убийцы» и такую же популярность «безбашенности Пойзона». Нет, это тоже не самая лучшая идея.

- Ты думал о том, как мы это все провернем? – спросил я у Пати.

- Ты о чем?

- Я про исследовательский центр. Как ты собираешься хотя бы проникнуть внутрь? Как ты доберешься до компьютеров? – я замолчал, и чем дольше смотрел на него, тем больше чувствовал себя дураком. А его улыбка все растягивалась, пока он не расхохотался.

- Ты и правда думал, что я вот так, ничего не продумав, как идиот побегу и, хм, разобью стекло кулаком? И кто еще из нас спонтанный, Гоул?

- Так у тебя есть план?

- Есть, - он улыбнулся, гордо задрав нос.

- Почему меня не посвятил? – спросил я, мой голос прозвучал довольно резко, и Пати быстро умолк.

- Потому что я еще дорабатывал его в голове. Я знаю, о чем ты думаешь, Ди просто вякнул что-то, и все, как в видеоигре все за тебя будет спланировано и сделано? Нет, здесь все серьезно, одного попадания хватит, чтобы убить тебя, и здесь приходится каждую мелочь продумывать самому.

- Я это и имел в виду.

- Нет, ты что-то неясное сказал. Но ты ведь знаешь, что я здесь был, и я многое знаю об охране этого места, и это очко в мою пользу. Мы пойдем ночью, и, как бы странно это ни казалось, все пройдет легче, чем ты представляешь, и я скажу почему: ученым есть дело только до своих экспериментов и больше ни до чего, а охранники по большей части из тех людей, которым на все насрать. Как я уже сказал, я был здесь, и многих я чуть ли не в лицо знаю.

- Похоже, ты не один раз сюда заходил.

- Ну,  - он отвел взгляд, - я типа… жил здесь некоторое время.

- Еще и так.

- Ты… ты не знаешь всего, что было, все это не так, как кажется. Я расскажу все, когда мы покончим с этим.

Отчего-то мне хотелось подольше смотреть на него, пока ему не станет неловко. Ему не стало: он сам сверлил меня таким же долгим взглядом, а после продолжил.

- Тебе просто нужно положиться на меня. Верь мне, - он посмотрел мне в глаза, но, по крайней мере сегодня, все мои мысли и чувства были как на ладони, поэтому он нахмурился, - ты мне не доверяешь?

 - Доверяю, но я не хочу снова терять тебя.

Он молчал, молчал… я думал, он так ничего и не ответит, как вдруг, вместо того, чтобы хоть что-то сказать, он, будто ему дали такую команду,  тянется ко мне и начинает целовать меня в губы, настолько уверенно и увлеченно, что я просто опешил. Я все еще пребывал в ступоре, я не отвечал на его поцелуй, но его это ничуть не смущало – он посасывал мои губы, стараясь проникнуть языком мне в рот, уже наполовину перебравшись на мое сиденье.

- Пати? – я положил руки ему на плечи и (да, без особого желания) чуть оттолкнул его.

Он вздохнул. Мне это уже казалось странным: его внезапные перепады настроения, то, как его радость и легкомыслие вдруг превращались во что-то, похожее на жажду быть понятым, то, как он смотрел, будто пытался сказать что-то мне явно непонятное. Будто нас подслушивают, и он не может сказать вслух многие вещи из тех, что он хотел бы сказать, или это просто нельзя обернуть в слова. Все было нормально, а потом он вдруг признавался в своих чувствах, и в эти моменты все скручивалось в узел, вся реальность, все осознание реальности – наверное, он тоже это чувствовал, не думаю, что мы понимали это так ясно, как понимаем границы физических предметов или подобные вещи, это больше похоже на боль: странное чувство, которое не хочется терпеть, но когда его нет, не перестаешь о нем думать, пусть и не можешь вспомнить, что это было, на что это было похоже, что вообще было в этом времени. Я сумел жить с ним, когда он выпендривается, просто чтобы не казаться обычным, когда он убивает, улыбаясь и смеясь (думает ли он о том, что сделал, или он умудряется отгородить себя от мрачных мыслей бессонными ночами? Я не знаю), когда он намеренно оскорбляет тебя, пугает и заставляет чувствовать редкостное отвращение к чему-либо. Я привык к этому, я знал, что без своей сумасшедшей тактики манипулировать людьми и использовать в своих целях даже их самостоятельные решения, он не смог бы заставить всех этих людей действовать, он бы не заставил их выжить, чтобы потом вдруг почувствовать себя счастливыми. Это смешно:  в какой-то миг вранье вдруг стало проще и понятнее, чем правда. Я уже все понимал. Вырос я или просто видел слишком много смертей (или совершил слишком много убийств), я видел четкий и ясный подтекст почти всех его грязных поступков. Но когда он вдруг становился искренним… когда его красивые губы двигались, вырисовывая слова…

Я люблю тебя

Это рушило все мои понятия, которые помогали мне жить, это рушило весь мой внутренний мир. Я вдруг понял, что не понимаю, что это значит. Я чувствовал, что это значит – когда обнимал Пати, и он во сне слегка ворочался, прижимаясь теснее ко мне и крепче сжимая мою руку в своей, или когда я кончал вместе с ним, и мог прилечь рядом, не чувствуя омерзения, даже когда я просто смотрел на него, сидел рядом, вдыхал воздух, вдыхая вместе с тем обрывки его выдохов – я чувствовал, что такое любить, но я не состоял из одних чувств; я не особенно умный, но имеющийся ум жаждал понимать все, что происходит хотя бы в моей голове, понимать то, что путает все мысли в этой же голове. Этот холодный и расчетливый ум убийцы (мне уже не стыдно признать в себе именно это существо) не мог просто смириться с этими чужими словами, непонятными, будто произнесенными на языке другой цивилизации, языке других разумов. Я путался сам в себе, я не знал, что мне делать, как реагировать моим чувствам на мои мысли, и что думать моим мыслям о моих чувствах.

Пати собирался в который раз поссорить между собой эти две бестелесные армии в моем разуме.

- Я говорил тебе тогда, что все будет хорошо. И мы снова встретились, и мы оба многое поняли. Я был прав, пусть ты и не доверял мне, - он медленно пересел мне на колени. Теперь я чувствовал его тепло, а сам он возвышался надо мной, и мои руки медленно сползли с его плеч на его талию,  - я хочу, чтобы ты доверял мне, потому что я хочу доверять тебе. Я уверен, что завтра все пройдет отлично, мы уедем отсюда живыми, целыми, - он приобнял меня за шею, чуть опускаясь ко мне, - но я не знаю, как долго мы будем жить. Возможно, совсем немного. Но дело не в этом. Ты хочешь знать в чем?

Я кивнул, понимая, что сейчас я потеряю контроль над эмоциями и мыслями. Я будто ощущал, как в самом ближайшем будущем мысль о том, что я знаю, как жить, ускользает сквозь пальцы, как песок или скользкая рыба. Но, в то же время, я никогда не чувствовал настолько удивительного чувства, ничьи слова не заставляли меня почувствовать себя оторвавшимся от всего земного, в метафорическом смысле, слова Пойзона помогали мне улетать.

- Жизнь как существование хрен знает ради чего – чепуха. Все – это лишь ничто, - его рука дотягивается до маленького рычага, он нажимает на него и отодвигает спинку сиденья назад; вот только что мы сидели и спорили, ничего особенного, а теперь мы находимся в горизонтальном положении, он медленно опустился на меня, продолжая смотреть мне в глаза, приподнявшись на локтях, которые упираются в жесткую ткань по обе стороны от моей головы, и затылком я чувствую его пальцы, которые он запустил мне в волосы. Мои же руки все еще на его талии, держа его так я чувствую что-то странное… будто я держу тяжелую книгу.

- Ни в чем нет смысла, Фрэнк, - прошептал он, - это подвох. Ты появляешься на свет, и ты никто, ничто, ничтожество, которое можно убить и не жалеть об этом. Не только ты, я, все в этом мире. Но в этом и заключается вся штука. Ни в чем нет смысла именно для того, чтобы этот смысл существовал. Ты начинаешь с того, что ты ничто, но ты становишься для кого-то всем, ты приносишь красок этому холодному и бледному миру. Маленький цветной островок между двух вечностей, я не знаю, какого они цвета – может черные, а может, белые. Я не знаю, что будет с нами после смерти, может быть, совсем ничего, поэтому мы живем так ярко. Нет никакого смысла жить, ты существуешь, а затем умираешь – ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

Он молчит, подготавливая меня к тому, чтобы услышать следующее. Его монолог очень похож на секс. Так же будоражит, так же приятно слышать его голос, даже наша поза имеет немалое к этому отношение.

- Я люблю тебя, Фрэнк.

Мне стало больно. Я вспомнил это невнимание к его словам, когда он признавался мне раньше. Сейчас я понимал, что он говорил это даже чаще, чем я думал – он просто говорил другими словами. Я причинил ему столько боли своим безразличием, невнимательностью, своим идиотским легкомыслием. А он продолжал говорить, о чем при других обстоятельствах он наверняка бы молчал.

- Ты придаешь моей жизни смысл – есть много других вещей, которые могли бы развлекать меня, но без тебя я превращусь в беспомощное существо, которому плевать – настанет смерть в следующую секунду или в следующий век. Ты раскрашиваешь мою жизнь, и я перестаю бояться того, что однажды меня не станет. Ты… - он замолчал.

 - Я люблю тебя, - мне все еще было нелегко это признавать, но я знал, что это правда, и поэтому я не стал этого скрывать. Дело не в том, что я сомневался или что-то еще: мои мысли считали, что так нельзя, потому что я буду зависеть от него, мне будет что терять, и это плохо обернется как для меня, так и для него. Но я уже многое знал, чтобы понять, что здесь простое отрицание правды не прокатит.  Говоря это ему, я будто говорил сам себе, что есть в мире что-то такое хрупкое, что очень легко сломать, и из-за чего будет хреново мне. Я не собирался молчать или придумывать что-то еще. Кроме того, не хотелось портить его речь.

- Я хочу быть твоим смыслом жизни до конца, - говорит он, его голос чуть дрожит, - хотя бы его частью.

Его глаза блестят. Его пальцы в моих волосах замерли.

- Ты и так являешься этим смыслом,  - похоже, эта фраза принесла ему огромное облегчение. Он думал иначе? Насколько же я казался бездушным, если он действительно боялся, что я могу дать иной ответ?

Он пытался еще что-то сказать, но, похоже, все, что хотел сказать, он уже сказал. Солнце еще не село, и все вокруг было оранжево-красное, как волосы Пати. Никто из нас двоих еще не знал, что ему не долго осталось носить на голове этот яркий цвет, так похожий на огонь.