Запах гнили. Даже вдыхая ртом, можно почувствовать то, что, как будто протухло совсем рядом, под ногами. Хотя, кроме почвы, тут ничего нет. Должно быть, пропитанной чьей-то блевотиной и просроченными на десяток лет отходами, которые занимают каждый метр под слоями земли и засохшей растительности. Возможно, из-за темноты, буквально зависшей в районе этого здания, и больше нигде, кусты и деревья около него кажутся густо-чёрными корявыми железками, изогнутыми в самые уродливые формы. Они раздражающе-противно поскрипывают от временами атакующих ледяных порывов ветра. Или этот звон стоит у меня в ушах. Сейчас очень трудно что-то разобрать. Помимо смарда, который, казалось бы, составляет даже большую часть, чем кислород, ветер создаёт ощущение пустоты, в то же время заставляя вздрагивать и оборачиваться на каждый шорох, шелест и хруст…

Тут кто-то есть, и он точно знает, что вы задумали.

Майки стоит чуть впереди меня или, точнее, это я прячусь за ним; мои глаза бегают от одной тени к другой, беспричинно пытаясь сфокусировать даже самые малейшие движения, которых, тут, как ни кстати, просто пруд пруди. Это всё сквозняк. Но рассматривать что-либо бесполезно в это время суток. Всё равно что водить чёрной гуашью по затонированному не менее чёрным цветом холсту.

Страх прячется там, куда не досягает человеческое зрение, там, куда никому невозможно заглянуть? А я бы сказал: везде.

Или только в моей голове.

Во всяком случае, брат, не шевелясь, стоит и с каким-то ненормальным интересом оглядывает местность, по-видимому, не разделяя моих ощущений. Его взгляд прикован к одной точке, и, проследив за ним, начинаю понимать, что сейчас, до конца всё продумав, он уже не даст мне шанс убежать или хотя бы найти более приличное и, возможно, более безопасное место для нас обоих.

Этот дом не столь стар. Просто заброшен. Все окна заколочены, двери - тоже. Пять этажей могут означать что-угодно, например; он был жилой с перспективными постояльцами или больницей с временными посетителями. Это даже мог оказаться обычный морг, правда, в таком случае, те, кто там "обитали", остались бы в нём навсегда. Я не суеверен, но это было бы для меня во много раз страшнее (найти там ячейки с трупами), чем если бы встретить наркомана или бездомного. Вряд ли кто-то из нас сможет отодрать доски, видимо, не просто так прибитые ко всевозможным входам и выходам, пусть и на вид они непрочные и давно прогнившие. Бегая глазами по грязно-серой стене, кое-где запачканной таким же оттенком, но с тёмно-синими разводами по краям, создающими впечатление, будто по бетону расползаются пятна плесени, мой взгляд резко увяз в квадрате, насильно затягивающим в густую темноту.

Окно, у которого нет даже створок - просто чёрная дыра. Третье, если вести отсчёт от правого угла здания. Майк смотрел именно в ту сторону, его губы, немного скукожившись, сдвинулись набок, и сомнений больше не осталось: нам придётся лезть туда. Ещё несколько мгновений тишины и разглядываний всего периметра на наличе кого-то или чего-то нежелательного, убедившись, что мы тут одни, его пальцы крепко вцепились в мою кисть, и спустя пару секунд я уже практически волочусь следом, спотыкаясь на каждом шагу из-за пивных бутылок и подобного им по форме мусора. Очередной острый предмет, зацепившийся о ткань кед, впился чуть дальше мыска, с внешней стороны стопы и, кажется, я ощутил его голой кожей. Мы прошли только около шести метров, и приблизительно ещё столько же осталось, а хлюпающий звук, полагаю, лужица крови в моей обуви, уже долетал и до ушей Майки, на что тот лишь раздражённо закатил глаза и с силой дёрнул мою руку, не дав возможности немного притормозить, не говоря уже о том, чтобы остановиться и оценить масштаб микротравмы. Я почти уверен что это - порез.

- Чёрт, Майки, я больше не могу… - мой голос прозвучал весьма непривычно даже для самого себя; показалось, как будто проскулила побитая собака. Наконец, вырвавшись, падаю прямо на обнажённую траву, не заботясь ни о чём, кроме жжения, расползшегося уже значительно дальше ступни, так как щиплет теперь ещё и около щиколотки.

- Умоляю, разберись побыстрее с очередной жалкой царапинкой!.. А я пока гляну, как там что, - он практически протиснул сквозь зубы пару едких слов, как обычно сдерживая себя, когда обозлён на что-то. Вот только сейчас я не виноват, что боль в ноге не позволяет так легко встать и идти дальше. Поэтому приходится просто кивнуть, как бы давая разрешение младшему брату, в одиночку исследовать наше новое место.

- Такой же нежный, как твоя задница, - едва произнесённый шёпот отдаляющегося Майки, который я явно не должен был услышать. Но, к своему же огромнейшему сожалению, мне приходится мириться с этим, и далеко не в первый раз.

Не все выражают свои чувства должным образом, и я знаю своего брата слишком хорошо, чтобы быть уверенным - он просто очень умело скрывает их. Только вот вспоминая последний разговор о наших отношениях, делать это снова я просто боюсь. Он не бил меня. И не посылал. И ничего такого в этом роде, из-за чего действительно можно было бы корить себя или же переживать. Это было нечто большее физического удара, по ощущениям, скорее, похожее на обычный плевок в душу; открываешь её со всем накопившимся там за годы содержимым, а в ответ туда лишь харкают убогое, ничего не выражающее "ну, круто". Для меня это худшее из всего, что можно было услышать в ответ, так как я выбираю горькую правду, нежели типичную фразу, которую по несколько раз на дню слышу от него.

И, конечно, я сделал вид, будто не услышал это и даже не повернулся, чтобы проводить Майки взглядом, пока он окончательно не скроется в чёрном проёме, как обычно делаю, когда он куда-нибудь уходит от меня.

Сдвинься я хоть на сантиметр, и задницу при каждой новой попытке, будто пронзает что-то острое, и очень сомневаюсь, что это - всего-лишь засохшие растения. Но искать более ровную и гладкую точку я явно не в состоянии, а Майк может вернуться в любую минуту (без меня и моей расторопности особых затруднений осмотр не составит). Придвинув ноги как можно ближе к себе, чтобы по всей их длине без лишних неудобств получилось дотянуться руками до самого низа, вышла поза крайне неудачного лотоса. Даже сейчас не могу сделать всё, как надо, и пальцы соскальзывают с шнурков, намертво запутанных в тугой узел, насквозь пропитанный влагой. Росы нет - сезон не благоприятствует. Да и я не смог бы не заметить дождя, проводя основную часть времени на улице. Даже не помню, когда последний раз ночевал дома и, как обещал, возвращал брата до двенадцати часов. Вспомнив, каково мнение родителей о нём, якобы беззащитном и маленьком, захотелось победно рассмеяться, причём им же в лица, потому что не возвращаться, и вообще любая другая инициатива лежат далеко не в моих руках. Кажется, уже недели две… но оно и не важно; я школу давненько закончил, а Майки особо-то никогда не посещал.

Участки кожи на руках, которые я, видимо, уже успел содрать, пока пытался справиться с верёвками, ставшими одним целым с обувью, сильно натёрлись и, несмотря на сгустки темноты, зависшие перед глазами, можно рассмотреть красноту на подушечках пальцев. Это, блять, раздражает. Боясь не успеть и зажмурившись от того, что пришлось надавить на ноющее место, я просто стянул кед, что, в итоге, оказалось не так усугублено из-за тёплой жидкости, едва ли не струйками, стекающей по ноге. И за секунду до того, как стащить бордово-коричневый носок (когда-то он был серым), сердце немного восстановилось, как я думаю, в обыденный для него ритм. Когда же взору открылось это, в груди заболел не только один орган, а, наверное, лёгкие со всем содержимым кислородом просто-напросто разорвались в клочья, и маленькие тканевые кусочки добрались до желудка, с особой ожесточённостью начиная его скручивать… и я не преувеличиваю, а если ещё раз хоть мимолётно гляну на свою ногу, то меня точно вырвет.

Может, в каком-то смысле я и был прав, будучи уверенным, что это - порез. По крайней мере, мясо рассечено глубоко, но, как я успел заметить, не очень острым предметом. Точнее, ещё хуже, это больше походит на то, как если бы я зацепился о консервную банку. У металлической поверхности в том месте, где её открыли, всегда остаются заточенные кончики, но недостаточно для того, чтобы плавно впиться во что-то мягкое, и получается, что она, поверхность, просто раздирает это 'что-то'. И выглядит это, словно каша из лесных ягод, точнее, по оттенкам где-то так, а по форме напоминает обычное сырое мясо с кровью и скользкими потрохами, вываливающимися наружу.

Я специально перевёл взгляд на небо и стал рассматривать звёзды, еле сверкающие вдалеке, но не так ярко, как каждую ночь в этом городе, а будто через неплотный слой тумана. Однако всё чисто. Ничего такого, что могло бы ухудшить видимость, в воздухе не витает. Теперь этот лесной округ километров за шесть от жилых пунктов начинает меня по-настоящему пугать, а уж это сделать не так-то просто. Осознание того что поблизости нет людей, успокаивает, потому что наши с братом дела - чересчур личное и, тем более, недопустимое в обществе, наверное, это даже можно назвать 'маленькое преступление'. Во всяком случае, для людей - это именно так. Но в то же время я не могу быть полностью уверенным, что мы единственные кто сюда забрёл и, самое главное, с какой целью.

Я уже хотел было снова уделить внимание тыльной стороне своей ступни, несмотря на противные ощущения, начинающиеся c жидкости, волнами переливающейся и обрушивающейся на внутренние стенки желудка, и приблизительно заканчивающиеся лёгким жжением где-то неглубоко в горле, оповещающем о скором возврате того, что я ел сегодня. То есть ничего. Или только воды. И всего-лишь хотел… посмотреть. Но внезапный пронзительный вскрик был чем-то вроде сигнала "забыть обо всём и начать паниковать". Голос, несомненно, Майки, и от этого пару мгновений не могу прийти в себя, ведь что бы то ни было, и так ясно, что мы тут не одни и, скорее всего, помочь я уже не успею. В частности, если он наткнулся на окончательно спятивших нариков. А это, на мой взгляд, - единственный более менее правдоподобный вариант событий, иначе без причины, подобной угрозе, например, просто испугавшись, упавшей с грохотом вещи, мой братик кричать бы не стал.

Поняв, что, всё ещё, сижу, с задранной к верху головой, продолжая созерцать космические пейзажи, и с оголённой ногой, боль в которой, кстати, усилилась раза в два, я, стиснув зубы и шипя сквозь них, привстал на корточки, всем весом опираясь на не повреждённую ногу. Пришлось надеть свой бывший бежевого цвета кед, по-другому у меня вообще не было бы каких-либо шансов на то, чтобы добраться до здания и (что гораздо проблематичнее когда окно на высоте около двух метров от земли) войти в него. Прихрамывая и волоча позади, будто парализованную конечность, я-таки преодолел оставшуюся половину увядшего газона, правда, с большей предосторожностью, чем когда меня насильно тащили, из-за чего получилось намного медленнее. Стоя напротив дыры в стене, находящейся почти на самом углу дома, я уже мог расслышать и всхлипы, прибавившиеся к отчаянным, немного диковатым возгласам, в которых разбиралась едва внятная мольба о помощи. Моё имя, донёсшееся срывающимся хрипом, переходящим в тяжёлое перхание, практически вогнало меня в шоковое состояние, и, забыв, что на данный момент перелезаю через раму, в которой ещё остались стёклышки, незначительно колющие до поверхностных ссадин кожу, я чуть не упал.

Всё это терпимо, даже с большими грубыми занозами, вогнанными по несколько в каждый палец обеих моих рук. В основном на правой, которая всегда нужнее. Как на зло. Я сижу на подоконнике и разглядываю ладони. Тусклый свет от луны попадает только на эту часть длинного коридора, дальше, на расстоянии двух шагов, можно увидеть лишь чернеющие очертания предметов. Да и занозы я не вижу, а чувствую потому, что руки пробивает дрожь. И не слабая. Вопли продолжаются, теперь они совсем близко; в такт им судорожно трясётся всё моё тело. Голову, как будто что-то сдавливает, эти звуки не просто действуют на нервы; я буквально чувствую, как громкость и эмоциональные всплески вибрациями отдаются в мозгу, разрушая мою нервную систему. Сердце вот-вот перегреется от учащённых ударов. Капельки пота равномерно покрыли лицо, не говоря уже о большей половине кожи, кажется, насквозь промочившей футболку. Пришлось снять лакированную кожанку. Больно неестественная жара явно не связана с комнатной температурой, как помню, на улице прохладно.

Опираясь голым плечом о стену, выложенную кирпичом, начинаю продвигаться вперёд. Без дополнительной поддержки ноги просто подогнутся, хотя ползти - тоже неплохо, но я всё-таки тороплюсь. Спасать брата. Который периодически замолкает, а потом снова с ещё большей силой выдавливает из себя бессвязные фразы, в общих чертах напоминающие скрип резиновых шин машины о какую-либо асфальтированную поверхность. Вжимаясь в перегородку, по отдающим пустотой звукам, видимо, какой-то комнаты или, может, коридора, параллельного тому, где я сейчас нахожусь, чёрная футболка буквально окрасилась спереди о ярко-белую штукатурку, полосы которой теперь выделяются даже в кромешной темноте.

Мой брат был на лестнице - это стало ясно, как только я подошёл к ней (её обратной стороне). Увидеть, что там происходит возможности нет, посему придётся действовать сразу, если вдруг будет что-то непредвиденное. Хотя я по-прежнему склоняюсь к предположениям о людях под влиянием каких-либо препаратов, не способных контролировать свои же действия. А грабить в таких местах, я считаю просто смешным и бессмысленным занятием.

Не теряя больше времени впустую, затыкаю уши, потому что слышать, по мере приближения, становится всё невозможнее. Отталкиваюсь ладонью от единственной опоры и делаю пару шагов в нужную сторону. Пол посередине длинного помещения значительно неустойчивей, и протяжно скрипит. С точностью могу сказать: после небольшого продвижения, услышанного всеми в этом доме, наверху раздалось несколько глухих ударов, тут же сопровождаемых тишиной.

Я не успел?

Останавливаюсь. Доски под ногами перестают проминаться.

Боль - не самое главное сейчас, тем более собственная. Я бегу прямо, затем, завернув направо и ухватившись за перила, ступаю по бетонным ступенькам. Беззвучен не только я, впереди также. Только дыхание мешает. Чьё-то… продолжаю переставлять кеды, каждый раз ударяясь мысами - идти приходится практически на ощупь. Поднявшись вверх ещё немного, я начал понимать, что нахожусь уже почти на втором этаже, а он освещён больше чем первый; не знаю где какие отверстия, и для чего служат, но через деревяшки, с виду, плотно прибитые снаружи ко всему, чему только можно, проскальзывает всё та же луна, правда, теперь такими же линиями, как у меня на футболке отпечаталась побелка. И здесь видно всё.

В конце, рядом с проходом, неподвижно лежит Майки.