Дневник жертвы.

За мной следят.

Мне кажется, да, я почти уверен – он один. С какой целью – мне неизвестно.

Что нужно извращенцу, даже не могу предположить.

Сопит в трубку. Караулит у дверей. Преследует в толпе угрюмых прохожих.

Я видел его тощую спину. Его тень крадется за мной по пятам.  Его взгляд упирается в мой затылок, и волосы встают дыбом.

Его рука касается дверей, что я закрываю. Тихие шаги мерят крыльцо моего дома. Пустые сообщения автоответчика горят красным в ночи. И волосы встают дыбом.

В кухонных окнах, в больничных арочных проемах по четвергам и вторникам – силуэт  проскальзывает мимо прежде, чем я успеваю его разглядеть.  И волосы…

И не только волосы. Ощущение опасности. Скрытой угрозы. Я завожусь? Я на пике.

Я  не приглашаю девушек. Я перестал онанировать в общественных туалетах.

Я боюсь на вершине эйфории выхватить из памяти его ухмыляющееся мне в спину лицо.

Я болен. Но я болен не психически.

Дневник убийцы.

Говорят, у меня диабет. Говорят, нужно колоть лекарства.

Если их не колоть – умрешь от диабета; если колоть неправильно – умрешь от остановки сердца; если правильно колоть – умрешь от диабета через несколько лет.

Я умирать не собираюсь. Ни сейчас, ни через несколько лет.

Светила местной медицины скалят белозубые рты – всегда есть надежда на лучшее.

Мне нельзя курить, нельзя переутомляться, нельзя… Да, в общем, все, чем вы обычно занимаетесь – мне не положено. Дай им волю, они и трахаться мне запретят.

Больница – это место, где из здоровых делают больных, из больных – умерших.

Тех, в свою очередь, раскладывают по каталкам и освобождают места для новых.

Но надежда на лучшее всегда есть.

Я предпочитаю надеяться дома. На теплом диване, с чашкой кофе (строго запрещено!) и приятно тлеющей сигаретой (строго запрещено!). Никаких посторонних шумов. Никакого запаха едкой хлорки и пропахшей остывающей едой столовой.

Я вылезал из окон первого и второго этажей не один раз.

Я устал подписывать соглашения с врачами об их отказе нести ответственность за мою жизнь.

В больнице, среди болезненных стонов и света, пробивающегося сквозь щель в дверном проеме - я надеюсь на будущее. Дома – я знаю, что оно будет.

Дневник жертвы.

Наверное, я видел его вновь, когда запрыгивал на подножку троллейбуса. Нахлобучив на голову капюшон, он выглядывал меня в толпе.

Толпа, превышающая численностью тысячи. Миллионы жителей Нью-Йорка.

Мне везет. Ему нужен я -  жалкий больной, неудачник в очках.

Он сексуально озабочен, или жаждет моей смерти?

Я устал оглядываться и сверять часы, планируя день так, чтобы успеть вернуться домой до темна. Устал вздрагивать при каждом шорохе и проверять, запер ли я двери. Мне надоело наталкиваться на неодобрительные взгляды соседок - старух и их инфантильных внучек - школьниц. Слышать укоризненные заявления лечащих врачей. Нельзя волноваться, нельзя курить. Но сигарета не покидает дрожащих пальцев, а нервная улыбка обнажает зубы.

Я устал. Устал просыпаться в лужах спермы.

Еще никто меня так не изводил.

Дневник убийцы

Я не могу чувствовать себя лучше, когда меня окружают полумертвые, полусгнившие в своем унынии остатки человеческих жизней.

Они словно излучают вокруг себя, в радиусе нескольких метров, смрадное дыхание предстоящей смерти.

Они тычут металлическими вилками в изъеденные хлоркой плоские больничные тарелки.

Отвратительный скрежет.

Я научился пренебрегать посторонними шумами.

Вторники – четверги стали для меня своеобразным испытанием на прочность. Я научился относиться хладнокровно к смирившимся со своей участью слабаками. Я больше не переношу их испещренные страданиями лица на выражение своего надеющегося лица.

Глупые. Жалкие. С диабетом человек может прожить долгую жизнь. Но не в больнице.

Я не стану одним из них. Ни сейчас, ни через несколько лет.

Я научился проходить мимо пустых палатных коек. Мимо измученных  иссохшихся тел, затянутых в байковые халаты, оккупировавших затхлые коридоры.

Все могло бы быть не так плохо. Если бы только не он.

Тощий очкарик в приемной. В столовой. В оранжерее. На заднем крыльце серого корпуса. На лице – невыносимая скука.  Ноги волочатся вслед за телом. Безвыходность в глазах, бледные щеки.

Он уже сдался. Мысленно он уже пакует чемоданы в последнее путешествие.

Безнадежность, которую он так оберегает, выглядит насмешкой на фоне моей беспредельной веры.

Он не находится в больнице постоянно. Но он съехал отсюда не для того, чтобы  надеяться. Изо дня в день он гниет в своей трехкомнатной унылой квартире, бездействуя.

Клянусь Богом, я его возненавидел.

Дневник жертвы.

Похоже, ублюдок не намерен отступать.

Днем он следует моими путями, а ночью его неясный образ изводит меня в коротких снах.

Правда, некоторое время мне чудилось, он исчез. Я вроде бы не ощущал его присутствия рядом, в движущейся вокруг цветастой людской массе.

Облегчение клокотало в груди, наворачиваясь на глаза отчаянными слезами. Облегчение с примесью горечи.

Входные двери не дрожали под чьей-то настойчивой рукой. Зеркала не были заляпаны отпечатками чужих пальцев, пепельница – пуста без незнакомых окурков.

Но это продолжалось недолго.

Я водил ложкой по треснувшему дну опустевшей тарелки, разглядывая  выцветшую в дневном свете столовую больничного корпуса. По четвергам на обед давали рисовый суп.

В принципе, что давали в другие дни – мне неизвестно. Я ждал результатов анализов. Очередных, ненужных, бездейственных.

Я потянулся к рифленому стакану. Чай, как всегда, имел стойкий привкус жареной рыбы. Хотя, навряд ли ее здесь когда-нибудь жарили.

Тяжелая рука легла на плечо.

 - Не оборачивайся.

Глоток обжег горло горячей рыбой.

 - Если обернешься хоть раз, пожалеешь об этом, - хриплый шепот дрожью пробежал по затылку, - Держи.

Незнакомец склонился, и прижавшись к телом к моей спине, кинул на стол конверт.

 - До встречи.

Шаги, смешавшиеся с десятками иных шагов, растворялись в гуле тусклого помещения.

Я выхватил дрожащей рукой из конверта сложенный вдвое листок.

Да что, тебе, уроду, от меня нужно?!

«Если ты не сдохнешь сам, я тебе помогу»

Дневник убийцы.

Если не сдохнешь, если не сдохнешь ты..!

Дневник жертвы.

Я приплелся домой сам не свой. Сигареты закончились. Зуб на зуб не попадал из-за странной дрожи. Я не заходил в магазин. Я боялся склониться к окошку любого ларька, ожидая нападения.

Желудок сжался в комок и подрагивал где-то на позвоночнике в пояснице.  Меня рвало рисовым супом и желчью.

Квартира казалась чужой. Страшная, исхоженная посторонними следами в мое отсутствие.

С приходом темноты вступил в силу  апогей моего ужаса. Я кутался в одеяло, надеясь, что все звуки, чудящиеся мне  - всего лишь мне чудятся.

Что это? Это на кухне?

Как можно тише поднявшись с кровати, я прошел в кухню. Из кухни в гостиную. Никого.

«Кажется, я свет не выключал». Я переступил порог темной спальни, освещаемой лишь полосой света, падавшей через мою спину из коридора.

 - Проходи,- что-то ткнуло мне в спину, и  я сделал несколько шагов вглубь комнаты, разглядывая свою тень, переплетающуюся с чужой.

 - Как ты вошел? – я перестал дрожать.

 - Через дверь, - он бросил на кровать ключи с моим брелоком.

 - Чего ты хочешь? Убьешь меня?

 - А ты можешь предложить что-то более интересное? – палец, уткнувшийся в мою спину, скользнул вдоль позвоночника. Джинсы предательски стали тесными.

Знакомый голос. Мы где-то встречались? В больнице?

 - Я и так умру. У меня диабет.

 - Я знаю.

Горячие губы коснулись уха, опаляя дыханием:

 - Но я не могу ждать, пока ты будешь гнить в этой лачуге, может быть, даже несколько лет.

 - Но что я..? Чем я тебе..?

 Я зык оставил влажную полосу на шее. Хриплый шепот скользил по ней холодным воздухом:

 - Я хочу жить, Майк, только и всего. Ты буквально убиваешь меня своей безучастностью, своей слабостью, - он сделал паузу, - Не оборачивайся. У меня оружие.

В подтверждение своих слов он щелкнул затвором и толкнул меня на кровать.

Я упал на помятое одеяло, на впившийся в живот брелок от ключей, на сами многочисленные ключи. Упал лицом в подушку, задыхаясь, чувствуя на себе тяжелое  уверенное тело. Все во мне сковало страхом. Все, кроме напрягшегося члена.

Слабо сопротивляясь, или даже немного участвуя, пока сильные руки  расстегивали пояс и стягивали с меня штаны, я приподнимался на локтях, позволяя стащить с себя и футболку. Почувствовав спиной горячий живот, я рухнул обратно, содрогаясь от желания.

Он отбросил пистолет на подушку, справляясь со своей одеждой, тяжело дыша, шепча, что если я обернусь, он непременно убьет меня, и из нас двоих кончит только он.

Наконец, он разделся, и упал на меня, раздвигая коленом ноги, прижимаясь губами к раскаленной коже, оставляя краснеющие пятна засосов и следы зубов.

Я подался назад, и он вошел, обхватив мои плечи. Я застонал, впившись зубами в подушку, и мой стон был больше похож на крик.

Я отстранился и подался назад снова, различив его приглушенное стенание на своей раскрасневшейся от поцелуев шее. Он ускорил темп, задыхаясь, сбиваясь, медля снова. Это было похоже на бесконечный марафон, я проносился над краем пропасти, но все не падал в ее завораживающую глубину. Пока не почувствовал его длинные пальцы, обхватившие мой член. Они сжались в унисон с его окончанием. Я услышал его громкий протяжный стон и кончил следом, упав, придавленный его весом к мокрой кровати.

Я довольно долго выкарабкивался из бездны, затягивающей меня в водоворот оргазма вновь и вновь. С трудом восстанавливая дыхание, чувствуя, как незнакомец поднимается, вытираясь краем одеяла, я открыл глаза. Пистолет лежал рядом.  В комнате повисла тишина. Приподняв голову с подушки, я обернулся.

Он стоял, высокий, худой спиной ко мне, разглядывая что-то в зеркале. В темноте я напряг зрение, пытаясь рассмотреть его отражение. Спустя некоторое время мне это удалось.

Лучше бы я этого не видел.

Из заключения экспертов.

Спустя две недели, полицейские взломали дверь в квартиру Уэя, после заявления о его пропаже органами здравоохранения, в связи с тем, что он не появлялся долгое время в госпитале, в котором проходил лечение.

Самого пропавшего внутри не оказалось, впрочем, как и следов убийства или насилия, вследствие чего был сделан вывод о том, что мистер Уэй по своей воле покинул город, в спешке собрав вещи.

На месте обыска, среди прочего,  были обнаружены два личных дневника, спрятанных в разных местах, под названиями: «Дневник Жертвы» и «Дневник Убийцы».

Экспертиза показала, что оба дневника были написаны одним и тем же почерком, принадлежавшим самому Майклу.