Я сижу за столом в огромном, абсолютно пустом помещении. Здесь так тихо - ни городского шума, ни чьих либо голосов. Только гнетущая, холодящая неспокойную душу тишина. На столе блокнот и карандаш, которые я, недолго думая, хватаю и начинаю рисовать. Неважно что, главное - заполнить похожую на вакуум тишину хоть скрипом карандаша о бумагу. В очередной раз моргнув, я будто забываю разомкнуть веки. В темноте становится еще страшнее, шуршащие звуки стирающегося грифеля превращаются в шепот, тихий, но мне все равно слышно. - Беги... - это слово, вполне обычное, но кажущееся таким страшным сейчас, повторяют сотни, тысячи разных голосов, слившихся в один, пустой и пугающий. Не знаю, звучит ли голос до сих пор, или я сам начал повторять эти слова, прокручивая в голове раз за разом. Шепот становится тише, утопая медленно, но верно в звонком треске пламени. Я, будто снова научившись, открываю глаза, чувствуя, как зрачки резко расширяются, а свет, ставший ярче, ослепляет. Моргаю несколько раз, но при этом не ощущаю облегчения - глаза все еще жжет, - и перевожу взгляд на листок бумаги в своих руках. Карандаш стал непомерно тяжелым и теперь сам тащит мою, кажущуюся очень тонкой и иссохшей руку. Линии, которые он выводит, чуть не разрывая тонкую бумагу, слишком резкие и неаккуратные. Я так не рисую. Карандашу явно плевать на мой стиль рисования, он метается из стороны в сторону, оставляя на бумаге тонкий слой графита, который тут же меняет свой цвет, из-за чего нарисованные языки пламени становятся лазурно-синими, лиловыми, пурпурными и наконец красно-оранжевыми. Я уже не держу карандаш, он двигается слишком быстро, настолько, что нарисованное пламя начинает шевелиться, пытаясь вырваться за пределы листка бумаги. Ему удается это. Сначала сгорает блокнот, потом карандаш, стол. Я сижу в объятом пламенем помещении, горю сам, но мне не больно, только вот дышать трудно. Дверь. Она не горит, только стоит посреди комнаты и раздражает своей ослепляющей белизной, окруженная огнем и жаром. Я за ней, и меня тут же подхватывает поток людей. Грязная, зловонная река вопящих тел. Люди так близко друг к другу, что некоторые срастаются между собой, лица и конечности сливаются, словно кто-то перемешал краску абсолютно отвратительного неопределяемого цвета. Никого не могу узнать, но они кажутся мне знакомыми. Не хочу их знать, они уродливы и безумны, просто бегут, словно стадо животных, неспособные мыслить, не имеющие права на жизнь. Ненавижу их. Они тащат меня за собой, я не касаюсь ногами ступенек нескончаемой лестницы, которая не опускается и не поднимается, она лишь увлекает за собой в пустоту, в которой, я знаю, бушует такое же пламя, как в предыдущей комнате. Я хочу, чтобы они остановились, знаю, что мне нужно вернуться, но не могу открыть рта, лишь в голове эхом отдается "Стойте!". Губы сами собой сжимаются еще сильнее и срастаются, поэтому дышать становится еще сложнее. Грудь сдавило, запах гари рвет легкие, но я не могу ни закашлять, ни просто вздохнуть. Пламя, шепот, треск, скрежет, дым, боль, удушье, страх. Я не должен выжить.
Chapter one
Не стоит недооценивать сны. Эти для многих бесполезные порождения нашего разума зачастую бесполезны. Да, кому-то они помогают пережить приятные события, которые никогда не произойдут с ними в реальности. Но хорошие сны не запоминаются надолго. А вот кошмары... У каждого из нас есть сон, тот, который мы, увидев однажды, запоминаем на всю оставшуюся жизнь, и это всегда кошмар. Он оставляет на душе незаживающий шрам, гноящийся страхом и болью, которые невозможно изгнать из и без того измученного разума. У меня все по-другому. Сны для меня не делятся на хорошие и плохие, на прекрасные грезы и душераздерающие кошмары. Это всего лишь источники информации, дорожки к воспоминаниям, которые сознание предпочло заблокировать. Их нельзя назвать приятными, да и адекватными они не всегда бывают, но иного способа вспомнить и понять все у меня просто нет. Эти воспоминания очень не точны, так как в них я могу видеть и ощущать события только через призму эмоций, которые испытывал в те моменты. Только проснувшись, я пытаюсь осмыслить все, почти всегда делая короткие зарисовки и записи на листках, которые потом находят свое место на стене над моей кроватью. Сегодняшнее утро ничем не отличается от 3459 предыдущих, да и сон почти не изменился. И все же я упрямо беру со стола карандаш и альбом, чтобы нарисовать увиденное ночью. Это, пожалуй, единственное, для чего мне пригодились навыки рисования. Тело неимоверно ломит, потому что я слишком резко вскочил с кровати, но это ничего. Я вообще в последнее время чувствую себя развалиной. Вместо привычных пяти минут я пробыл в ванной почти двадцать. Просто невозможным для меня оказалось оторваться от созерцания мутной воды, исчезающей в зияющей дыре слива. Что ждет эти бесчисленные молекулы H2O по ту сторону бездны? Я не узнаю, пока не проверю, верно? Так, склонившись над раковиной, я простоял, пока у меня не закружилась голова. Я люблю доводить себя до крайностей.
***
Зимний Нью-Йорк - поистине ужасное место. Большое Яблоко, куда стремятся все, я бы с радостью покинул, но эти бетонные саркофаги небоскребов, пурпурно-черные своды небес, давящие, словно неподъемные надгробья, коварные лабиринты прокаженных толпами людей улиц - все это не отпустит меня. Пока я не получу ответы на все свои вопросы. Еще рано, но людей на никогда не спящих венах города все равно много. Я их ненавижу. Откуда у меня такая ненависть к людям, я не знаю. Это один из вопросов, на которые я ищу ответ. Радует то, что по крайней мере ветер раздеяет мои взгляды на этот счет. Пронизывающие иглы быстрых потоков воздуха яростно пытаются сорвать длинные шарфы, унести прочь шляпы, растрепать волосы, заставить кожу покрыться мурашками. Ветер, случайно или нет, пытается переломать острые шпили небоскребов. Пожалуй, для этого надо что-то посильнее. Я не обращаю внимания на мокрый, липнущий к и без того тяжелым ботинкам снег, впитавший в себя всю грязь этого обреченного города. Просто иду, и все. Не в магазин, не в кофейню, не в парк, а на встречу со своим личным Продавцом Счастья. Он стоит у покореженного фонарного столба в своем строгом костюме, только что из офиса крупной фирмы. Не знаю его имени, он моего тоже, но главное - в его замерзших руках маленькая коробка конфет. Деньги уже перечислены на его счет, поэтому я просто забираю коробку и иду домой. Ни слова, и все будет хорошо. Дома я сразу иду на кухню, наливаю в стакан воды и открываю коробку. В маленьких пакетиках лежат разноцветные таблетки, беру одну, оранжевую, кажется, и глотаю, запив водой. С детства боюсь задохнуться, если таблетка застрянет в горле. Вылив остатки воды в раковину, я просто смотрю, как она исчезает. Кажется, эта спираль так и крутится перед глазами, даже когда я поворачиваюсь и наконец замечаю, что не один. Он сидит за столом, читает газету и пьет до неприличия крепкий кофе. Он такой... Правильный. Пытаясь испепелить коробку взглядом, он все еще сохраняет спокойное выражение на холодном лице. Мне это нравится. Оказывается, он что-то мне сказал. Так, надо собраться и вспомнить. - Что? - он повторил вопрос, потому что знает, последние несколько... Э-э, месяцев я медленно соображаю, будто меня заморозили. Раньше его это раздражало, но он смирился, как и со многими вещами. Его голос пустой, но взгляд, все еще прикованный к коробке, не оставляет сомнений. - ЛСД, Майкл, - он любит, когда его так называют, а я терпеть не могу. Мы противоречим друг другу, всегда. Украдкой смотрю на его до тошноты тощие ноги, затянутые в выцветшие черные джинсы. Слишком длинные, коленями они упираются в низкую столешницу. Ему неудобно, он ерзает на стуле. Мне это нравится. - Не приходи сегодня, - сказал он и вернулся к чтению. Знает же, что приду. Даже если сейчас не хочу, потом выбора не будет. И у него не будет, но он знал, на что идет, переезжая ко мне. Знал, что для понимания, перехода на новый уровень сознания мне нужны наркотики. Они помогают, снимая все ограничения для мышления. Они - мой хрустальный щар, в котором я могу найти ответы. - Ладно, - бросил я, скрываясь за дверью своей комнаты. Теперь остается только ждать. Ждать, когда придет откровение, правда, новая каждый раз, но остро необходимая воспаленному мозгу. Бэд-трип - полезная вещь. И пусть потом приходишь в себя сутки, а тело уже тебе не подчиняется, но это необходимо. Новый уровень кошмара - психоз и наркотики. Не во имя рок-н-ролла, но ради правды. Для него. Ради себя.
***
Курсор скачет, клавиатура плавится, а на экране ровными, но уродливыми буквами выкладывается мозаика. "- Я ненавижу. - Знаю. - Помоги мне. - Ты сам знаешь, что делать." Свет гаснет, так лучше, намного. Из беззубой пасти окна пахнет кислыми гниющими листьями, которые стекают с потолка. Кто-то следит. Почему так близко?! Потолок так давит, мне нечем дышать, а ком в горле пытается совсем лишить воздуха. Простынь подо мной мокрая, подушка ледяная. Глаза на потолочной побелке. Кто-то следит. - Я ненавижу. Лестницы. Ступени и перекладины. Пролеты и этажи. Не путь, а тупик. - Я ненавижу. Люди. Конечности и органы. Головы и тела. Не жизнь, а разложение. - Я ненавижу. Офисные здания. Перегородки и пространства. Столы и кулеры с водой. Не убежище, а клетка. - Я ненавижу... Я люблю. Он. Невинность и противоречия. Чувства и оболочка. Не влюбленность, а зависимость. Вентиляция - черная дыра, точка абсолютной гравитации. Вентилятор гонит запах гари и плавления. На стенах вздуваются волдыри ожогов. Кто-то смотрит. Зачем мне это?! Глаза выжигает едкий дым, жар уничтожает кожу до самых напряженных мышц. Всего этого нет, но я чувствую. По обуглившимся от галлюцинации щекам стекают первые слезы. На выжженной стене глаза. Кто-то смотрит. - Я нервничаю. Лестница. Мой портфель между пролетами - смесь, вся таблица Менделеева, коктейль Молотова для небоскреба. Атомная бомба в бумажном свертке. Расплавленный металл перекрытий и балок поднимается до уровня щиколоток. Кто-то наблюдает. Кажется, что между моей спиной и кроватью не тонкая пленка пота, а слой жидкого железа. Оно затопляет комнату, поднимаясь уже до уровня ушей, заливаясь внутрь. Больше не могу. Я встал, не знаю как, но теперь я медленно двигаюсь в сторону двери, как мне кажется. Раскаленная более чем до тысячи градусов река оказывает сопротивление. Металл обволакивает ноги, проникая в поры, делая их тяжелыми. Почему они такие тяжелые?! Мне всего лишь нужно дойти... До его комнаты. На двери в нескольких дюймах от меня глаза. Кто-то наблюдает. - Я боюсь. Люди. Лестницы. Офисные здания. Его нет. Запах гнилых листьев, гари, расплавленного металла и... Крови. Кровь везде, она смешалась с людьми, они... Они тащат меня за собой по лестнице, которая ведет в никуда. Но я должен найти его. Я знаю, он там, в пустой комнате, которая горит. Плыву, но волны крови, переломанных костей и расплавленной кожи накрывают с головой. Спасти. Стена будто пружинит, и я по инерции возвращаюсь в центр коридора. Зрение бесполезно, конечности, судя по всему, тоже. Все, что реально и важно - кровь. Руки вязнут в ней, неуверенно прикасаясь к стенам, тяжелые багровые капли одна за другой срываются с потолка, пропитывая одежду и волосы. Кругом только кромешная темота, но не для меня. Я вижу огонь. Жар осязаем, он светится. Я боюсь света. Истосковавшийся по еде желудок болезненно сжимается, боль заставляет мышцы пресса сократиться, и меня в мгновение ока складывает пополам. Из моего рта льются потоки густой, горячей крови, которая обжигает язык и не позволяет нормально дышать. Кровь, листья, металл льются на пол, расползаясь по истрепанной ковровой дорожке пятном кислоты и страха. Поток не собирается останавливаться, а воздуха в легких почти не осталось. Я прислоняюсь к стене и медленно сползаю на пол, измазав в крови всю спину и затылок. Если это конец, то я даже немного рад. Пламя перед глазами исчезает, остается спокойная, умиротворяющая темнота. Меня больше не тошнит, только голова кружится, и горло жжет до слез, которые, в общем-то, и не переставали катиться по моим щекам. "Все прошло", - только и смог подумать я. Глаза не открывались, да я и не хотел. Сейчас лучшее, что я могу сделать - провалиться в беспамятство, не задумываясь и не жалея ни о чем. Кошмар ушел, не безвозвратно конечно, но сейчас его нет. Только прохладные сильные руки кладут на кровать и обвиваются вокруг трясущегося тела. Сегодня он впервые пришел сам.
***
Мы сидим за крохотным кухонным столом. Он спрятался за газетой. У меня укрытия нет, я просто уставился в огромную чашку с хлопьями. Сколько себя помню, всегда ел хлопья только из чашки. Шея затекла, голова болела, но не это главное. Главное - мы снова друг друга не знаем. Как ни странно, я помню все, что произошло вчера ночью. И то, как он пришел за мной. Впервые. С утра помог мне встать и привел на кухню. Умываться я не собирался, потому что не хотел снова видеть водоворот, не хотел испытать соблазн броситься туда. Сделал мне завтрак - медовые хлопья. Я ненавижу медовые. Думаю, он насыпал их в чашку только потому, что другой посуды нет. Он не на зло, кажется. Стоит рассказать о нем кое-что: Майк хороший. Правда, очень хороший. А я нет. В этом-то все и дело - мы разные. Даже не так, мы противоположности. Как материя и антиматерия, которые сделали наш мир таким, какой он есть. Мы очень похожи, различие в наших ДНК меньше одной десятой процента, но мы разные. Мы можем неплохо уживаться вместе, но стоит подобраться друг к другу действительно близко - взрыв. Подобно столкнувшимся материи и антиматерии, словно миллиарды бомб над Хиросимой, тысячи Солнц. Откуда я знаю? Я уже допускал подобное. Ему было больно, и это только моя вина. Майк хороший, а я вот нет. Совсем. - Ты есть собираешься? - это прозвучало грубо, видимо он уже не один раз заговаривал со мной. Майк не всегда был таким. Я изменил его. Он был самым замечательным человеком, но переехав ко мне, он обрек себя на мое общество. Майк нашел выход. Всегда находил. Ему проще подстроиться. Смириться с моими истериками и более чем экстравагантными выходками, с наркотиками и тем, чего я от него так долго добивался, руководствуясь эгоизмом, слыша лишь резкий голос воспаленного сознания. Он не выдержал лишь однажды - когда я ушел. Ушел из этого полуразвалившегося дома на самой окраине отвратительнейшего из всех городов. Много ли вы встречали людей, по доброй воле отправившихся в психушку? На мой взгляд, это лишний раз доказывает, что у них серьезные проблемы с содержимым черепной коробки. Зачем я это сделал? Все просто - я сбежал от своих проблем, точнее, от их части. Главной задачей было вырваться, сбежать от толпы, замкнуться, поддерживая контакт лишь с ограниченным количеством людей. И тогда я впервые задумался о Майке, о том, как ему со мной тяжело, но менять в себе ничего не стал. В больнице было не так уж плохо, на самом деле. Не хватало наркотиков, но когда детоксикация закончилась, все, вроде бы, стало налаживаться. И с "местными" отношения складывались хорошие. Так, на будущее: если вам когда-нибудь доведется отправиться в психиатрическую лечебницу, не тратьте время зря - общайтесь со всеми, независимо от их заболеваний. Это интереснейшие люди, не обремененные мирскими заботами. Они смогут открыть вам тайны, о которых вы и не подозревали. По возвращении я обнаружил, что дом изменился. Нет, он не стал райским уголком, но определенно что-то произошло. Слои пыли исчезли с немногочисленной мебели, кучи мусора из углов тоже пропали, а дыра в полу коридора была не очень аккуратно, но заделана. Даже появились какие-то чахлые растения и занавески на окнах. Майк встретил меня со слезами радости на глазах, но моя реакция на изменения в доме все испортила. Не помню точно, что я тогда делал, но на следующее утро я проснулся среди привычного хаоса. Так мы и жили. Живем. Майк продолжает прожигать дыру между моих глаз. Не говоря ни слова, я поднимаю обе руки над столом. Пальцы неестественно скрутило, а кисти бьет мелкая дрожь, настолько частая, что казалось, окружающий воздух начинает нагреваться, расходясь в стороны вполне видимыми волнами. Тонкие губы Майка чуть скривились. Я ему отвратителен? - Ты пришел сегодня, Майкл, - тихо сказал я, пряча руки под стол. Он скрылся за газетой. Трус. - Ты сам направлялся ко мне. Я лишь сделал шаг навстречу, - он все же положил свою газету на стол и вышел из кухни, оставив меня наедине с остатками кофе, раскисшими в молоке медовыми хлопьями и запахом гнилых листьев.
