Я просыпаюсь, и первое, что я чувствую – это холод. Пронзающий, резкий, неприятный, бросающий в мелкую дрожь. Тело наполняет слабость и тяжесть, не хочется даже дышать, воздух становится ядовитым, в нем нет чистоты, которую иногда безумно хочется вдохнуть. Так происходит каждое утро, и я привык к этим ощущениям, я терплю их, потому что знаю, что сам виноват, что все это последствия моих действий. Ничего не изменится, как бы я не ненавидел просыпаться в таком состоянии, я не исправлюсь, все будет продолжаться точно так же, изо дня в день. Я знаю, я мог бы не напиваться каждый вечер, и чувствовать себя живым каждое утро. Я мог бы, но такого не будет. Я могу только пообещать себе, что больше не буду пить, но все равно в ту же ночь буду до полусмерти пьян. Зависимость? Возможно, но я даже не пытаюсь от нее избавиться, и надо ли? Это неправильно, слабовольно, и пусть, мне ведь нечего терять, совсем нечего...
Я до сих пор не открыл глаза, мне кажется, что любая мелочь способна сейчас причинить боль. Я продолжаю лежать в таком же положении, когда слышу какой-то шорох и шаги, доносящиеся с другого конца комнаты. Я не один. Сначала меня это даже удивило, и я копнул глубже в воспоминания вчерашнего вечера. Я помню парня, с которым вчера познакомился, отчетливо помню его внешность, голос, обрывки нашего разговора. Как я добрался домой, я, естественно, не помню, как обычно это и бывает со мной. Но стало быть, Франклин все-таки остался у меня, и он до сих пор ходит по моей квартире. Меня почему-то обрадовал этот факт, сама мысль, что кто-то есть рядом, что все произошло так, как я хотел. Надолго ли? Я бы хотел верить, что парень не исчезнет совсем скоро, что я смогу узнать его лучше, что он сможет стать моим единственным настоящим другом, что он будет тем, с кем мне будет приятно проводить время. Не хочется терять такого человека как он – может быть, мне больше никогда не повезет познакомиться с кем-то хотя бы отдаленно похожим на него, с кем-то, кто сможет так же восхитить меня. Нет, я уверен, ничего подобного в моей жалкой жизни больше не случится, это мой единственный и самый ценный подарок. И если бы я только мог знать, как скоро судьба заберет свой подарок обратно, если бы я только мог ее остановить. Он уедет – все вернется на свои места, все будет, как раньше, и я, наверное, готов к этому, я понимаю, что иначе быть не может. Всего лишь встреча, случайное знакомство, и почему я так превознес его, почему я придал ему столько значимости? Все так неожиданно, спонтанно, нетипично для моей обычной жизни. Но, может, так и должно быть, может, что-то должно измениться, может быть, пришло время почувствовать что-то новое, увидеть что-то, что ранее не открывалось моему взору?
Я все еще не открываю глаза, я думаю, убаюкивая себя собственными мыслями. Кажется, еще пара секунд и я опять погружусь в сон, опять утону в нем, отрекаясь от реальности. Слух притупляется, я совсем перестаю обращать внимания на звуки, они становятся второстепенными, практически незаметными, ненужными мне сейчас. Одно мгновение – все, что мне требовалось, чтоб оставить лишь тело на этой кровати, а душу переместить в другие мира, такие далекие и недостижимые. Одно мгновение, которое я этим утром, похоже, не заслужил. Я почувствовал, как мое тело трясет чья-то рука, схватив меня за плечо. Теперь мне придется открыть глаза, теперь нужно заставить свое тело проснуться. И я сделал это – медленно мои веки приоткрылись, в глаза ударил дневной свет, разбавленный угнетающей серостью. Все как обычно, только сегодня я просыпаюсь не сам по своей воле, сегодня меня будят, причем настолько настойчиво, что этому невозможно не поддаться. Я открываю глаза, немного лениво и нехотя, но на этот раз полностью. Я вижу перед собой лицо парня, такое же, каким я видел его вчера, я вижу, что это не сон, и мои губы расплываются в легкой сонной улыбке. Я почему-то чувствую себя на удивление хорошо, не смотря на неприятные болезненные ощущения по всему телу. - Ты всегда так долго спишь? - спросил парень, все еще стоя надо мной. – Уже полдень, - добавил он, улыбнувшись, а я сел, повернувшись к нему лицом, чтоб лучше его видеть. Только сейчас я заметил, что он надел на себя мой цилиндр, всегда висящий на крючке у входа вместе с верхней одеждой. Я довольно редко надеваю на себя головной убор, только когда на улице становится уж слишком холодно. А в остальном, кому здесь нужны эти моральные устои и прочие традиции, кому, в конце концов, придет в голову меня осуждать за это? Меня ничуть не возмутил и не огорчил тот факт, что кто-то без моего ведома взял мою вещь и посмел распоряжаться ей, как ему самому угодно. Нет, этот поступок меня даже чем-то привлек, мне понравилась эта непринужденность, которая живет в парне. Я еще не могу до конца раскрыть его характер, но уже могу понять, что его нельзя отнести ни к ряду грубых немытых рабочих, не способных даже на то, чтоб вести разговор, ни к ряду мужчин, не позволяющих себе ничего лишнего, свято следующим правилам этикета. Если найдется еще какой-то тип людей, который можно найти в нынешней Англии, то уверен, парень не подошел и под его описания. Этот человек уникальная смесь разных качеств, он не клише, не обыкновенная заготовка, под которую подойдут тысячи однообразных и занудных людей, совсем не привлекающих моего внимания. Я не спускаю взгляда с Франклина, наблюдая за каждым его движением, за мимикой и его поведением в целом, за тем, как он вопросительно поднимает брови, как поправляет волосы, заправляя их за ухо. Как по-настоящему он выглядит, как искренне, не напыщенно, не пытается создать какого-то особенного впечатления, как привыкли делать многие, заводя новые знакомства. Он остается собой. И ему не нужно ничего разыгрывать, в нем достаточно очарования, чтоб я мог его просто так разглядеть. - Я вижу, Вы... – я слегка замялся я, вспомнив, что могу спокойно обращаться к нему на ты, - вижу, ты уже успел здесь неплохо освоиться, - сказал я, почесав затылок. – Как спалось? – спросил я, поднимая свою одежду, разбросанную на полу. Каждое даже малейшее движение отдается глубокой головной болью, что я щурюсь, стараясь как-то подавить это ощущение. Вдруг в один момент мне отчего-то стало обидно, что наше знакомство произошло в каком-то грязном трактире, насквозь пропитанном алкоголем и потом. Хотя, возможно, это была наша единственная возможность встретиться, единственное место, где мы могли найти друг друга. Мне стало стыдно, что сейчас парень должен видеть меня таким, ничтожным, растрепанным, запухшим, жалким. Стыдно, что он видит такой процесс моего пробуждения, что он видит худшую часть меня, то, что не должно выходит за пределы моего собственного мира. Но он видит меня таким, каким я есть, всего, с моими недостатками, когда у меня нет возможности ничего скрыть, он видит мою правду, и может быть, это даже к лучшему, что мне не приходится ему врать. Хотя мне кажется, что он и не нуждается в моей лжи и притворстве, он и сам в таком случае вряд ли стал бы придаваться к подобным вещам. - Как спалось? – вдруг, будто бы очнувшись, спросил Франклин. – Неплохо, если бы не твое приглашение вчера, наверное, было бы намного хуже. Спасибо, - сказал он, улыбнувшись, а я только кивнул в ответ. Если бы он только знал, насколько я рад, что он остался, наверное, еще больше, чем он сам. – Когда эти уродливые цилиндры уже выйдут из моды? – фыркнул парень, снимая с себя головной убор, и другой рукой взъерошивая волосы. Он принялся крутить цилиндр в руках, словно пытаясь что-то найти, стал рассматривать его, как ребенок рассматривает что-то новое, еще не знакомое ему. - Они уже выходят из моды, скоро совсем не многих можно будет увидеть в них. Времена так быстро сменяют друг друга, что порой сложно уследить за всеми переменами. Но вряд ли в ближайшее время я стану тратится на головные уборы и прочую мелочь, - сказал я, застегивая пуговицы на жилетке, одетой поверх мятой белой рубашки. - Самая бессмысленная вещь в гардеробе, а еще более абсурдно носить ее круглый год. Глупые правила для глупых людей, не иначе, - проговорил Франклин с явным пренебрежением в голосе, и еще разок прокрутил цилиндр в руках. В следующий момент он уже кинул его в мою строну, заразительно и звонко смеясь прямо как ребенок, сделавший какую-то пакость. Многие люди назвали бы его поведение дурным тоном, даже в какой-то степени неуважением, но мне сейчас это кажется настолько правильным, настолько прекрасным, а сам парень таким близким и родным, словно я знаю его, как самого себя, словно я провел с ним всю свою жизнь. И я не могу его ни в чем упрекать, говорить, что он делает что-то не так, как положено. Он должен быть таким, каким есть, таким взрослым ребенком с кипящей в жилах кровью, он не должен быть таким как все, стать одним из огромной стаи, он должен сохранить свою яркую индивидуальность, остаться особенным среди однообразной толпы. Я улыбнулся, просто не сумев сдержать улыбки, смотря на парня, смотря на его растрепанный внешний вид, который ничуть не делает его хуже.
- Хочешь есть? – спросил я, вставая с кровати. – Правда, у меня почти ничего нет, но я могу сходить купить что-нибудь, здесь недалеко, - засуетился я. Мне действительно хочется, чтоб мой гость ни в чем не нуждался, мне хочется быть любезным и щедрым к нему. Наверное, это вполне закономерно, когда пытаешься угодить человеку, который тебе искренне нравится, к которому ты испытываешь какую-то симпатию. И это нормальное желание не только в плане культуры и морали, но и на личном уровне – как развитие человечности в себе, внимательности к окружающим. Чувства к кому-то заставляют и себя самого чувствовать человеком, способным не только на существование на инстинктивном уровне, но и на духовном и эмоциональном. - Нет-нет, ничего не нужно, спасибо, - поспешил ответить парень, мотая головой и чуть приподняв брови. – Я бы хотел кое-что спросить, если можно, - застенчиво начал он, как-то осторожно, издалека, будто боится чего-то. Меня это слегка насторожило и даже озадачило, потому что я пока что не могу понять, что может быть такое, что было бы страшно спросить у меня. - Все, что угодно, - уверил я. – Ты можешь спрашивать у меня все, что захочешь, а я постараюсь ответить тебе. Так в чем же дело? – наконец поинтересовался я, смотря в глаза парню, такие большие, светлые, живые. Он робко улыбнулся, и его и без того мягкие черты лица стали еще утонченней, еще красивей. Таким, каким он есть сейчас, для меня он чуть ли не идеален. - Хорошо, - решительно произнес Франклин, тут же отходя к столу. – Это не совсем вопрос, скорее, я неправильно выразился, но... Утром, пока ты спал, я подошел сюда, и я знаю, что не должен был, что слишком многое себе позволяю, но я прочел то, что написано на этих листах. Совсем немного, бегло, но все же прочел... Я уверяю, если бы тут было что-то личного характера, какие-то письма, я бы не стал читать, я бы не стал! Наверное, в любом случае я не имел права читать, но я начал, и тогда уже не хотел останавливаться. И я все-таки хочу спросить, если ты говоришь, что ответишь – это ты писал, ведь так? – договорил парень, закончив свою «исповедь» тем самым вопросом, который изначально и хотел задать. Поначалу, слушая его, я оцепенел, мне стало тревожно, даже как-то волнительно на душе. Я не был взбешен, раздражен или разозлен, ни на мгновение меня не посещали подобные чувства, меня не возмущал тот факт, что кто-то прочел мои рукописи без моего разрешения. Возможно, прочитал бы их кто-нибудь другой, я был бы вне себя от ярости, но для этого парня я, похоже, сам того не ведая, сделал исключение. Меня даже обрадовало то, что он прочел то, что я пишу, что он видел мою работу, я бы и сам хотел ему показать свои рассказы, но если он уже прочел их сам, то я нисколько не расстроен этим. Я лишь волнуюсь, путаясь в своих предчувствиях и ожиданиях, боясь даже узнать, что он думает о моем творчестве. Если он скажет, что ему не понравилось, я буду разбит, от него эти слова будут звучать сокрушительно, они разрушат меня. Кто угодно мог бы мне такое сказать, и я бы отмахнувшись рукой продолжил делать свое дело, убеждая себя, что все это не бессмысленно, что когда-нибудь люди смогут меня принять. Но если сейчас Франклин негативно оценить прочитанное, я приму это слишком близко к сердцу, я поверю его словам, они будут для меня решающими, и не знаю, как после них я буду дальше писать. А если ему понравилось? Сказать, что я буду безумно счастлив, будет мало, я буду окрылен от счастья. Он даст мне надежду, даст веру в то, что я не так безнадежен и бездарен, как мне говорят. Я верю ему, только его слова сейчас имеют значение. Никто другой не смог бы оказать на меня такого влияния, как этот парень. Если он не сможет понять меня, не сможет увидеть того, что я хочу донести, не прочувствует моих мыслей, тогда кто, кто сможет? На что тогда мне надеяться, и останется ли надежда вообще? - Да, у меня не было возможности сказать, что я пишу, - я подал голос, мне даже кажется, что он слегка подрагивает от волнения, и мне никак не удается это подавить. – Но ты уже сам все узнал. И теперь я хочу услышать, как ты относишься к тому, что прочел, больше всего сейчас мне нужно знать твое мнение, - сказал я, не отводя взгляда от парня, смотря прямо ему в глаза, будто самостоятельно ища там какие-то ответы. Мое сердце бьется так быстро, так четко, неумолимым ритмом, выстукивает, пытаясь выскочить из моего тела наружу, прожечь во мне дыру. - Это прекрасно! – воскликнул парень, вздымая руки в воздух. – Я никогда прежде ничего подобного не читал: все так необычно, так живо, так правдиво, так сильно. Ты безумно талантлив, - восхищенно сказал он, и только эти слова вселили в меня столько счастья, внутреннего ощущения легкости, вдохновения, в конце концов. Я услышал даже больше, чем надеялся услышать, и стоит ли говорить, как много значила для меня его оценка. - Мне никогда раньше такого не говорили, - только и смог выговорить я. Мне действительно никто не говорил о том, как я пишу. Конечно, редакторы говорили многое, чаще всего нелестное, но стоит ли им верить? Они не признают меня скорее из-за того, что я пишу, а не из-за того как я пишу. Вряд ли у этих людей стоит искать объективность, они судят о литературе, находясь скованными определенными рамками, зная, что некоторые вещи туда они просто не могут впустить. Может быть, еще не настало то время, когда можно будет говорить прямо без запретов, не бояться, что на следующий день тебя захочет убить вся верхушка Англии, вплоть до самого правительства. Они не принимают ни одного кривого слова в их адрес, все должно быть мягче, аккуратней, если ты заходишь на территорию «святыни». Но я никогда особо не церемонился с ними, не подбирал особенных слов, не пытался быть осторожней в своих мыслях, именно за это меня теперь не особо жалуют. Так что я не врал, когда говорил, что до сих пор мое творчество практически оставалось неоцененным, что я не слышал каких-либо комплиментов в свой адрес. - Ты заслуживаешь, чтоб тебе это говорили чуть ли не каждый день! Ты великолепно пишешь, и мне никогда не станет понятным, почему до сих пор ты живешь в такой нищете, будучи гением? Это ужасно несправедливо, потому что на самом деле таких как ты очень мало, и ты достоин большего, достоин уважения к себе, - сказал Франклин, а я лишь обреченно вздохнул. - Таких как я? – переспросил я, улыбнувшись. - Мало кто умеет писать, а ты это делаешь виртуозно, ты мастер, и это очевидно, странно, что никто этого не замечает, - серьезно сказал парень. Он выглядит настолько убежденно, уверенно в своих словах, даже несколько возмущенно. Главное, он не выглядит равнодушным, а для меня это важно, для меня бы была обидна его безразличность. - Ты ошибаешься. Писать умеют все, и многие пишут, в этом я отнюдь не уникален, - высказался я, и мой собеседник недовольно закатил глаза. - Может быть, и умеют, но, знаешь, я бы не стал брать в счет всяческие дамские дневники, рассказывающие о любовных похождениях их хозяек, и прочую ерунду. Такое творчество не стоит даже капли внимания, а я говорю о таланте, о той изюминке, которая делает пирог вкуснее, о том особенном умении, что делает писателя писателем, и отличает его от заурядного любителя, - сказал Франклин. Я лишь слушал его, вникая в каждое слово с чувством, что в его лице я обрел своего лучшего критика, своего самого лучшего читателя, которого мне вряд ли когда-нибудь захочется терять. - Ладно-ладно, ты был очень убедителен. Ты победил, - усмехнулся я, сделав легкий кивок головой. - Надеюсь, ты разрешишь мне дочитать, - с надеждой в голосе сказал парень, и разве я мог бы ему отказать? - Конечно, ты можешь читать, сколько хочешь, я буду только рад, - сказал я, довольно улыбнувшись. Я наконец-то нашел человека близкого мне по духу, интересного собеседника, того, с кем мне приятно просто находится рядом. Наконец-то в моей жизни происходит что-то хорошее. - Тогда сейчас ты покажешь мне вашу Англию, правда? – улыбаясь, спросил мой гость, немного прищурив глаза. - Сколько угодно, - засмеялся я. – Как ты пожелаешь.
как же все красиво написано! это шикарно...черт, слов нет) я в восторге) вот только со стороны странно смотрится, я когда читаю "Франклин" сразу ржать начинаю( так официально! Не представляю как люди так друг к другу обращались) а в каком году происходит действие? Автор, низкий вам поклон за столь чудесную главу
Ахуенна блеать! Все ахуенна! Захожу такая. И ОБА НА! ФИК ТВОЙ счастьерадостьобасслась. А то эти нытики со своей любовью затрахали уже. прям АРГХ бесят. Ты спасла меня :333 уже за это спасибо. Почитала, да... и согласна см lynx готова ржать от Франклин. Нет, я конечно все понимаю, но непривычно и кхм. ржачно все-таки) Нравится тут очень Джерард, но полную характеристику его характеру пока дать не моргу. но он не очень уверенный в себе тип, который любит человечность? нэ? Все равно спасибо тебе, люблю тебя, твои работы, и мозг твой тожэ
жаль, что нет у меня времени вам ответить, но всем большое спасибо) и я знала, что кто-то спросит про Франклина. мне самой не нравится так писать, но потом Джерард уже не будет его так называть, а пока надо потерпеть)) так что извините уж. Lynx, 1870-е, приблизительно так.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
