Все в моей семье, кроме меня, были католиками. Я перестал ходить в церковь с родителями и сестрой сразу, как только стал понимать, что за дерьмо творится вокруг. Вопросы веры и религии были для меня очень туманными и неопределенными; я знал об Иисусе из детской Библии с глупыми картинками, которую стащил из школьной библиотеки и прочитал, и которая по сей день подпирает стол в моей комнате в родительском доме - если только отец не решил ее сжечь, как напоминание о непутевом сыне. Из зомбо-ящика и прочих бездонных источников трепа я знал и о других религиях. К чему я? К тому, что я не видел разницы между ними - только заковыристые умные словечки, но смыл один: Бог есть. Уже став подростком, я верил в это, но не причислял себя ни к какой вере. Ненормально? Неправильно? Так нельзя? Мне плевать. Я тот еще засранец, я грешник, каких поискать, но я верю, что когда-нибудь меня привяжут к ослу и протащат по всем кругам ада.

О Боге и вере в Него я вспомнил в ту минуту, когда в магазин вломился Стефан - бледный, перепуганный насмерть, он колотил в дверь, пока я не проснулся от грохота и не впустил его. Уже тогда, увидев его лицо, я понял: случилось нечто непоправимое.

Стефан снова рухнул на колени. Он снова пришел просить. Не о просьбе. О прощении.

Он рассказал, как помог Брайану извлечь из холодной воды бездыханное тело Джерарда. И в ту секунду мое сердце пропустило сразу несколько ударов. Я опустился на пол, напротив парня.

В кромешной тьме рыдали двое.

Один - от чувства вины, проедающей его изнутри.

Второй - от бессилия и боли.

Мне полегчало только тогда, когда Стефан убедил меня, что Джерард просто без сознания, но в порядке.

Я хотел броситься к нему, домой, чтобы упасть и валяться у его ног, вымаливая прощение. Но понимал, что он не простит меня: слишком далеко я зашел, помогая Стефану. Будь я на его месте, я бы не смог себя простить.

Мне стало тошно от самого себя. Ради Стефана, который жалок в своем бессилии, ради Брайана, который отвратителен в своей жестокости, я почти собственными руками едва не убил самого родного и любимого человека. Я должен был знать, что он не перенесет разлуки. Потому что меня уже давно преследовал сладкий запах гнили. Потому что я сам, без раздумий, вышел бы в окно, если бы Джерард решил бы оставить меня.

Слезы стекали по моему лицу. Я сгорал изнутри от безграничной ненависти к самому себе. И к Стефану, который лопотал извинения, пытаясь нащупать мои руки в темноте.

Ненависть к себе - самое страшное, самое разрушительное, самое опасное, что может быть в человеке. Ненависть к себе напоминает коррозию. Ненависть к себе порождает самоуничтожение. И оно пожирает тебя. Пожирает самое светлое, самое теплое, что питает тебя изнутри. Пожирает медленно, смачно отрывая кусочек за кусочком, разгрызая нити, на которых держится твое самообладание, лижет отравленным пламенем твою веру в самое сокровенное. 

В такой ненависти нет обжигающей страсти. Есть только сотни, тысячи крошечных псов, которые рано или поздно загонят тебя к обрыву - когда у тебя не хватит сил бороться, ты будешь только рад добить самого себя, тебе будет плевать на свою гордость, силу, близких и родных. Ненависть ослепляет.

Я схватил Стефана за край его куртки и вышвырнул на улицу, захлопнув дверь. Он не вернулся. Он понял меня, как и я его.

Я вернулся в кладовку и упал на диван.

Я был готов просить прощения у Бога, замолить каждый свой грех, стоять на коленях до тех пор, пока он не простит меня и не даст шанса вернуться к Джерарду.

И еще. Я ненавидел себя. Ненависть к Джерарду, которая превратилась в Агрессию, казалась детской забавой на фоне того, что я чувствовал к себе.

Я был готов сесть на электрический стул и самостоятельно поджарить себя на проводах.

Такая сука, как Фрэнк Айеро, не заслуживает даже прикасаться к Джерарду Уэю.

Я забылся тревожным сном. Последней мыслью, которая мелькнула в моем воспаленном сознании, была надежда на то, что я больше не проснусь. Никогда.

Я проснулся под теплым, хоть и дырявым пледом, ощущая на теле приятную тяжесть руки Фрэнка. Сонно улыбаясь, я приоткрыл глаза, глядя в окно, за которым просыпался город. Тусклый свет солнца, пробивающийся сквозь обглоданные холодом ветви, заливал комнату мягким теплом, наполняя каждый уголок нежностью и уютом. Мне было тепло, хоть и немного побаливало горло, и, в принципе, я был счастлив.

Слегка пошевелившись, я почувствовал, как напряглась рука Фрэнка, прижимающая меня к кровати. Я невольно улыбнулся и замер, не желая тревожить его сон, зная, что он вот-вот проснется и по привычке, с невероятной нежностью, прижмется щекой к моей щеке.

Я уже говорил, что хочу просыпаться в его объятиях каждое утро? Я повторю: это невероятно – просыпаться в объятиях любимого человека, понимая, что ты проживешь еще один день не вхолостую, а для кого-то. Для кого-то, кто тебя любит. По-настоящему любит, до мурашек и истеричных всхлипов. Познавшие это чувство – бесконечно счастливые.

Да, мы иногда ссоримся и, если говорить честно, далеко не сразу пришли к единому мнению. Я ухмыльнулся воспоминаниям (чего стоит его погоня за мной с металлической ножкой от стула) и потянулся, сладко зевая и надеясь, что сегодня воскресенье, и мы сможем подольше понежиться в постели. И, пока я восстанавливал в голове дни недели, меня внезапно ослепительной молнией ударили воспоминания о вчерашнем дне.

Стэфан. Ссора в узком коридоре нашей квартиры. Сладко-гнилой запах. Распахнутые настежь окна. Таблетки. Ледяная вода. Голубые глаза, сверкающие над слоем воды.

Я оцепенел. Комната, наша комната, в которой мы провели вместе столько чудесных часов, внезапно показалась чужой и холодной, будто тусклое осеннее солнце нырнуло за тяжелую тучу. По спине пробежала неприятная судорога. А тяжесть руки, от которой меня разделял только драный плед, вдруг показалась не такой приятной и родной.

- Проснулся? – раздался над ухом чужой голос, лезвием полоснувший по слуху. Мне снова захотелось оказаться на дне ледяной ванны, наполненной до краев водой, чтобы не слышать и не чувствовать ничего, кроме… холода.

Холода мне хватило сполна – ледяная кисть Брайана, так отвратительно похожая на мою собственную, бледную и уродливую, скользнула под плед и прижалась к моим бедрам, отбирая крохи тепла, которые я собрал за ночь.

- Где Фрэнк? – хрипло прошептал я, решив не интересоваться, как этот ублюдок попал в квартиру.

- Понятия не имею, - небрежно отозвался Брайан.

- Что ты тут делаешь?

Брайан промолчал, лишь улыбнулся. Он поднялся с кровати, избавив меня от своей холодной руки.

- Завтрак на столе, - буднично объявил он, удаляясь из комнаты. Только на пороге замер и добавил: - Поторопись, скоро начнутся занятия.

Я сел на кровати, отбросив в сторону плед и позволяя холоду поглотить мое тело. Восстанавливая в голове события вчерашнего дня, я не чувствовал ничего кроме дикого, почти нечеловеческого желания ослепнуть, оглохнуть, онеметь… умереть.

Фрэнк ушел. И он не вернулся, когда был мне так катастрофически нужен. Он просто ушел, махнув рукой на меня и мою истерику, устав от моей тупости и решив не тратить время и нервы на объяснения. И я не могу его винить. Он просто ушел. Ушел, как и любой другой сильный и уважающий себя человек.

Я всхлипнул и, упершись локтями в колени, спрятал лицо в ладонях, не желая видеть ни Брайана, который так самоуверенно пытался заменить Фрэнка, ни холодную комнату, в которой мы совсем недавно были счастливы.

Джульетта погибла от собственной глупости, Ромео устал от ее истерик и сбежал прочь, спасаясь (или спасая). Сама истеричка скончалась на операционном столе, но вряд ли это можно назвать смертью – ей нет пощады, и так просто она не отделается. Просто похороны перенесли в связи с плохой погодой, а в морге, куда бросили бездыханное тело, на пару оставили сумасшедшего некрофила, который будет над ней извращенно издеваться, притворяясь Ромео и добивая несчастную, чтобы протащить ее хладный труп за собой по всем кругам ада.

Вот и все. Все кончено.

Давайте, ну же? Кто скажет роковое «снято», погасит прожекторы и подбежит ко мне, чтобы смыть грим? А завтра я проснусь где-то совсем другим человеком, чье сердце еще умеет биться, не спотыкаясь, одиноким, правильным, мудрым и… живым.

- Ты еще не встал? Немедленно поднимайся!

Меня с головой накрыло отвращение. Я заскрипел зубами, грозя раскрошить их к чертям, вскочил с кровати, стараясь не замечать, что меня одели в футболку Фрэнка и мои домашние шорты, и резким движением схватил Молко за грудки.

- Проваливай отсюда! Живо! – просипел я едва слышно.

Глухо рыдая от ярости и безысходности, я выталкивал Брайана из спальни, но тщетно – он был гораздо сильнее меня, хотя практически не отличался телосложением. Он быстро и ловко заломил мне обе руки и втолкнул вглубь комнаты, бесцеремонно швырнув на кровать.

- Прекрати эту истерику, - отрезал Брайан холодно, пока я сотрясался от беззвучных рыданий. – Фрэнк ушел. Он не вернется. Больше никогда. Заруби это себе на своем прелестном носике и больше не пытайся даже заговорить о нем. Фрэнка больше нет.

И он ушел, оставив меня наедине со своей болью, еще сильнее разбередив раны.

Гребаный некрофил, оставь мое тело в покое! Забери, что тебе надо! Сердце, легкие, печень, селезенку? Что ты там коллекционируешь в своем подвале? Забирай, держи, возьми и проваливай, только оставь меня в покое…! Дай мне просто спокойно разложиться от кислотной боли в груди…

Но никто и не думал меня оставлять в покое. Этот ублюдок вернулся буквально через минуту и плеснул мне в лицо стакан холодной воды. Я чувствовал, как она стекает по коже, впитываясь в одежду и простыни подо мной, и просто хватал ртом воздух, с невыносимой ясностью вспомнив, как захотел жить вчера, когда понял, что обратного пути нет. Брайан дал мне этот путь – пусть я его и не просил, пусть он и сделал это исключительно ради себя, - я жив.

Я жив, и я еще могу все исправить.

Я гордо вскинул голову, как это обычно делал Фрэнк – мне всегда это казалось сильным и вызывающим, почти дерзким жестом.

Но я мгновенно осекся, увидев презрительную ухмылку Брайана.

- Завтрак на столе. Поторопись, у нас мало времени, - повторил он спокойно, будто я и не намеревался только что спустить его с лестницы.

Он ушел, мягко прикрыв за собой дверь.

Я остался один. Майкс наверняка даже не удосужился заглянуть ко мне в комнату – если вообще не решил переночевать у Алисии. Без Фрэнка. Совершенно один.

Почему мне кажется, что все уже потеряно?