I died in my dreams -

What's that supposed to mean?

Got lost in the fire

I died in my dreams

Reaching out for your hand -

My fatal desire. 

© The Rasmus – Funeral Song

POV GERARD.

До дома мы дошли молча, не глядя друг на друга, не прикасаясь друг к другу и не произнося ни слова. Я чувствовал, как клокочет внутри ярость, но понимал, что это только верхушка айсберга. Под ледяным океаном скрывалось нечто похуже ярости, и я даже знать не желал, что это такое. Я не хотел знать, чьи костлявые пальцы сжимают мое горло, вынуждая дышать через раз. Фрэнк как-то рассказывал мне, что чувствует смерть, когда Она рядом; я не верил. Зато теперь я буквально кожей ощущал Ее присутствие, потому что Она шла рядом с нами в таком же безмолвии, негласно став третьей в нашей скромной процессии.

Ни Фрэнк, ни Стефан не произнесли ни слова, когда, наконец, разорвали поцелуй. Только обменялись долгими взглядами, словно изучая друг друга или ведя невербальную беседу, которую не слышал никто, кроме них. Затем Стефан ушел - наверное, к Брайану, не знаю, плевать. А я, едва почувствовав, что тело больше не парализовано и я могу двигаться, направился домой, намеренно не глядя на хмурого Фрэнка. Он молча нагнал меня и пошел вровень. А меня уже убивала эта тишина. Я хотел схватить его за грудки, встряхнуть, чтобы он почувствовал, как мне было страшно терять почву под ногами, и выбить хоть слово из его глотки. А затем, выслушав оправдания, хорошенько избить. Чтобы ему было точно так же, как мне: плевать. Плевать горько и с кровью.

Мне была отвратительна сама мысль о том, что Фрэнк мог прикасаться так, как ко мне, к кому-то другому.

Мы шли достаточно быстро, чтобы дойти до дома за двадцать минут. Мы молча зашли в подъезд, так же молча проникли в лифт, Фрэнк молча нажал на нужную кнопку и мы поехали. Молча.

На телефон пришло сообщение, нарушив нашу тишину. Майки писал, что придет только к ужину, потому что будет в парке с Алисией. Может, оно и к лучшему. Что-то мне подсказывает, что сейчас, едва за нами закроется дверь, случится катастрофа похлеще цунами, разлома литосферных плит, атомной войны и кислотного дождя вместе взятых. Я был чертовски прав, и совсем не был этому рад. Далеко не впервые в жизни.

Мы молча вышли из лифта, я вынул ключ и повернул в замке: так же молча, без лишней суеты. Только оглушительно громко щелкнул металл. Фрэнк зашел сразу за мной, закрыл дверь и замер, вслушиваясь. Нас по-прежнему было трое. На кухне гудел холодильник, в закрытые окна бился ветер, тикали часы. Я сбросил кроссовки и куртку - прямо на пол. Сейчас мне было наплевать на порядок, который я сам же так тщательно поддерживал. Фрэнк поступил аналогично.

Теперь мы стояли посреди коридора и смотрели друг на друга ничего не выражающими взглядами.

Я смотрел в его глаза осени, на его идеальные брови, на ровный нос, на четкие скулы, на губы... и тут я почувствовал отвращение, волнами подкатывающее к горлу. К этим губам прикасался кто-то, кем был не я. И это было недопустимо: чтобы кто-то так просто и безнаказанно вмешался в нашу агрессию: чистую и идеальную, где все было так тонко и взаимозависимо, где все было точно рассчитано, а любое лишнее прикосновение могло начать апокалипсис.

И сейчас, пока мы стояли в пустой квартире, я чувствовал, как начинается Конец. Конец мне, Фрэнку, нам обоим, нашей агрессии. Да что там говорить, теперь для нас обоих не было ничего, что могло еще когда-то связать нас так же надежно, как было до этого.

Знаете, а Фрэнк до сих пор читал мои мысли, пользуясь последними мгновениями нашей агрессии, которая сейчас содрогалась на полу нашей квартиры меж нами в муках агонии. А Смерть ликующе смеялась, наполняя мертвым звоном наши уши.

- Это конец? - раздался его хриплый голос. Он выглядел постаревшим на пару лет и очень уставшим.

- Да, - буднично отозвался я. - Все кончено. Ты убил нас. Мои овации.

Я медленно хлопнул в ладони, присоединяясь к радостному восторгу Смерти. Мои хлопки звучали особенно жалко и совсем не драматично. Я ничего не видел из-за соленой влаги, закрывающей обзор, и чувствовал, как дрожат руки. Дрожали не только руки. Меня трясло всего: с головы до ног.

Агония перед смертью?

Не знаю.

Наверное.

Плевать.

Я прижался к стене, руки безвольно упали вдоль тела. Горячие, но теперь чужие ладони легли на мои щеки, вытирая слезы и вынуждая поднять голову.

- Посмотри на меня.

Я все равно не видел его из-за пелены слез, но решил послушаться и поднять слепой взгляд.

- Ты плачешь? - прошептал Фрэнк таким же дрожащим голосом. Я сморгнул пару раз, чтобы смахнуть влагу, и увидел, что его глаза тоже полны слез. - Тебе жаль, что все кончено?

- Да, - не своим голосом прошелестел я. - Я плачу. Мне жаль, что нас больше нет.

Фрэнк медлил, собираясь с духом. А я не знал, что говорить на собственных похоронах, когда до смерти остаются считанные секунды, а затем тебя бросят в яму на два метра под землю и швырнут сверху сырой грязи, чтобы притоптать ее и уйти, оставив пару чахлых роз на бугорке.

Что ж… Давай же. Забей последний гвоздь. Стреляй навылет, чтобы потом не пришлось выковыривать горячий свинец из сердца. Давай же, что стоишь? Что смотришь? Что ты видишь, а? Может быть, ты видишь, что внутри меня рушатся планеты? Хочешь досмотреть представление?

Я выше вздернул голову, чтобы он увидел апокалипсис точно так же, как чувствовал его я.

Насквозь.

Навылет.

Только не холостыми, окей?

Я точно знаю, что у тебя нет холостых патронов. Только сквозная искренность, которая совсем недавно перестала греть мои сосуды. Все было по-настоящему. По-взрослому, как любят говорить люди. Но один нюанс – все это только «было», и с каждой секундой отдалялось все дальше и дальше.

Живые снаружи, мертвые внутри.

Красивые снаружи, гнилые изнутри...

- Мы можем попытаться начать все с чистого листа, - выдохнул, наконец, Фрэнк.

Я горько усмехнулся.

Не будет ничего, как прежде. Не будет той кристальной искренней агрессии. Не будет этого абсолютного доверия. Не будет ничего. Снова и снова я вижу чужие губы на родных, снова и снова теряю почву под ногами, снова и снова я... умираю.

Внезапно я понял, что говорил вслух. И теперь на Фрэнка страшно смотреть: его лицо потемнело, будто он неизлечимо болен. Он понял, что все безнадежно, и не стоит сейчас зря пускать электрические заряды в труп и делать искусственное дыхание, прижимаясь к окровавленным губам. Да, Агрессия до сих пор лежала на полу, рыдая в предсмертных конвульсиях, харкая кровью и раздирая собственную плоть сломанными ногтями. Она горит так ярко и ослепительно. В последний раз.

А мы убили. Друг друга. Обоюдно.

Знаете, именно в этот момент моя жизнь была поделена на две части: на "с ним" и "без него". И я до сих пор уверен, что последнее можно без капли сожаления облить керосином, поджечь и бросить в окно.

- Значит, нет? - прошептал Фрэнк. Он приблизился ко мне вплотную, и я по привычке приоткрыл рот, жадно глотая его дыхание, будто уходящий на дно. Он наклонился еще ближе, прикасаясь своим горячим носом к моему, холодному. И опустил взгляд и увидел его губы.

Меня охватил гнев. Собрав все силы, я оттолкнул его от себя.

- Не смей ко мне прикасаться, - прохрипел я, невольно хватаясь за грудь. Там, где сердце. Больно. - Не смей ко мне прикасаться. Теперь. С этой секунды. Больше никогда. Не смей. Ненавижу тебя. Убирайся отсюда. Проваливай, слышишь?! – почти срываясь на визг, крикнул я.

Фрэнк молча наблюдал за моими попытками вытолкнуть его за дверь. Затем молча распахнул ее и исчез в темноте коридора, не обронив ни слова. Я замер, ожидая, что он вернется, вернет жизнь в агрессию, замерзшую в последних судорогах за моей спиной. Я ждал чуда, которого не произошло.

Чудес не бывает. Нигде. Никогда.

Я остался один. Наедине с Той, чье приторно-гнилостное дыхание наполняло мои легкие.

Теперь, оставшись один, я был в Ее власти.

Я был мертв.

POV MIKEY.

На берегу пруда было очень тихо. Мы сидели прямо на сырой траве, не замечая, что одежда промокла насквозь, а сами мы дрожим от холода из-за тяжелых порывов ветра. Наши холодные руки не соприкасались. Но казались окровавленными в свете заходящего солнца.

Алисия кормила уток. Мы почти не притронулись к тем сэндвичам, зато накормили всю местную живность. И я ни капли не жалел об этом, хоть и остался голодным. Мы молчали. Раздавался только шелест листвы, шорох воды, редкое хлопанье крыльев и звук нашего дыхания. Я наблюдал, как утка ныряет под воду за мокрыми кусочками хлеба, как она хлопает крыльями, стряхивая воду с перьев,  а затем снова ныряет за очередной крошкой.

Очередной порыв ветра взметнул ее черные волосы, и они коснулись моего лица; я сделал глубокий вдох, ощущая запах шампуня и ее собственный – легкий, свободный, непринужденный. Ветер жил своей жизнью. Он перебирал сухие листья, ласкал траву, гладил водную гладь, покрывая ее волнами ряби. И касался чуть приоткрытых губ Алисии. Боже, я бы без раздумий отдал все богатства мира, чтобы стать ветром и касаться ее, когда мне вздумается. Невесомо целовать ее щеки, перебирать волосы, щекотать ресницы, обнимать ее невидимыми руками, играя, набрасывать капюшон ее толстовки ей на голову… Господи, как я завидовал ветру…

Алисия зашевелилась. Она поежилась и, придвинувшись ближе ко мне, прижалась, пытаясь согреться.

- Холодно, - шепотом пожаловалась она. Я улыбнулся и, несмело подняв руку, робко приобнял ее, пытаясь отдать ей свое тепло.

Что ж. Пожалуй, я не хочу быть ветром. Я хочу быть собой – Майки Уэем, который может согреть любимую девушку.

Я опустил взгляд на свою ладонь, которая по-прежнему покоилась на земле. В какое-то мгновение мне показалось, что от моего мизинца, и без того красного в лучах заходящего солнца, тянется тонкая алая нить; она терялась в сухой траве и появлялась только у руки Алисии, ободком обвивая ее тонкий палец. Я моргнул, избавляясь от наваждения. И нить пропала, сменившись тусклыми бликами заката.

POV GERARD.

Безмолвно я прошел в спальню и распахнул настежь окно, впуская ледяной ветер в квартиру, позволяя трепать старые занавески, простыни, листы раскрытых книг и моих альбомов. Я так же распахнул окно на кухне, желая избавиться от собственного запаха, который отдавал мертвечиной. Комнату брата я плотно запер, не желая впутывать его в игру с этой сукой, которая по пятам ходила за мной, иронично хмыкая над ухом в ответ на каждое действие.

Запах, которого даже не было, не исчезал. Но меня не останавливало даже понимание того, что я все это выдумал, желая отвлечься от мыслей о... Фрэнке. Черт, как... больно...?

Кажется, я начинаю понимать, почему Майки так сопротивляется и не называет имя Берта. Это больно. Чертовски, блять, больно.

Я упал на колени, мягко приземлившись на куртку. Мысль о том, что даже после ухода Фрэнк оберегает меня, была невыносима. Я бросился в ванную и, опустившись перед раковиной, достал бутылку отбеливателя. Выйдя в коридор, я щедро плеснул остро пахнущую жидкость на стены и пол. Наверняка попало на куртки, обувь и наши сумки. Плевать.

Но Ее запах пробился даже сквозь химическую вонь отбеливателя. С отчаянным воплем я бросился в ванную и упал на пол, схватившись за голову.

Невыносимо...

Невыносимо понимать, что ты мертв.

Я раскачивался, прижав колени к груди, слыша назойливый шум над ухом. Совсем не сразу я сообразил, что вою сам, а мой вой эхом отдается от стен.

Ты убил нас, Фрэнк. Поздравляю. Только похоронят нас не так, как я мечтал, не в одном гробу. Раздельно.

Я закрыл глаза так плотно, как мог: вплоть до цветных точек перед внутренним взором. Разглядывая непонятные круги и линии, я внезапно поймал себя на том, что вижу в этой неразборчивой ерунде глаза. Его глаза. Теплые, светящиеся, любящие... но мертвые.

Я говорил, что было невыносимо осознавать, что я мертв? Ложь. Я лгал. По-настоящему невыносимо осознавать, что мертв тот, в чьих замерзших руках трепещется мое сердце, тот, кто сейчас идет по улицам Нью-Джерси, трясясь от боли и холода.

Я вскочил на ноги, распахнул шкафчик и достал таблетки Майка - единственные, к которым у него был доступ. Снотворное. Самое сильное, которое можно было достать без рецепта. Мой облегченный вздох сорвался с губ, сквозь зубы, словно кто-то невидимый нажал на невидимый поршень в моих легких.

Я не собирался наглотаться этого дерьма, нет. Я знал, что организм отвергнет химию, и я просто буду блевать до конца недели - мне не улыбалась такая перспектива. Я знал, как просто умереть от одной таблетки без особых усилий. Что уж скрывать, я часто подумывал об этом, когда мы ссорились с Фрэнком. И, о чудо, мои бредовые размышления пригодятся в практике сейчас, когда жить с кровавым месивом вместо сердца в груди стало нереально. Да и снотворное далеко не дешевое, а я не хотел тратить на себя лекарства брата.

Я заткнул пробкой ванную и открыл холодную воду. Меня до сих пор неплохо потряхивало после ссоры, а по квартире гулял сквозняк, и потому я решил не раздеваться. Слушая грохот льющейся воды, я положил одну таблетку на край ванны, убрал упаковку в шкафчик и закрыл дверцу. Мой взгляд упал на зеркало.

Я видел в отражении изможденного бледного парня с черными, как уголь, волосами и с уродливой серебристой прядкой, которая не поддавалась никакой краске. Зеленые глаза, которые всегда блестели, словно от лихорадки, были тусклы и пусты. Если приглядеться, то можно было увидеть пустоту этой суки, которая стояла рядом, наблюдая за мной и тихо хихикая. А сухие губы кровоточили - когда я успел их разгрызть?

Я отбросил с лица волосы, замечая, что ванна набралась наполовину. Остановил воду и, замерев на целую минуту, осторожно переступил бортик и оказался почти по колено в ледяной воде. Ощущение не из приятных. Черные джинсы и носки мгновенно намокли и прилипли к телу, а я, решив не оттягивать неминуемое и непоправимое, медленно сел.

Мне показалось, что я умру и без снотворного. Холод от ног поднялся по всему телу, достиг груди и будто сжал стальными тисками сердце и легкие. Несколько минут я задыхался, хватаясь руками за бортики ванной, чтобы не вылететь из нее. Не больно, вроде, не неприятно... Просто слишком сложно - опускаться в ледяную воду после теплого воздуха. Похоже на сегодняшний день. Только я тихо сгорал изнутри, идя домой, вместо того, чтобы хвататься за скользкие бортики ванны.

Пожалуй, с таким отчаянием я бы не хватался даже за стенки гроба, если бы меня вдруг решили зарыть живым…

А меня найдут красивым. В черных джинсах с красивым поясом, в любимой черной рубашке, с промокшим красным галстуком… С посиневшими от холода пальцами, бледный и… мертвый. Интересно, а Фрэнк расстроится? Придет ли он на кладбище, чтобы вложить розу в мои мертвые пальцы? Покатится ли по его щеке, покрытой мелкими шрамами, хотя бы одна слезинка?

Или он просто пожмет плечами и уйдет прочь?

Только привыкнув, я смог немного расслабиться; влажные пальцы сжали таблетку. Зная, что я передумаю, я не дал себе времени на раздумья и просто бросил ее в рот до того, как она растаяла в моих руках. Она скользнула в пищевод, противно царапнув гортань.

Я опустил руки на дно ванной и долго разглядывал свои бледные уродливые пальцы, увеличенные из-за воды. Фрэнк любил их целовать. Каждый день. Может быть, на похоронах он поцелует их снова - в последний раз. Затем мое тело опустят вместе с гробом в яму, и он будет свободен от меня и моих бзиков. Навсегда. Сможет вздохнуть свободно, полной грудью, не боясь пошатнуть  химическое равновесие.

Я осторожно откинулся назад. И едва не вылетел из ванной, когда спину обжег невероятный холод. Только сейчас я заметил, что у меня неслабо стучат зубы.

Успокаивая себя мыслью, что зато меня не придется собирать с асфальта по шматкам, я сжал челюсти.

Холодно. Чертовски холодно.

Я опустился еще ниже, подняв колени над водой, и задержал дыхание, чувствуя, как вода проникает в уши и вгрызается в нежную кожу головы. Вынырнул, набрал воздуха в легкие, словно надеясь на последний шанс, не нужный никому. Даже Фрэнку.

Холод скрадывал всю мою боль. Вылизывая все мое тело, она пожирала не только мое тепло, но и страдания. По кусочку, осторожно, словно бережный хирург вынимает из глубин сердца щипцами осколки стекла.

А еще снотворное. Оно начинало действовать. Постепенно, но уверенно.

Сознание затуманилось, и я не стал сопротивляться, опуская тяжелые веки.

По щеке, оставляя дорожку, скатилась капля.

Слезы?

Вода?

Плевать.

Медленно немели конечности.

От холода?

От снотворного?

От усталости?

Плевать.

Я безвольно опустился еще ниже, позволяя воде коснуться подбородка, и, сделав последний вдох, опустился на дно холодной ванной. Вода полилась в уши, нос, била сотнями ударов по щекам, одновременно лаская и отбирая последние крохи тепла.

В эту секунду мозг ожил. Отчаянно, в последних вспышках ясного сознания он бил по вискам одной мыслью: я должен жить. Я должен. Ради Фрэнка. Назло Фрэнку. С Фрэнком.

Я чувствовал, как надо мной успокаивается вода, и распахнул глаза, понимая, что мне не выбраться из ловушки, которую я самостоятельно создал. Снотворное парализовало все тело и почти усыпило сознание, я прогнал Фрэнка, Майки вернется только вечером... Я один. Я беспомощен в своей же квартире. Жалок и ничтожен.

Все кончено.

Прощай, Фрэнк. Я любил (люблю) тебя.

Последнее, что я увидел, перед тем, как окончательно заснуть - пара прищуренных ярко-голубых глаз в обрамлении густых ресниц.

Just one big lie - such a perfect illusion.

These foolish games always end up in confusion.

 © The Rasmus – Funeral Song