Я шел медленно, едва прикасаясь босыми ступнями к белоснежному шелковому снегу. На мне была лишь белая рубашка и белые джинсы. Но мне не было холодно, у меня ничего не болело, моя голова не сходила с ума и не отрывалась в слэме. Я просто шел по дороге, покрытой белыми хлопьями. Мне казалось, я иду уже давно, с самого начала своего существования. Я чувствовал себя невероятно легким, чистым, спокойным. И одиноким. Но я не боялся. Каждую клетку моего тела наполняло полное умиротворение. Я был почти… счастлив в своем неведении. У меня не осталось ни одного воспоминания о прошлом. Я пропускал эту безмятежность по венам, как самый изысканный и качественный наркотик, наслаждаясь каждым мгновением. Мир вокруг меня был прекрасен. Девственно-чистый, идеальный, безграничный, не оскверненный человеческим присутствием, до слез пронзительный. И я был частью этого мира.

Кто я? Как долго я иду? Куда я иду? Откуда я? Что было до того, как я здесь оказался? Зачем я так упрямо двигаюсь вперед? Почему снег не тает от моих прикосновений? Когда закончится дорога? Почему здесь никого нет? Как выглядит солнце? А что есть за гранью этой дороги? Или эта дорога – все, что у меня есть?

Я не помнил своего имени.

Я не помнил, кто я.

Но меня не волновало ровным счетом ничего. Я просто переставлял ноги, одну за другой, продолжая идти вперед, шаг за шагом. Окружающий меня мир тонул в мягком и густом тумане, словно в ватном одеяле. Кажется, я видел очертания города, но детали то и дело размывались, стоило мне начать приглядываться. С белоснежного неба падали крупные снежинки… Я остановился, протянул руку вперед, ловя снежинку. 

На мою раскрытую ладонь упало безукоризненно белое перо, легкое, невесомое, пушистое... Перья падали мучительно медленно, кружась в замысловатых пируэтах, иногда задевая мои щеки, словно прикосновениями шелка. Я задрал голову и, поддавшись любопытству, стал разглядывать светло-серое небо. Вы когда-нибудь пытались рассмотреть, откуда падают снежинки? Точно также и я пытался разглядеть край неба, с которого падает этот перьевой снег.

- Куда ты идешь, Фрэнки? - раздался за спиной тихий голос. Я не испугался и не удивился - просто обернулся. Передо мной стоял высокий тощий парень в угольно-черной рубашке и джинсах в тон. У него были черные волосы и живые, блестящие глаза, пронзительно-зеленые, как у кота. Он облизнул тонкие сухие губы и направился ко мне, ступая по перьям. Перья таяли под его ногами, и сквозь белое полотно теперь проглядывали уродливые черные дыры. Я испугался на мгновение: а что будет, если он провалится в вот такую яму? Но мысли отошли на второй план: парень грациозно, по-кошачьи приблизился ко мне и остановился в паре шагов от меня. Я почти чувствовал его запах. Смутно знакомый, но… Мысли терялись, растворяясь, как снег в воде.

- Кто ты? - спросил я тихо. Снег словно приглушил мой голос, и вопрос повис в воздухе немой репликой. Но он услышал ее.

- Ты не помнишь, правда? - спросил он печально.

Его глаза потускнели, и я заметил бесконечную грусть в его взгляде, которая разрывала мое сердце. Я оцепенел, наслаждаясь новыми ощущениями. Почему мне больно? Что не так? Почему меня к нему тянет?

Но... Мне нужно идти...

Невольно я сделал шаг назад. 

- Зачем ты уходишь от меня, Фрэнки? - как-то отчаянно спросил он, не предпринимая, впрочем, никаких попыток меня остановить. Он принялся заламывать тонкие изящные руки, впиваясь ногтями в собственные запястья и кусать губы, разрывая острыми зубами. Я застыл, глядя на темные капли крови, стекающие по его бледной коже. Неужели парень так редко видит солнце? И почему мне неприятно смотреть, как он царапает ногтями свои руки?

-Не надо... - пробормотал я, до минимума сокращая расстояние между нами и хватая его руки - чуть выше запястий, покрытых свежей кровью. Его нежно тепло приятно согрело мою прохладную кожу. Парень странно фыркнул, словно всхлипнув. По его мраморным щекам заструились слезы, смешиваясь с кровью, и, на миг задерживаясь на подбородке, падали на белые перья, окрашивая их в ядовито-красный цвет. Я на секунду замер, наблюдая, как расползаются алые кривые полосы, извиваясь, отравляя перья кровавым ядом, превращаясь в фантастические цветы.

Парень стал вырываться из моих рук, удерживать его становилось труднее. Тонкие запястья уже выскальзывали из моих рук. Он громко всхлипывал, с остервенением пытаясь высвободиться.

Поддаваясь порыву, я приник к его щекам губами, подхватывая соленые дорожки слез, пробежался языком по его подбородку и губам, собирая драгоценные алые капли, наслаждаясь вкусом крови. Он прижался ко мне всем телом, будто желая врасти в меня, стать мной, впитаться в меня, словно вода впитывается в губку... Слезы катились по его щекам, потоками смывая тушь с густых ресниц и оставляя разводы под глазами.

-Не оставляй меня... Не уходи... - шептал он, пока я целовал его запястья, во-волчьи слизывая кровь. - Не уходи...

-Я не уйду... Не уйду... - бормотал я, прижимая к себе хрупкого бледного парня. Я не могу оставить его... Ни сейчас, ни завтра, ни через год. Никогда.

Я нужен ему. 

Он нужен мне.

Я моргнул. Голова отчаянно раскалывалась, будто я просчитал ею гребаные ступени всего мира. Черт… Скоро взорвется… Почему так темно? Где я? Я наконец-то сдох? Надеюсь, меня не размазало грузовиком по асфальту, не хочется, чтобы вместо нормального тела хоронили мешок с кишками. Или я… Мать вашу, это просто комната. Из зашторенного окна пробивается слабый утренний свет. Глаза еще не привыкли, вот и все. Блядь, лучше бы я сдох.

Кстати, что случилось?

Мне что-то снилось, верно? Что-то невероятное, очень хорошее, до слез великолепное… До сих пор в уголках глаз застыли холодные капли. Мне было слишком хорошо там… Я хочу обратно…Что мне снилось, черт вас всех подери?!

С губ сорвался громкий стон, когда я попытался встать. Ослабевшее тело рухнуло обратно на жесткую кровать, и я был готов поклясться, что переломал себе все кости при падении.

-Проснулся? – раздался уставший родной голос.

Комнату осветил уютный золотистый свет. Пока глаза привыкали к новому источнику света, чьи-то прохладные руки сжимали мое запястье, искали пульс, трогали горячий, словно в лихорадке, лоб. Во рту было дьявольски сухо, и мне казалось, что ради стакана воды я готов оторвать себе ноги, которых, в принципе, не чувствовал.

Лучше бы я сдох – без этой гребаной боли в каждой мышце тела, без головокружения и без дикого желания выблевать желудок. Перед глазами пронеслись последние воспоминания, и я почти зарычал от злости. Берт, безмозглая дрянь, он обманул меня! Сука, чертовски хитрая сука! Что он мне подсунул!? Плацебо? Гребаную пустышку…? Теперь понятно, почему эта сволочь так хитро смотрела на меня и не взяла ни цента. Клянусь, как только увижу его, я запихну руку в его глотку и выдерну наружу гребаные легкие, гланды, сердце и все, что к этому прилагается!

- Джи...? - прохрипел я, едва ворочая сухим языком. Перед глазами еще все расплывалось, маячили тени и размытые силуэты. Что-то закопошилось рядом, я услышал плеск воды, и к моим потрескавшимся от высокой температуры губам прикоснулось прохладное влажное стекло. Я жадно глотнул, и, захлебываясь, давясь и обливаясь свежей водой, прикончил стакан за несколько секунд.

Стакан вернулся на стол. Матрас прогнулся под чьим-то весом, и холодные пальцы снова прикоснулись к моему запястью. М-м-м… Как же все-таки дерьмово…

Зрение возвращалось постепенно, я долго лежал, пытаясь сфокусировать взгляд на пустом стакане воды, разглядывая золотистые блики ночника на его гранях. Лишь затем, убедившись, что я вижу его достаточно четко, я перевел взгляд на Джерарда.

Тощий и измотанный парень смотрел на меня крайне недовольно. Под глазами залегли глубокие тени, и без того тонкие черты стали еще острее, губы были плотно поджаты. И среди черных волос, отражая тусклый свет, запряталась серебряная прядка.

- Тебя не было два дня. Я волновался, - прошелестел Джерард, пока я, не веря глазам и надеясь, что это глюк, разглядывал его седую прядь.

- Джи... У тебя...

Он помрачнел еще сильнее и, нахмурившись, дернул себя за волосы.

- Я знаю... Это все, что тебя волнует сейчас?! - громко перебил он самого себя. - Не хочешь больше ничего сказать?

Я закрыл глаза, подавив громкий стон.

- Почему я не сдох? - заскулил я.

- Потому что Берт понял, что ты собрался делать, и подсунул тебе снотворное, - почти огрызнулся Джерард. - А потом сказал мне, что ты валяешься в туалете, и мне стоит забрать тебя раньше, чем студенты начнут просыпаться. - Парень вскочил на ноги и принялся мерить шагами комнату. - Ты бы только знал, о чем я думал, когда взламывал эту гребаную дверь! Я был готов пойти и перерезать весь интернат, если бы обнаружил тебя мертвым! Ты хоть понимаешь своей тупорылой головой, что мне пришлось, блядь, пережить? Ты... - Голос парня задрожал и сорвался. Я наблюдал за ним из-под ресниц, игнорируя тупую боль в голове. Он бессильно упал в кресло и, спрятав в ладонях лицо, принялся бормотать что-то невнятное.

Это продолжалось достаточно долго. Он раскачивался взад-вперед, бормоча нечто нечленораздельное, и я не мог понять ни слова из обрывков, которые доносились до меня. Поэтому лишь смотрел на его седую прядь, которая раскачивалась в такт его движениям.

Воспоминания обожгли, словно кнутом. Бледная спина с выступающими позвонками, разъяренный Берт, полуживой Майки, замызганная записка, уставший Джерард, распахнутое окно, таблетки в пластиковых упаковках, холодная вода, черный рот раковины... А затем - бесконечность, полная белого цвета, и мальчик с размазанной тушью и опухшими окровавленными губами.

Господи, сколько пришлось пережить Джерарду за один час!

- Вроде ты говорил, что между нами все кончено, - произнес я осторожно. Он перестал раскачиваться, но не убрал рук от лица.

- Вроде ты говорил, что не сделаешь мне больно, - мудро заметил он. - Но ты сделал...

Мы молчали. Жужжало электричество, шумели трубы, за стенами просыпались студенты. А мы молчали, не зная, как выбраться из этого тупика.

- Эй... - позвал я, разрывая губы в слабой улыбке. Он посмотрел на меня сквозь свои тонкие пальцы. Я собрал все силы и, морщась, сел в постели. - Джи... давай начнем все заново?

Майки становилось лучше с каждым днем. Берт не отходил от него ни на шаг, и отлучался только тогда, когда приходили мы с Фрэнком. Сначала он долго разглядывал мою седую прядь, которую Фрэнки попытался замаскировать черной краской для волос, стащенной у второкурсницы, затем заявил, что мои "девчачьи заморочки" его всегда бесили.

Копы с готовностью проглотили его бессвязный бред о выключенном свете и нападении со спины. Майкс не был идиотом и, сразу поняв, в чем дело, отказался подавать заявление. Я уже говорил, что горжусь своим братом?

И сейчас мы опять коротали время втроем, в пустом больничном отсеке. Фрэнк лежал, закинув ноги в кроссовках на кровать. Я лежал рядом с ним, лениво поглаживая сонного парня и отвечая на реплики Майка. Его пообещали выписать через пару дней, когда снимут последние повязки.

Берт ушел в самого утра, заявив, что ему позарез нужно принять душ и позавтракать, и пригрозив, что он сдерет с нас шкуры, если мы оставим младшего одного.

Фрэнк зевал: мы не спали всю ночь, выкуривая сигарету за сигаретой и тихо переговариваясь. Мы говорили о прошлом, о настоящем... о будущем. Он рассказал мне, как менял школы, одну за другой, как сбегал из больниц и из-под домашнего ареста. Мне нравилось слушать, впитывая и запоминая каждую мелкую деталь его жизни, понимая, что я стал ее частью. Мы говорили о настоящем, о напряженной атмосфере колледжа, о звонках родителей, встревоженных состоянием Майки, о бесконечных допросах директора, о косых взглядах студентов. Фрэнк сжимал мою ладонь в своих еще слабых руках, обещал, что будет со мной до конца, что мы со всем справимся, что он готов для меня на все. Я понимал, что его организм, истощенный химией, был еще не готов к битве, но меня до слез трогала его готовность пожертвовать собой для меня. Мы действительно не расставались дольше, чем на час, постоянно цепляясь друг за друга пальцами. Никто и никогда не делал для меня столько, сколько сделал Фрэнк.

Мы говорили о будущем. Строили планы, понимая, что шанс дожить до конца семестра ничтожно жалок. Фрэнк всегда мечтал играть на гитаре, и я понимал, что готов ездить по стране вместе с ним, вытаскивать из депрессий, терпеть глупые выходки глупых фанаток, ждать его за кулисами, в гримерках, на краю сцены – где угодно, главное, быть с ним рядом. И, если повезет, до конца наших жизней. Хотя сейчас никто из нас двоих не уверен в том, что доживет хотя бы до завтрашнего дня. Фрэнк в свою очередь с интересом слушал меня, когда я, захлебываясь и глотая слова, рассказывал про свою любовь к комиксам, показывал старые наброски, в красках описывал сюжеты. Он пообещал мне («как только мы выберемся из этого дерьма») познакомить с нужными людьми. Поэтому теперь мы оба знали, чем займемся, как только закончим этот год. Мы рванем в Нью-Джерси вместе с Майком, подальше от этой дыры, от проблем и, самое главное, - от постоянного страха потерять друг друга навсегда, на миг упустив из поля зрения.

Мне было не впервой находиться в постоянном напряжении: в старшей школе мне приходилось переживать и не такие моменты. Но впервые в жизни я волновался не только за себя или младшего брата. Теперь у меня был тот самый человек, за которого мне не было жаль отдать себя всего, до дна, без остатка - как медиум отдает себя параллельному миру во время сеанса, не боясь с головой оказаться в омуте и потерять себя.

Вскоре пришел Берт – свежевыбритый, источающий запах шампуня, на ходу вытирая влажные волосы полотенцем. Майки радостно улыбнулся, совсем как несколько лет назад, когда открывал Рождественские подарки, и протянул руки к парню. Берт улыбнулся в ответ и, прижав к себе моего брата, прижался к его губам. Фрэнк добросовестно пытался не изображать рвотные позывы, но не удержался от тихого смешка. МакКрэкен, не отрываясь от поцелуя, продемонстрировал ему свой средний палец. Не скажу, что эта сцена стала для меня неожиданностью – я видел это ежедневно. И если Майки счастлив…

Однако я был совершенно не готов к тому, что дверь отсека распахнется настежь, и на пороге окажется тощая, как швабра, женщина. Я видел ее пару раз возле кабинета директора. Что она тут забыла? Мой вопрос мгновенно озвучил Фрэнк совсем не дружелюбным тоном, лениво приподнявшись на локте. Я мягко погладил его по бедру, желая успокоить. Женщина залилась густой краской, пока мы четверо буравили ее отнюдь не дружелюбными взглядами.

- Мне нужен Фрэнк Айеро, - пролепетала она. В ее руках оказалась смятая бумага. Берт прищурился, изучая ее лицо. Фрэнк мгновенно оказался на ногах, в два широких шага преодолел расстояние между ними и выдернул лист из ее ядовито-зеленых когтей.

- Благодарю, - язвительно произнес он, разворачиваясь спиной к задохнувшейся от возмущения женщине и разворачивая письмо. Дверь за ней закрылась с громким стуком, по коридору злобно зацокали тяжелые каблуки. Берт презрительно фыркнул.

Фрэнк криво усмехнулся, разворачивая записку. Я напрягся. А Майки приподнялся на койке, с любопытством глядя на вытянувшееся лицо моего парня.

- Что там? – спросил я с наигранным равнодушием. Фрэнк поморщился, будто от зубной боли, смял бумагу и выплюнул пару крепких словечек.

- Мать требует приехать домой, - недовольно скривил губы он. Сердце ухнуло вниз со скоростью, превышающую скорость света в несколько десятков раз. – У сестры родился очередной соплежуй… - проворчал он, с остервенением продолжая комкать бумагу. – Придется съездить.

Мне показалось, что Майки поперхнулся воздухом. Я прикусил губу. Сонливость как рукой сняло. Что теперь прикажете делать? Мы ведь… Я ведь… не протяну без него и дня. Я стал слишком зависим, слишком доступен, слишком уязвим.

- Это обязательно? – жалобно протянул я, слезая с кровати. Майки с жадностью впился глазами в лицо Фрэнка, будто ожидая, что тот засмеется и крикнет что-то, вроде: «Розыгрыш, парни! Здорово я вас надул?!».

- Боюсь, что да, - пробурчал Фрэнк, запихивая комок в задний карман брюк. Кажется, его самого не особо вдохновляла эта идея. - Нужно быть там завтра утром. Пожалуй, я пойду собираться…

Шел снег. Холодный ветер трепал влажные от снега волосы, пробираясь под куртки и шарфы, больно ударяя по лицу. Фрэнку было слишком холодно. С неба падали крупные хлопья снега, то и дело путаясь в ресницах Джерарда, прячась в волосах Фрэнка, превращаясь в воду, или шлепаясь на кончик носа и вызывая сильное желание чихнуть.

- Не уезжай, прошу… Я не смогу без тебя… - проскулил Джерард, цепляясь пальцами за воротник его рубашки. Он держался весь день, но теперь, когда к станции уже приехал поезд, который увезет его Фрэнка, был готов разреветься и кататься по земле, молотя кулаками и требуя, чтобы парень остался с ним.

- Это всего на неделю, - оправдывался Фрэнк, покрывая быстрыми поцелуями бледное лицо. Из поезда выходили последние пассажиры, а это значило, что скоро машинист даст сигнал.

Джерард всхлипнул снова, обвил тонкими руками шею Фрэнка и прижался к его груди.

- Вспоминай обо мне, ладно? – пробормотал он тихо. Фрэнк в последний раз поцеловал его в щеку, высвободившись из объятий, зацепился за дверь поезда и прошмыгнул внутрь как раз в тот момент, когда он уже тронулся с места и начал набирать скорость…

Линдси Баллато всегда отличалась особой грацией и сдержанностью. Поэтому сейчас, оказавшись перед серым зданием станции, она лишь повела тонкой бровью. У Линдси были прямые черные волосы, кончики которых касались ее локтей. Тонкий нос, выразительный взгляд, красивый изгиб губ, покрытых ярко-красной помадой – все выдавало в ней ту самую тонкость и женственность, которой почти не осталось в эти дни. Левую ее руку оттягивал тяжелый рюкзак, набитый вещами и учебниками, правую она положила на свое бедро.

Сказать, что она приехала сюда по своей воле – значит, соврать. Она любила свою школу точно так же, как любит другой нормальный школьник. Но, тем не менее, она совсем не ожидала, что в один прекрасный день ей сунут в руки ее документы и укажут на дверь. Само собой, родители были далеко не в восторге, поэтому теперь она оказалась тут, в полном одиночестве, с тяжелой сумкой наперевес.

Линдси огляделась по сторонам и увидела высокого парня с волосами цвета воронова крыла. Он с какой-то непонятной ей грустью наблюдал, как удаляется от станции последний поезд, с которого она, кстати, только что и вышла.

- Извините? – спросила она вежливо, трогая парня за локоть. Он медленно обернулся.

- Да? – глухо спросил он.

- Вы не подскажете, где здесь колледж-интернат имени Клинтона? – Линдси вынула из внутреннего кармана куртки документы и пробежалась по ним взглядом, чтобы убедиться, что назвала правильные координаты. Парень тем временем рассматривал ее из-под густых ресниц, изучая каждую деталь. Что-то, похожее на заинтересованность, промелькнуло в его взгляде.

- Джерард Уэй, - произнес он, протягивая ей тонкую ладонь, покрытую мелкими, наполовину зажившими царапинами.

- Линдси Баллато, - улыбнулась ему девушка, протягивая свою кисть. Парень вежливо улыбнулся в ответ и, помедлив, на миг прикоснулся холодными губами к тыльной стороне ее ладони. – Называй меня Лин, окей?

- Я учусь там, - бодро добавил Джерард, продолжая разглядывать девушку из-под челки. – Думаю, нам по пути… Лин.

Девушка улыбнулась, обнажая ряд ровных белых зубов.

Шел снег.

Холодный ветер трепал влажные от снега волосы, пробираясь под куртки и шарфы, больно ударяя по лицу.