-Так что, Майки, Джи отсосал у Фрэнка? Или наоборот? - раздался язвительный голос почти над его ухом. Парень вздрогнул. И, шмыгнув носом, уткнулся в книгу. Буквы запрыгали перед глазами, не желая складываться в слова. Слабые руки, не подготовленные к драке, затряслись от гнева, к щекам прилил румянец, и Майки понял, что сейчас что-то случится.

-Какие-то проблемы, Зик? - участливо, совсем по-отцовски поинтересовался Берт, усаживаясь рядом с Майки и по-хозяйски обнимая его за плечо. В его голосе скрывалась едва прикрытая угроза, и вся его поза, каждое движение, казалось, дышало опасностью.

По кафетерию, заполненному студентами, пробежался шумок. Внезапно стихли разговоры, и внимание всей публики обратилось к развернувшейся сцене.

Берт криво улыбался, машинально массируя пальцами напряженное плечо Майки. Его глаза неотрывно наблюдали за Зиком, который, хватая ртом воздух, пробегали по руке Берта, в которой вращалась зубочистка, по Майку, который скрылся за книгой так, что был виден его покрасневший лоб, по окружающей их толпе, которая с жадностью ожидала продолжения. Уж если сейчас он, Зик, оплошает, то станет мальчиком для битья всего колледжа. Этого никак нельзя допустить.

-Значит... Он теперь... - промямлил он тихо. Берт растянул губы в дружелюбном оскале.

-Да. Он мой. Заруби это на своем прыщавом носу и не суйся к нему больше. Никогда. Ты ведь знаешь, как недружелюбно я отношусь к тем, кто трогает то, что мне принадлежит.

Майки дернулся, словно от пощечины, и отбросил книгу на стол, чтобы сбросить руку Берта, оттолкнуть стул и встать. Берт, ни капли не растерявшись, встал вслед за ним и вышел на улицу.

-Я не твоя собственность! - отчеканил Майки холодно, как только они оказались наедине. Берт пожал плечами.

-Тебе придется ею стать, если ты хочешь выжить. Не думаю, что стадо правильно поймет... все тонкости наших отношений.

Майки заскрипел зубами и опустил голову. Было достаточно холодно, но последние лучи солнца отражались от стекол его очков, не позволяя разглядеть настоящие эмоции.

Берт мягко усмехнулся и, прижав парня к груди, прошептал на ухо, обжигая дыханием:

-Я никому не позволю тебя обидеть. Обещаю.

Теряя себя в промежуточных состояниях, находя спасение в таблетках и боли, я с каждым днем убивал в себе все самое лучшее и светлое. Будучи наивным и доверчивым в силу своего возраста, я доверял тем, кому нельзя было доверять. Никогда и ни при каких условиях. Я позволял им вкладывать в мое еще тогда глупое сознание свою веру, свои принципы, свои идеи, и эта грязная смесь наполняла меня до краев, выдавливала из меня все то, что принадлежало мне, еще нормальному и не испорченному.

Группа сатанистов, к которой я примкнул по глупости, решила, что я буду жертвой на очередном ритуале. Решила это так четко и внушительно, что я принял свой приговор как единственно правильное решение, принял его с буйной радостью, почти с восторгом. Мое опьяненное чужими мыслями сознание едва понимало, что последует за ритуалом. И если бы не Майки, тайком прокравшийся вслед за мной, все бы закончилось более, чем плачевно. Видя, как бьется в истерике родной брат, родная кровь, родное и дорогое сердцу существо, которое никогда не оставляло меня даже во время самых сложных моментов моей пустой жизни, я многое понял. Я понял, что не могу оставить его одного, совершенно беззащитного, рвущего сухожилия, чтобы хотя бы на миллиметр приблизиться ко мне. Я был обязан ему всем.

Без глупых банальных заворотов вроде "он спас мою жизнь", нет. Он просто был единственным в этом мире, ради которого я мог без раздумий проползти по битому стеклу. До этого момента. Теперь их двое. Нет, моя любовь к брату, такая многогранная и необъяснимая никакими пособиями, не стала меньше. Просто в моем гнилом сердце стало в два раза больше места. И половину моего сердца занимал Фрэнк. Он занял ее совсем по-хозяйски, без разрешения, так дерзко и уверенно, как может только он. И я был совсем не против.

А ты знаешь, как сложно находить себя? Собирая крупицы прошлого, гоняясь за фантомами в тумане, соскребая собственные мысли со страниц своего дневника, восстанавливая одноцветную мозаику восприятий, цепляясь сломанными пальцами за обрывки воспоминаний, пытаясь удержать запахи снов, я так и не смог стать собой. Именно поэтому я стал таким. Другим. Ненормальным. Неправильным. С абсолютно другим мышлением, с нелогичностью действий, с перевернутой с ног на голову системой ценностей, с непредсказуемыми реакциями. У меня был свой мир. Тот, который отличается от внутреннего мира каждого из нас. Нет, там нет страха или жестокости, надежды на спасение или смерть. Там не жарко и не холодно.

Там нет ничего.

Там никак.

Я словно форматированная дискета, никому не нужная, поврежденная и безнадежно пустая. Это лучшее, что я смог сделать, когда искал себя заново. Потому что лучше быть абсолютно пустым, чем наполненным чужой ложью и ошибочными гипотезами…

Я с улыбкой наблюдал, как изгибается в последних моментах экстаза под моими руками подтянутое, словно у тигра, тело. Пробежался пальцами по спине, оставляя на молочной коже алые следы. Сквозь окно пробивался темно-серый тяжелый свет. Я улыбнулся мыслям и лег рядом с Фрэнком, глядя в потолок. Парень еще тяжело дышал, и я молчаливо ждал, пока он придет в себя, мягко, ненавязчиво лаская его мускулистое тело.

Когда дыхание Фрэнка восстановилось, и он лег на спину, я положил голову на его грудь и замер, прислушиваясь к еще быстрому после безумного секса сердцебиению. Его тяжелые руки обняли меня и прижали к себе. Внезапно я почувствовал себя хрупким, будто тонкое стекло... и защищенным от всего мира. Я всегда был в безопасности объятиях Фрэнка, моего зверя, монстра, хищника. Я точно знал, что он будет рядом со мной до последнего, порвет ради меня любого - в клочья.

-Расскажи мне что-нибудь, - хрипло попросил он. - Неважно, что. Просто говори и не затыкайся. Ни на минуту. Меня бесит эта тишина.

Я хмыкнул и наклонился, щекоча дыханием его кожу. Фрэнк недовольно заворчал.

-Однажды меня похоронили заживо. Зимой. В лесу. Под сугробом снега, - произнес я, пальцем лаская ребра парня. Мы молчали. Фрэнк думал над тем, что я сказал. А я слушал, как бьется его сердце, там, под ребрами и мышцами.

-Зачем? - спросил он через пару минут.

-Ты не поймешь, - отозвался я.

Он снова задумался.

-Они сделали это специально? Или не заметили, что ты жив?

Его руки сжались сильнее, оставляя на моей спине отпечатки его пальцев. Неужели он…?

-Думаю, если бы они заметили, что я жив, то сразу бы исправили это. Знаешь, когда тебя избивают до того момента, когда ты не чувствуешь своего пульса, самое главное - не показать им, что ты еще дышишь. Я просто задержал дыхание на четверть минуты…

Я будто снова оказался в ледяном гробу, в кромешной темноте, с раздробленными пальцами, ребрами и ногами. Покрытые инеем ресницы, посиневшая кожа, запекшаяся в волосах кровь... У меня была только боль, невероятная усталость, слабость и... ненависть. Именно благодаря ненависти я смог, не замечая оглушающей боли, выползти из сугроба и доползти до дома - замерзшим, избитым до полусмерти, но полным ярости, праведного гнева и желанием отомстить.

Мы замолчали опять, цепляя тепло друг друга в темноте комнаты. Мне становилось холодно, хоть я и был прижат к Фрэнку грудью, но слезать я не спешил. Слишком драгоценны были эти минуты, когда мы не носились друг за другом и не пытались друг друга убить. Такое хрупкое равновесие…

-Я бы ударил тебя по голове, для верности. Чтобы ты больше не вернулся. Или пристрелил бы. А лучше бы сжег - самый лучший способ избавиться от улик.

Фрэнк сказал это так спокойно, будто не он полчаса назад стонал подо мной в приступе неудержимой страсти. Сказал это с такой жестокостью, с какой живодер сдирает шкуру с живого лиса.

Мне отчего-то стало неуютно. Я выбрался из его объятий и отодвинулся. Холод стены полоснул по телу, и я прижал к себе подушку, из-под припущенных ресниц наблюдая за Фрэнком. А он наблюдал за мной.

-Я был прав, - прошелестел я. - Ты не поймешь.

-Ты был прав, - согласился Фрэнк. - Я не пойму тебя. Меня никогда не закапывали заживо, я никогда не позволял избивать себя до полусмерти, и не опускался до того, чтобы притворяться дохлым, чтобы выжить. Я всегда был тем, кто заставлял выживать таких, как ты. Я не падальщик, я - хищник. Я буду сражаться до последнего и добью, если захочу. Я никогда тебя не пойму. Ты прав.

Мы смотрели друг на друга. И я почти физически ощущал, как сжимается незримая нить вокруг моего мизинца, пока Фрэнк отдаляется от меня.

Где-то там, на другом краю интерната, в запертой комнате, в которой в воздухе чувствовался запах грязи, пота и дешевого пива, сидело, едва помещаясь на пыльном полу, почти двадцать человек.

И для них, ослепленных тупой ненавистью, не оставалось ничего человеческого.

Сломать.

Убить.

Отомстить.