Глава 2
То, что переполняет тебя до
краев, со временем теряет свою силу – было написано напротив моих окон.
Фрэнки, 19 лет. Бывший работник в круглосуточной
службе поддержки.
Ты только не испачкай сами цветовые пятна.
Блин, я уже
весь в этом угле, он, кажется, даже в моих легких.
Вдыхаю
спертый воздух, а в висках стучит кровь.
Мне нравится,
так, что дух захватывает.
Сны, они настолько вопиюще резкие, что я даже готов признать - лицам
удается понять мою душу, какая она изнутри.
Мне снилось,
что я - далеко в прошлом.
Мне снились
твои уши, все в запекшейся крови.
Я бил тебя
по ним и кричал.
Давай!
Решайся!
Я бил тебя
по ушам, а они становились все более размытыми.
Я рассыпался
и собирался в одну точку, нанося удар за ударом.
Я кричал и
умолял.
Хватит,
решай!
Узнай у
себя, что случилось.
А потом я
резко открыл глаза.
Навстречу
тому лицу, смотрящему в мои зрачки, так... окончательно.
Мне нравится, когда толстый грифель пачкает мои пальцы.
Я тру подушечки
друг о друга, и они становятся все более гладкими.
Закрой
глаза, почувствуешь иллюзию перекатывания металлического шарика в пальцах.
Точно так
же, моя неизлечимая привычка - постоянно собирать катышки с пальцев.
Меня это...
успокаивает, приводит в чувство.
Не так, если
бы кто-то надавал мне по щекам.
Совсем не
так.
Я бы не сказал, что общаться с людьми - мой конек, напротив.
Кину трубку,
никто не перезвонит мне.
Ну что, если
это правда? Если я так делал?
До сих пор
моя самая прочная ассоциация с общением - частые и нервные гудки в
трубке.
Шепот, крик, звук, шорох, не услышанный и не понятый.
Впрочем,
когда в твоей ноге застрял кусок струны, жалеть себя не очень то
получается.
А у Непроницаемого получалось.
Он говорил,
что я показал ему мир с другого ракурса.
Он вообще
много чего говорил, но все больше врал.
И я верил,
что это его рисунки.
Верил, что
пис на стене нашего кинотеатра - его рук дело.
А это,
оно...
Далеко не
так.
Когда лист
будет заполнен пятнами разного цвета, уголь как раз то, что нужно.
Это
называется "витражная техника", ну или "лоскутный глаз", по
твоим словам.
Весь смысл в
том, что между областями ярко-красного или вопиюще-голубого
рисуются
черные линии.
Согласно
твоей фантазии, где-то толще, где-то тоньше.
Я всегда
соединяю их, скругляя углы и убирая острое.
Не признаю
грубых и одинаковых линий.
Если бы я
рисовал твои глаза, я бы воспользовался именно этим приемом.
Твой
"лоскутный глаз".
Твой глаз,
прожигающий меня насквозь, в то же время такой невидящий.
Когда я проснулся, был вечер, судя по сумеречно окрашенной комнате
и упорному покалыванию под ногтями.
Мне даже не
нужно записывать номер задания, я помню все наизусть.
Для каждого
пункта - свое место на моей стене.
Успешно, или
нет - я вижу все по лицам, напряженно следящим за мной.
Значит,
сегодня я нарисую уши, составленные из тысячи мелких осколков.
Любое слово,
поразившее мое воображение, будет находиться в одном из этих
лоскутков,
каждому звуку - свое место.
Этот метод
называется "ловец снов".
Или
"замыкание", по твоим словам.
Сон является
одним из переходных состояний, он никогда не бывает четким визуально, но почти
всегда запоминается надолго, или на всю жизнь.
Те сны, что
я успел поймать, были предельно символичными.
Такими, от
которых мурашки по коже.
Значит,
сегодня я рисую уши...
Джи намекал на то, что симметрия –
признак уродливости.
Майкл, 20 лет. Больной миопией.
На моей тряпочке для очков - затертая белая звезда на красном
фоне.
С той периодичностью,
с какой я протираю стекла - удивительно, что звезда
вообще еще
видна.
Серьезно, я
ненавижу, когда стекла грязные.
Маленькая
капелька, намертво присохшая к очкам, может испортить мне настроение.
Все, что
мешает нам пожирать этот мир, может угнетать.
В моем
случае мир узнается через глаза, всегда так было.
Очки, прочно
сидящие на моем носу, спасают меня от неведения, от беспомощности,
от
нелепости.
Нельзя
успешно врать мне в лицо, все не понимают, насколько это очевидно.
Вблизи ложь
режет глаз так же, как ударяет в нос запах бензина. Знаете, как меня от него
блюет?
Моя самая прочная ассоциация с общением - долгие и нудные гудки,
ожидание.
Возьми
трубку, возьми, возьми, возьми. Ну, как знаешь.
Я
догадывался, что со мной сложно наладить контакт, я понимаю это и сейчас.
Когда Хватит
разговаривал сам с собой, я был уверен - мне так никогда не суметь.
Я молчал
внутри себя.
Когда Эй
молчал и раздирал простыни в клочья - он вел бессловесный диалог с миром.
Я кожей
ощущал его крик, отчаянный хриплый крик о помощи, и мне кажется, не я один.
Мое
собственное молчание было поглощающим.
Джи
заговорил со мной, и я впервые в жизни услышал робкий шепот, выплывающий из моих
неумелых губ. Непроницаемый - мы с Вторжением любили придумывать себе прозвища.
Это такая
игра с подтекстом, если хотите.
Он говорил,
что я показал ему мир с другого ракурса.
На самом
деле было наоборот.
С меня
слетели очки - и я остолбенел, резко выпрямив спину.
С хрустом
лопнула оболочка, улетучилось это знание вещей.
Пятна, в
которые превратилось все вокруг, стали складываться в причудливые картины.
Оргазм,
подумал я. Он самый.
Когда мир
заполнен пятнами разного цвета, странный голос Вторжения -
как раз то,
что нужно.
Молчание
прорвалось с легким хлопком, и я закричал.
Так сильно,
как никогда не орал, даже будучи совсем ребенком.
Пятна
смешались, переместились, вызывая определенные ассоциации, каждое из них оказалось,
словно заключено в ячейку с темными краями.
Как постоянно
движущиеся клетки и органы, которые я видел в микроскоп.
Он
извинился.
Вторжение
сцепил руки в замок и сказал – Эй, как тебя там.
Из Майка я
превратился в Эй. И обратно, и обратно.
А очки
пришлось нести в мастерскую.
Кстати, я
соврал и вставил в них обычные стекла. Теперь уже насовсем.
[Целуй ладони
нужных.
Уверь их, что это - выход.
Внутри - не то, что снаружи.
А если заметят - прыгай.
Под веками спрячь вызов.
Взлетай над толпой пестрой.
Ведь тот, кто возвысился – признан.
И воздух покажется – острым.] Глава 4
|