Глава 1                                                                                                                                                                                                                                  

Когда я впервые попробовал алкоголь, я подумал – какое же дерьмо.

Фрэнки, 19 лет. Райтер.

Раньше, когда я жил с предками, меня заставляли убираться в своей комнате раз в день. Подметать пол, стирать пыль с полок, выкидывать бумажки. Ну…все то, что обычно делает мать, когда ей нужно отвлечься.

Я убирался и проклинал все на свете, потому что моя жизнь была заполнена этим до краев.

Укладывая учебники ровной стопкой, я шептал – ненавижу.

Ненавижу тебя, школа, ненавижу тебя, учеба.

Ненавижу вас, глумливых сволочей, ненавижу.

Ненавижу эту тупую работу, не переношу.

Подметая пол, я думал о том, сколько струн я порвал на этой неделе, и откуда я возьму новые. Я думал о деньгах и о том, что я еще не успел сыграть.

Я вытягивал руку и шарил влажными пальцами на верхних полках, чувствуя пыль под ногтями. Она въедалась в кожу и окрашивала пальцы в бурый тяжелый цвет. Как моя школьная форма.

Я снимал носки и вставал босыми ногами на стол, чтобы снять со шкафа одну тетрадь.  В ней были записаны мои мысли и то, что со мной происходило.

Я как обычно залез на стол, и ногу пронзила боль. Такая тонкая и острая, прямо как струна, которую я вытаскивал из дырки на стопе. Кровь густыми каплями капала на пол и на стул.

Мои руки были в моей же крови, и я тогда понял, что жутко боюсь ее запаха и вида. Мне захотелось выжать из себя всю кровь, чтобы больше никогда не видеть ее, не ощущать вязкую массу на ладонях.

Шрамы - это то, что служит напоминанием о прошлом. Все мои шрамы – отметины моей жизни, каждый из них – как отверстие для карты памяти.

При желании туда можно вставить носитель и скачать информацию обо мне и всем том дерьме, что имеет обыкновение происходить.

О том, как я грохнулся со стола, и испуганная мать повела меня к врачу.

О том, как у врача в приемной я чуть не сшиб с ног странного очкарика.

О том, что я заговорил с ним, и спросил, как его зовут.

А что он мне ответил – это перевернуло мою дальнейшую жизнь.

Знаете, когда кусок струны торчит у вас в ноге, а достать его не получается на протяжении вот уже нескольких лет, к боли невольно привыкаешь.

В моей квартире невероятно тихо и темно.

По мягкому свету и нарастающему шуму улицы я понимаю – начинается утро.

Бывший мокрым, лист бумаги сморщился и усох. Так же, как усохло и мое сознание.

Я чувствую себя немного легче, как будто врач зашил мне рану, толпа стажеров ушла, и мне теперь можно заснуть, с чувством выполненного долга.

Чтобы поднять голову от бумаги и взглянуть по сторонам, нужно собраться с силами. В мозгу шумит, шипит, трещит и колотится очередная болезненная мысль.

Крылья у нее тяжелые, искромсанные, помятые. Она не может быть моей.

Я, наконец, поднимаю голову и радостно шепчу – спят.

Лица всегда спят днем, но тени на их чертах движутся и меняют форму.

Их губы вздрагивают, а носы втягивают сдавленный воздух.

Я откидываюсь назад, падая спиной на груду колпачков от маркеров, я широко развожу руки.

С потолка на меня смотрит одно лицо, которое почему-то не спит. Глаза, колючие и жесткие, не отпускают меня, волосы свешиваются, отбрасывая густую и вязкую тень.

Лицо шепчет – спи.

И я проваливаюсь сквозь пол, этаж, подвал, асфальт, слой земли.

Я углубляюсь под землю, я вращаюсь над ней, я лежу на огромной фиолетовой сетке, качающейся в такт хлопкам исполинских ладоней.

Раз.

Два.

Три.

Спи, Фрэнки. Спи.

Я протянул ему руку, сказал – меня теперь зовут Эй. А он улыбнулся – верю.

Майки. 20 лет. Начинающий неудачник.

            Мне не верится, что я когда-нибудь умру – так я и сказал.

Я лежал на животе, как обычно, утыкаясь носом в подушку. Мне было десять лет, и я не представлял, что когда-нибудь моя жизнь поменяется настолько радикально.

Вот руки – они двигаются, сжимают подушку, касаются моей же собственной кожи. Я ясно представлял, как по венам течет густая и пульсирующая кровь.

Вот – глаза. Под слоем век, под пленкой, эти два глаза позволяют мне видеть мир, осознавать его. Моргни для уверенности.

Потри веко пальцем и моргни еще раз.

Я лежал и представлял, что я – официант в кафе.

Что на мне только кружевной фартук и ошейник.

Я наклоняюсь над столиком, и любой посетитель может запустить руку мне между ног. Может потрогать меня, сколько захочет.

Я лежал, глубоко дыша носом, и рука сама двигалась вниз, к члену, поглаживая его. Кафе, лица, фразы, события – все это сворачивается в яркую и безумную трубочку, через которую я капля за каплей высасываю наслаждение.

Оргазм накрыл меня спустя минуты три, когда я высосал все, до последней капли.

Разноцветные пятна сложились в подобие красочного принта, опоясывающего мою голову; я пришел в полнейший восторг.

На подгибающихся ногах я несусь к столу, шаря в поисках маркеров.

Линия, линия, линия.

То самое, первое, что я нарисовал. Джи говорил – подрочи, и ты сможешь сделать что угодно.

Если очень хотите – сходите в старый кинотеатр на главной улице города. Выйдете через черный ход, попадете во двор, поймете, что значит сила первого оргазма.

Я тогда истратил пять дней и кучу баллончиков.

Мне тогда во второй раз сломали очки. Первый – в тринадцать лет.

В приемной у врача на меня наскочил какой-то мальчик, с удивительно бледным лицом. Оно было обволакивающе мягким, на нем исчезали любые следы и стирались всякие отметины.

Он тихо извинился и спросил – как тебя зовут? Прямо так, без отступлений. Чем напомнил мне Джи. Мысленно я назвал этого мальчика – Вторжение.

Вторжение сцепил руки в замок и сказал – Эй, как тебя там.

Из Майка я превратился в Эй.  И обратно, и обратно. А очки пришлось нести в мастерскую.

С той крыши, осенью, когда мои очки умерли, прыгнул какой-то сумасшедший.

На асфальте, за день до этого изрисованном мной, расплылось тусклое пятно, почти тут же смытое дождем.

Запах крови стоял в воздухе, плотный и живучий.

Я наклонился над пятном бурого цвета и услышал вопль. Я почти ощутил свист в ушах и это странное чувство – стремительного падения. Пальцы коснулись лужи и я втянул носом влажный воздух.

Мне нравится запах крови. Как и вкус.

Вторжение тихо вскрикнул, закрывая лицо руками и бессильно отступая назад.

Джи подошел ко мне, дыша в затылок, и шумно втянул воздух вслед за мной.

Он спросил – нравится?

Я еще раз вдохнул, поднимая глаза к давящему меня небу, и ответил – мы умрем, Джи.

Мы все умрем. Без вариантов.

Я смотрел на свои пальцы, перепачканные в чужой крови, и шептал – я умру. Ты умрешь. Мы все умрем, Джи. Эй, хватит. Мы все умрем.

[Эй, ты можешь ударить меня?

Сильно

Больно

Ногой по ребрам.

Зрачок в зрачок, мощный разряд.

Ты

Такой

Ты такой добрый.

Хватит, сможешь убить меня?

Чем

Быстрее

Тем интересней.

Не существует прозрачного дня.

И этот

Вечер

Такой облезлый.

Джи, ты можешь меня принять?

Вот

Такого

Каким родился?

Пальцы ложатся на липкую гладь.

Здесь

Под небом

Мой мир разбился.]

Глава 3