…и знал, что назову их высмеянными снами.

Я, 23 года. Гений.

Подо мной – пятьдесят три метра ветра. Около двадцати этажей жизней.

Подо мной, раз уж я задумался об этом, усталая и изглоданная собой река. Как это в духе моей последней работы, невероятно.

Река машин и огней, едва проступающих сквозь плотную завесу тумана.

Да, здесь, на балконе, даже мои руки на перилах смотрятся нечеткими.

Что уж говорить об этой реке.

По гулким ударам в моей голове, знаю – в Вене сейчас дождь, там люди собираются под дрожащим небом, не в силах уйти домой. Если я закрою глаза, будет отчетливо слышен стук капель по асфальту, неумолкаемый гул толпы и другой, иной и немыслимый стон.

Если я открою глаза, разжимая пальцы, обхватившие перила – я увижу их всех, всех до единого, мокрых, далеких, счастливых, знающих больше, чем я смогу узнать за всю свою жизнь.

Только он один будет стоять под дождем с сухими щеками.

Только он, мне назло.

Когда я был еще ребенком, я молчал.

Роняя на пол игрушки, я всего лишь вскрикивал про себя.

Колени, за которые я цеплялся, шевелились, и сверху доносился голос – не шуми.

Твой маленький брат спит.

Я не знал, что такое возможно – открыть рот, напрячь горло, чтобы звук беспрепятственно вылетел из моих легких и стал словом, моим первым словом.

Я не подозревал, что смогу говорить, смогу вот так взять – и сказать кому-то, что мне больно, что я устал.

Или, что еще хуже, что мне – хорошо.

Горячая труба обжигает пальцы, я смотрю на брата, а он. Он.

Что-то едва уловимое проскальзывает в моей голове.

Я сжимаю пальцами поручни и улыбаюсь.

Совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы появились силы шепнуть.

В самую гущу тумана и ветра, путающего мои волосы, я бросаю короткое – Эй.

Эй.

Эй.

Эй!

Когда мне было на четыре года больше, чем брату, ничего не случилось.

Мне на руку заполз жук.

Такой, блестящий и большой. С шевелящимися усиками и твердой спиной.

Я сидел на заднем сиденье рядом с братом.

Жук полз вверх.

Я не люблю их, этих тварей.

Я их ненавижу.

Жук пытался расправить крылышки.

У меня от их вида – мурашки.

Солнце слепило, двигатель шумел, брат шмыгал носом, и я пронзительно, отчаянно завопил – сними его!

Жук свалился вниз, а я.

Я смеялся, первый раз в жизни.

И называл все, что видел вокруг.

Стекло, машина, ноги, пальцы, мама, сиденье, леденец.

И он, он, который смотрел на меня долгие секунды.

На этой высоте – туман и ветер. Он свистит в ушах и треплет мою куртку.

Я заслоняю лицо руками и шепчу – хватит…

Хватит.

Хватит.

Хватит.

Еще одно – вы знаете, как приятно сжимать в ладонях мокрую бумагу?

Это словно комок глины, мягкий, прохладный и восхитительный.

Прежде чем рисовать на нем, нужно проследить, чтобы вся бумага была испещрена мелкими складками.

Непременно.

Мой брат считал меня эгоистом.

Это так, к слову.

Мокрой бумаге надо дать немного подсохнуть, а потом расправить ее на мольберте.

Прижать кнопками, разгладить и дать ей высохнуть.

Ну, не совсем.

Я бы сказал – то время, пока ты доводишь себя до оргазма – его как раз достаточно.

Сначала овал, затем скулы, после – волосы.

Нос, рот и уши.

Шея, напряженная и сильная.

А глаза – под самый конец. Я помню, что меня била дрожь.

У Фрэнка были самые потерянные глаза, какие только можно вообразить.

Мой брат вошел в комнату и замер. На долгие секунды пораженного молчания.

Джи.

Я слышу это, все равно, где бы ни находился.

Брат может орать это имя хоть сто раз, но пока ты не скажешь, шепнешь, напишешь или даже пропоешь его – я не почувствую, что кто-то зовет меня.

Джи.

Эй, еще раз…

Джи.

-Джи! Это же Вторжение! Вы знакомы?..

Люди смотрят под ноги, потому что не хотят споткнуться и упасть. Я смотрю вверх, потому что падать мне некуда.

Фрэнки, 19 лет, жилец.

Эй, когда он тебя нарисовал?

По засыхающей краске я могу судить о времени.

Здесь, в этой комнате, время страдает по иным законам.

Мне кажется, что оно добивается от меня чего-то.

Добивает меня.

Сту-сту-стучит по затылку. Вот так.

Если верить ощущениям – их нет.

Туман на улице настолько густой, что даже окна моего этажа показывают лишь его серую массу.

Хотя я знаю, что лампа в комнате давно не работает, я встаю.

Пальцы никак не могут нашарить кнопку.

Едва слышное  «зачем?» заглушается стуком капель о стекло.

Здесь время извивается по чужим законам.

Извиняет меня.

Кап-кап-капает на ладони, как пот.

Оно даже извиняется не по моим законам.

Мне все равно – кричу я дождю.

Ты-то знаешь, в чем разница между «знаком» и «символом»? Думаешь, все дело в идее?

Ты знаешь, почему люди бывают так беспечно пусты внутри?

Я устаю от них – кричу я в окно.

От них, в которых слишком много тебя.

Тебя, Джи, эй.

Джерард тяжело выдыхает мне в шею, пытаясь освободиться от ремня.

Моего ремня, конечно.

Отчетливо правдивое зеркало покрывается испариной, не желая отстать от нас.

Я вижу свои руки, в слепой жажде сдирающие с Джи майку.

Пальцы не слушаются и дрожат.

В какой-то момент  тело содрогается от горячей волны желания.

Стоны эти – мои.

Я чуть раздвигаю ноги, чувствуя пальцы Джерарда везде – внутри меня, на внутренней стороне бедра.

Тише, тише…

Тише, мне не слышно, что ты говоришь.

А ты не говоришь, ты едва шевелишь языком, но упорно продолжаешь глядеть мне в глаза и гладить рукой мою ногу.

Ты тянешься ко мне губами, проводишь ими по щеке, и я не вижу ничего кроме прыгающего потолка, темных пятен перед глазами, твоего черного и глубокого зрачка.

Я почти готов кончить.

Пусть вспыхнет свет.

Мне нравится отталкивать тебя и громко заявлять – как ты хочешь отыметь меня сегодня?!

Мне нравится смотреть, как ты дергаешься и тянешь руку к своим джинсам.

Пусть он вспыхнет ярче, мне мало, мало, мало…

Удовольствие – обнажать то, что ты так любишь скрывать. Возбуждать тебя у окна.

Заставлять смотреть на мои действия в упор.

Пусть свет бьет по нам, а мы будем лишь насмехаться над ним.

Я смеюсь, и ты, ты тоже должен смеяться со мной.

А ты не можешь.

И это – не ветер.

Это не дождь.

Моя голова – сплошь порнография.

Пальцы уже не ищут выключатель, а судорожно расстегивают ремень.

Я кидаюсь вперед, пытаясь просунуть руку в джинсы.

Падаю на бегу, так и не успев выставить вперед локоть или плечо.

Дождь не может так шуршать.

Дождь не скребется и не нажимает на головки баллончиков с краской.

Я этот звук уже не спутаю ни с чем.

Боль пульсирует-пульсирует-пульсирует в моем теле.

Райтер – это наваждение.

Райтер – это страсть.

Ты стонешь вместе со стенами, ты отдаешь им себя, а взамен ты видишь их живыми.

Это оргазм без помощи порнографии, это торжество сумасшествия.

Я не спутаю этот звук ни с чем.

Дождь не может так двигаться, темной фигурой, одной, двумя, пятью…

Я чувствую боль в пальцах, в груди, в коленях, распластанный на полу с рукой в трусах.

С членом в дергающейся руке, я поднимаю голову, чтобы увидеть, как одна, едва заметная фигура свисает с троса.

Вот сейчас.

Я знаю – как только он нажмет на баллончик, что-то случится.

Уже совсем скоро.

Я закусываю губу до крови и крепче сжимаю ладонь.

Три.

Два.

Один.

Джерард!

И я кончаю два, три, пять раз подряд, изо всех сил давя лбом пол.

Никогда не любил своего брата. Это было гораздо серьезнее.

Майки, 20 лет, никто.

Я прошу
Тише.
Как можно?
Человек корчится
В своем бессилии
он не мучается
Но хотелось бы
Верно?
и поэтому я шепчу
Тише
И знаешь
Ведь снег - кончится
И дождь - кончится
Застучит по карнизу
Солнце, молча.
В своем обилии
Звуки множатся.
Вот поэтому я выдавил
Тише.
Не сточится.
Он не мучается,
Это и в голову ему
Не приходит.
Если кружится
Руку протяни - 
Остановится.
Он послушается,
И поэтому я говорю
Тише.
И, как думаешь
Ему ведь этого
Хочется.
На полу, извиваясь
Он усилие сделает.
И помчится по сугробам
Или каплями сбитая
Четкой странностью
Точная
Прочная
Свитая
Черная тонкая линия.
И поэтому я кричу
Тише!
Нет, не надо,
Он ниже вас всех,
И звонче!
Рассыпаюсь, реву и прошу
Слышите?!
Нет, пожалуйста.
Только не тише.
Не умолкайте.
Человеку не больно
Он сам - боль.
Не узнаете,
Он обеими ступнями
Над заросшей тропой
Растворяюсь, смеюсь и кричу
Слышите?!
Ради бога
Ему и нельзя это
"Тише".
Будет слишком темно
Будет больно, очень.
Ради этого бега.

Давай
ГРОМЧЕ.

иллюстрация, as always. - http://i076.radikal.ru/1003/b6/e19275d6567f.jpg