INTRO
POV Gerard
Я лежу на жесткой кровати и смотрю в потолок. Такой же серый, как и мои будни. Хотя у меня нет будней. Вот уже три года каждый мой день идентичен предыдущему. Три года назад моя жизнь кардинально изменилась. Будто какой-то маляр схватил кисть и выкрасил мою жизнь в темные цвета. Этот самый маляр нарисовал мне бесконечную черную полосу, я не вижу ей конца. Я потерял смысл жизни. Я потерял себя.
Вздохнув, я переворачиваюсь на бок и утыкаюсь взглядом в стену. Краска давно облупилась, но никому здесь нет дела до этого. Я подтягиваю колени к груди и обнимаю себя, чтобы согреться. Здесь ужасно холодно. Сколько я помню своё пребывание здесь, здесь всегда было холодно и темно. Будто всю печаль мира сконцентрировали в одном месте, и она мешает солнечным лучам пробиться.
Я хочу вырваться из паутины этого места, но никому это ещё не удавалось. Мне здесь не место. Я никогда не понимал, что здесь делаю в окружении сумасшедших. Со мной всё хорошо. Если не считать маленькой скорби, которую это здание раздуло в непрекращающуюся депрессию. Но с кем не бывает? Я потерял дорогих мне людей, конечно, я тоскую. Единственное о чём я молю Бога – это человек, который поймет и поможет. Но его заберут Они. Я слишком долго был эгоистом, чтобы подвергать кого-то опасности общаться со мной. Окружающие, наверное, думают, что я немой. Это не правда. Я говорю. Я хочу поговорить с кем-то по душам, но первое моё правило – не заводи разговор. Слова действуют на людей как наркотик. Скажу одно, они потребуют больше. Они привяжутся ко мне и их заберут Они.
Я чувствую, как горлу подступает ком, и переворачиваюсь на спину. По вискам стекают горячие слёзы. Они обжигают кожу, но я не могу остановить этот поток. Может, мне станет легче, когда они, наконец, кончатся. А ведь когда-то я умел радоваться жизни…
POV Mikey
Мы ехали по плохо асфальтированной дороге, поэтому машина находилась в состоянии ежесекундной тряски. Сквозь решетку, разделявшую нас, заключенных, и водителя было видно, как сильно трясется освежитель для воздуха в форме елочки. Даже когда я пытался смотреть в другую сторону, боковым зрением мне удавалось выцепить эту елочку, раздражавшую своим мельтешением. Кажется, у меня начинала болеть голова от всего этого. Да и еще эти чертовы наручники, больно впивавшиеся в запястья! Меня они бесили больше всего.
От злости я пнул ногой по металлической пластине сиденья напротив меня. Удар пришелся всего в нескольких миллиметрах от ноги моего соседа по заключению, мгновенно дернувшегося от неожиданности. Кажется, его звали Шон. Самые обычное имя для человека с весьма необычным заболеванием. Шон считал, что он слеп, хотя мужчина прекрасно видел все происходящее даже лучше, чем я. Некоторое время его родственники прятали его от врачей, в глубине души надеясь, что это наваждение исчезнет. Однако случилось нечто непредвиденное. Шон с размаху зарезал собственную мать, а все почему? Правильно. Потому что он якобы слеп и ничего не видит.
Именно поэтому мы с ним сейчас сидим на жестких сидениях машины, больше похожей на полицейские кутузки, а не в тех самых фургончиках, которые приезжают за своими пациентами из психиатрической клиники. Наши руки обагрены чужой кровью. Мы — убийцы.
Я могу долго и пространно говорить о том, почему я это сделал. В любом случае меня признали невменяемым и отправили в психушку. Жаль. Я хотел отправиться за решетку лет на десять как минимум, чтобы побыть в окружении таких же монстров, как и я, а не среди этих жалких умалишенных. Вы бы только посмотрели на этого Шона! Бездумно пялится в стенку, будто ничего не видит, и пускает слюну. Отвратительное зрелище. Мне не место среди таких, как он.
С другой стороны моя дорогая матушка всегда учила меня искать плюсы абсолютно во всем. Вот что я из себя представляю? Щуплый, худой паренек лет двадцати пяти от роду. На вид немного старше. Под глазами черные круги, сильно контрастировавшие с бледной кожей. Единственное, что дополняло мой вампирский образ, так это окрашенные в черный цвет волосы, всегда лежавшие так, будто я только что вышел из душа. Что бы со мной сделали в тюрьме? Скорее всего, изнасиловали в душевой, после чего я оказался в ряду так называемых «обиженных». Не лучший вариант, ибо я привык себя позиционировать выше остальных абсолютно во всем.
Машина вновь подскочила, возвращая к суровой реальности: меня едут лечить. Лечить от того, что мне нравится. Лечить от самого себя. От такой участи меня начинает тошнить, потому что я не хочу превратиться в психушке в одного из безвольных даунов, бьющихся в эпилептических припадках.
Лучше бы меня застрелили при задержании, честное слово.
Глава Первая[b]
[b]POV Mikey
Первая инстанция, которая меня ожидала, находилась в кабинете доктора Ридли, осматривавшего пациентов перед тем, как окончательно упрятать их в клинику. На вид ему было под шестьдесят: лысоватый упитанный мужчина в округлых очках из роговой оправы, похрамывающего на левую ногу и с явными признаками сахарного диабета.
- Как вы себя чувствуете, Майкл? — поинтересовался он, продолжая бегать глазами по строчкам из моего личного дела.
- Паршиво, сэр. Это определенно не то, что я ожидал.
- Во-первых, называйте меня не сэр, а просто доктор Ридли. Давайте не будем устраивать здесь цирк. Вы не первый пациент, который пытается поглумиться надо мной, устраивая безобразную клоунаду без щепотки таланта. А во-вторых, чего вы ожидали? — продолжил Ридли, присаживаясь за стол.
- Хм… Окей, доктор Ридли. Я ожидал, что на вашем месте окажется симпатичная молодая девушка с красивой грудью, а не старикан, которому уже пора на пенсию. Надеюсь, такой ответ вас устраивает?
- Несомненно, мой дорогой друг. Скажите, испытываете ли раскаяние за свой поступок? — произнес он, поправляя очки.
- А испытываете ли вы вину за то, что не можете подарить своей жене полноценный оргазм? — решил пойти я в контратаку, так как не испытывал ни малейшей потребности общаться с Ридли.
На некоторое время повисло гробовое молчание. Я ни в коем случае не хотел перегибать палку, но позлить старика — дело святое. В ожидании истерики с брызгами слюны во все стороны, я поудобнее устроился на своем железном стуле насколько это возможно. Но реакции не последовало.
- Она умерла три года назад, — ответил он ледяным тоном, откладывая мое личное дело в сторону.
- Простите, не знал, — откашлялся я, после чего продолжил. — Быть может пора меня отпустить? Право, доктор Ридли, к чему эти глупые вопросы? Мы оба испытываем друг к другу не самые приятные эмоции, поэтому я считаю, что сейчас как раз тот самый момент, когда нужно окончить наш весьма конструктивный диалог и разойтись. Не так ли?
Ридли устало покачал головой из стороны в сторону. Кажется, он уже привык к такому, да и что говорить — работать в психиатрической лечебнице дело не из легких. Мне в какой-то степени стало его жаль, ведь трудится за кусок хлеба в таких условиях за мизерное жалованье — неблагодарный труд. Наверно особенно мерзко общаться с такими типами, как я. Злыми, жестокими и долбанутыми на всю голову отбросами общества.
- Думаю, наша беседа, правда, не имеет смысла. Быть может, вы хотите пожаловаться на ваше физическое состояние? Если нет, то санитары заберут вас прямо сейчас и сопроводят в палату, где и будет ваше место пребывания до окончания срока лечения.
- До окончания? Оно имеет конец? Поверьте, я ничем не болею. Моё желание абсолютно естественно и обдуманно.
- Тем не менее, вас отправили сюда, а не в тюрьму, так что расплачиваться за грехи вам придется именно здесь, а не в какой-нибудь захолустной исправительной колонии. Можете радоваться, что мы практикуем гуманные способы лечения, Майкл. Всего доброго.
Ридли нажал кнопочку на переговорном устройстве, стоявшим у него на столе, и проговорил в динамик: «Консультация окончена, можете его уводить».
Тут же дверь в кабинет открылась, и на пороге показались два санитара, по виду напоминавшие скорее спортсменов тяжелой атлетики, нежели работников медицинской сферы. Я встал со своего места и в знак прощания кивнул доктору Ридли головой, после чего покинул помещение в сопровождение громил. Попытка неподчинения им каралась очень грубым толчком или даже пинком, поэтому я, не заставляя их ждать, поковылял по коридору в нужном направлении.
Клиника была одним из самых безжизненных мест, которые я когда-либо видел. Серые монотонные стены, холодные железные скамьи в минимальном количестве, находившиеся около кабинетов врачей, и даже таблички на дверях отливали серебристым оттенком. Картину дополнял проливной дождь на улице, лениво барабанивший по крыше здания. Из окон было видно лужайку, которая, казалось бы, также как и все остальное отцвела и зачахла. Серый оттенок был буквально повсюду: он заполнял окружающее пространство, залезал в мысли, наполнял своим воздухом легкие.… И эта серость настойчиво проникала в самые уголки души, стараясь залезть поглубже, проникнуть в самое сердце и распространиться по кровеносным сосудам. Иногда по пути попадались пациенты клиники, представлявшие собой исхудалые тела с огромными черными мешками под глазами, на которых мешковато висели серые или же светло-голубые больничные пижамы. В их взгляде была пустота и безразличие, отчего становилось жутковато.
Мы уже несколько минут шли по однообразному коридору. Мне начинало казаться, что он не имеет конца. И только разные пациенты давали понять, что мы не ходим по кругу. Вдруг меня резко остановили, схватив за плечо. Обернувшись, я увидел, как один из санитаров открывает ключом дверь в палату. В небольшой пластиковой выемке, прикрепленной шурупами к двери, уже лежала бумажка, на которой было написано: «Майкл Купер». Фамилия была написана по паспорту, хотя в реальности она была совсем другой. Да и вся моя биография представляет собой достаточно интересное чтиво.
Почувствовав легкий толчок в спину, я прошел внутрь помещения. Это была небольшая комната с побеленными стенами, внутри которой стояла только кровать — не больше и не меньше. Под самым потолком было проделано небольшое окошко, сквозь которое в бокс проникал тонкий лучик света из внешнего мира. Как только я прошел к середине комнаты, дверь за мной закрыли, оставив наедине с собственными мыслями. Обернувшись, я заметил, что рядом с входной дверью было проделано отверстие, связывавшее коридор с палатой. Нетрудно догадаться, что оно было предназначено для доставки еды и передач в бокс. Рядом с ним к стене был прикреплен листок с распорядком дня и необходимыми процедурами. Пробежав его глазами, мне захотелось удавиться — прием пищи три раза в день, ванные процедуры длительностью в полчаса ближе к вечеру, ежедневные консультации у психолога и терапия. Были еще три часа свободного времени, когда пациентов собирали в общей комнате для совместного времяпрепровождения. Также в комнате находилась еще одна дверца. Я ее открыл и обнаружил за ней весьма закономерный предмет обихода — унитаз. Собственно, на этом можно и остановиться, ведь большего найти в моей палате нельзя.
Еще перед встречей с Ридли меня успели переодеть, забрав все вещи и даже обувь. Я был в одной из этих отвратительных пижам, которые скорее напоминали ночнушки. Скинув с ног тапки, я завалился на жесткую кровать, которая с леденящим душу скрипом прогнулась вниз. Мне предстояло начать здесь новую жизнь. Привыкать к новым правилам, стараться найти себе занятие и, разумеется, смириться со всеми лишениями. В конечном счете, у меня появилось время подумать о своей жизни.
POV Gerard
Я вижу в зеркале, обрамлённом дубовой резной рамой, красивого мужчину. Высокий, с вздернутым носом, черные волосы находятся в беспорядке, глаза горят, а губы искривлены в самодовольной улыбке. Дорогой черный костюм без блеска, черная рубашка и красный галстук, который он же и завязывает.
Этот мужчина – я. Джерард Артур Уэй. Успешный, красивый, популярный. Передо мной открыты все дороги. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Да, может быть, я немного заносчив и высокомерен, но зато я выделяюсь из серой массы. Люди не могу не обращать на меня внимание. А я люблю находиться в центре внимания. Но что поделать? Я рожден тем, кем рожден. И ничто меня уже не изменит. Разве что гроб, наверное. Хотя нет. Я не собираюсь гнить в земле. Мою красоту не тронет ни один паразит. После смерти меня либо забальзамируют, либо кремируют и развеют над океаном.
Но мне ещё рано думать о смерти. Я последний раз окидываю себя взглядом, убираю волосы со лба и, облизнув губы, выхожу из комнаты. На улице меня ждет водитель, готовый отвезти прямиком в самый пафосный клуб Вашингтона. Туда пускают только элиту. Конечно, меня там все уже давно знают.
Я преодолеваю длинный коридор. Пол устелен персидским ковром, кремовые стены увешаны знаменитыми картинами, двери в комнаты сделаны из красного дерева. Не спеша, я добираюсь до массивной лестницы с красивыми перилами и всё тем же дорогим ковром. Да, я очень часто использую в своей жизни слово «дорогой», но ведь всё, что окружает меня или принадлежит мне, имеет именно это описание. От лестницы до двери мне тоже предстоит пройти большое расстояние в холле. Дворецкий открывает мне дверь и желает хорошего вечера. Я же никак не реагирую. Люди подобного класса не достойны моего внимания.
Сделав шаг на улицу, я глубоко вдыхаю. Вечерний воздух не такой как утренний или дневной. Он лучше. В разы лучше. Можно сказать, что для меня он своего рода энергетик. Из сада доносится цветочное благоухание. Не удержавшись, я подхожу к ближайшему кусту, срываю розу и креплю на карман пиджака. Боюсь, в месте, куда я направляюсь, никто не оценит всей поэтичной красоты этого цветка, зато будет проще снять какую-нибудь шлюху на ночь.
В этом клубе часто можно встретить дочь какого-нибудь богача. Если вы думаете, что я сплю со всеми подряд, то глубоко заблуждаетесь. В этом плане я избирателен. Моего внимания достойны только равные мне, как я уже говорил.
Снова откинув со лба волосы, всё время норовящие попасть в глаза, я иду к машине. Водитель уже открыл мне дверь белого лимузина и приветливо улыбается. Я только фыркаю, нагнувшись, чтобы залезть в салон, и он захлопывает дверь. Первым делом, я опускаю перегородку между нами. Мне нужно полное одиночество.
Салон машины так же потрясающ, как и дом. Белая кожа, лакированное дерево, мини-бар. Всё что душе угодно. Я откидываюсь назад и подкладываю руки под голову, оглядывая машину изнутри. Да, конечно, я изучил её уже вдоль и поперек, но, черт, как она мне нравится. Хотя новый лимузин лишним не был бы.
Дорога заняла немного времени. Ещё пару минут назад мы рассекали шоссе на достаточно высокой для лимузина скорости, и вот уже ушных перепонок касаются звуки из клуба. Не дожидаясь водителя, я выхожу из машины и уверенным шагом иду в сторону здания. Охранник даже не задумывается и пропускает меня внутрь. Я спускаюсь вниз по черной железной лестнице мало внушающей доверие, но зато выглядевшей красиво. Пара шагов и я уже внутри, на своеобразном балконе. Подхожу к перилам и оглядываю клуб. Он весь как у меня на ладони.
По левую руку от меня я вижу отполированную барную стойку, на которой отплясываются какие-то пьяные девицы. Бармены (их здесь несколько) общаются с клиентами и вытворяют чудеса с алкоголем. Прямо напротив специальная стойка для ди-джея. Внизу танцпол, справа вип-зона. Музыка грохочет так, что мыслей своих не слышно, но я уже привык к подобному. Честно говоря, я не разбираюсь в подобном жанре музыки, но, наверное, сегодня тут выступает какой-то популярный ди-джей. Других сюда не стали бы принимать. Стены здания выкрашены в фиолетовый, обивка диванов в вип-зоне примерно того же оттенка, хотя разглядеть в подобном освещении невозможно, танцпол выложен черным камнем. Барная стойка так же черная с элементами фиолетового. Темноту разрезают лазеры, софиты, клуб наполняется дымом. Искусственным и табаком. О да, наверное, я ненормальный, но обожаю эту атмосферу.
Сейчас я спущусь к барной стойке, по пути подцеплю какую-нибудь девчонку, куплю пару коктейлей и мы пойдем к диванам. Всё как всегда. Я провожу рукой по волосам и нацепляю на лицо безразлично-холодную гримасу. Но не успеваю я сделать пару шагов, как кто-то кладет мне руку на плечо и резко разворачивает лицом к себе.
Невысокий, в футболке с символикой какой-то рок-группы, джинсах и кедах, брюнет с длинными волосами и глазами орехового цвета. Но, конечно, в глаза бросается скорпион на шее и руква. И как этот сброд только пустили сюда?
- Уэй! Кого я вижу, - наиграно улыбается парень. Он рад меня видеть ровно настолько же, насколько и я его. Терпеть не могу эту выскочку.
- Айеро, с каких пор такой мусор как ты пускают в подобные места? – я фыркаю и кривлюсь, будто увидел нечто очень неприятное.
- Да ладно тебе, - взмахивает он рукой. – Ты же знаешь, что мне абсолютно насрать на твое мнение, так что засунь его, сам знаешь куда. У меня к тебе дело есть.
За музыкой, я с трудом разбираю его слова, но всё же мне удавалось. Хотя последнюю фразу я переспросил, так как, похоже, ослышался:
- Что, прости? Мне послышалось или у тебя хватает наглости что-то мне предлагать или просить? Денег не дам!
Я разворачиваюсь и спускаюсь вниз по лестнице, но коротышка не отстает:
- Да подавись ты своими деньгами. Точнее деньгами твоего отца. Сам ты ни на что не способен, конечно, - Айеро усмехается, что злит меня ещё больше.
- Чтобы я имел дело с типом вроде тебя? Нет уж, спасибо! – поднимаю руки вверх в жесте «сдаюсь». – Как у тебя, вообще, хватило наглости подойти ко мне?
- Да брось, Уэй. Неужели тебе самому не осточертело лаяться со мной? К тому же, что я всегда круче, - хоть я не вижу его лица, но по тону голоса понимаю, что он самодовольно улыбается. Я даже опешил от такого заявления и резко затормозил, из-за чего он врезался в мою спину. – Давай я куплю тебе чего-нибудь выпить, и мы всё обсудим.
- Сомневаюсь, что твоих жалких центов хватит на то, что я пью. Но рискни.
Похоже, парень настроен решительно, так как он обошёл меня и уверенно направился к барной стойке. Я просто шел за ним, стараясь выглядеть так же безучастно. Вот он уже о чём-то треплется с барменом и когда я подхожу, слышу их заливистый смех. Как бы сильно я ненавидел эту малолетку, но должен отдать должное, смех у него действительно заразительный.
- Ну, Уэй. Заказывай, - он повернулся ко мне на стуле и улыбнулся во все тридцать два зуба, ну или сколько у него их там осталось после драк.
- Хеннесси. Самый дорогой, что у вас есть, - говорю я скорее Айеро, чем бармену. Прищурив глаза, я наблюдаю за его реакцией. Он же не изменил выражения лица и кивнул бармену, мол «Выполняй».
- Итак, Уэй. Что ты скажешь на счёт того, чтобы зарыть топор войны?
- А тебе что-то не нравится? – фыркаю я. Вот ещё! Дружить с этим сопляком.
- Чувак, я серьёзно. Меня уже заебало то, что ты смотришь на меня, будто я – обделавшийся ребенок.
- А что? Это не так? – делаю удивленный вид.
- Ха-ха-ха. Уморил, - хлопает он в ладоши.
- Айеро, я даже имени твоего не знаю, а ты что-то там про дружбу говоришь.
- Я ничего не говорю про дружбу. Мне достаточно того, что мы перестанем сраться по каждому поводу и без. Кстати, Фрэнк, - парень протянул руку.
- Джерард, - возведя глаза к небу, я нехотя жму его руку.
- Вот и чудно, Джерард. А теперь пей свой Хеннесси и погнали в нормальное место. Этот гадюшник мне не нравится.
Глава Вторая
POV Gerard
Утро медленно наступало на город, солнце лениво выползало из-за горизонта и одаривало своими лучами землю, воздух медленно прогревался. Ещё немного и по асфальту побегут сотни ног, трассы вновь будут задымлены, а кто-то так и останется лежать в постели. Косые лучи, пробиваясь сквозь вечные тучи над психлечебницей, добираются и до меня. Поначалу это узенькая полоска света на стене, полу, а затем и на моей кровати. В глаза бьёт слабый свет, но мне всё равно, уснуть так и не удалось. До обхода больных, терпеть не могу слово, но оно прочно засело в моём лексиконе, осталась ещё пара часов, а значит можно поразмышлять о вечном. Делать больше нечего.
Я могу перечислять причины, по которым ненавижу это место, бесконечно долго и вряд ли смогу выбрать самую раздражающую. Безусловно это – вечные принижения и запреты, принуждения и вновь запреты. Здесь запрещено даже свободомыслие. Впрочем, откуда у стада, в которое превратились местные «жители», собственное мнение? Я – один из немногих, кто за долгое время смог не потерять рассудок и продолжать мыслить трезво. Вы скажите: «Но ты – пациент психиатрической лечебницы. Ты априори не можешь здраво рассуждать!». Глупые, глупые люди. Я совершенно здоров и искренне не понимаю, по какой причине вынужден проходить, так называемое, лечение.
Если вы думаете, что в этих местах действительно лечат людей, то я плюну вам в лицо и рассмеюсь, так как вы – самый редкостный болван. Такие места, как психлечебницы, тюрьмы и, иногда, больницы призваны сломить дух человека, растоптать его, лишить индивидуальности и превратить в серую массу, способную подчиниться любому приказу. Правительству нужна толпа, которой можно управлять, а не люди, способные чего-либо добиться.
А посмотрите на эту дурацкую единую форму. О Господи! Как же сильно я хочу скинуть с себя эту грязную, заношенную одежду и облачиться… да хоть в банальную футболку и джинсы.
Кстати, о Господе. Ещё до приезда сюда, я не верил в него. Нет, я не стал верующим, оказавшись здесь, как вы могли подумать. Я только больше убедился в своей правоте и Его отсутствии. Вы только оглянитесь вокруг: серое небо за решетками, осыпающаяся со стен краска, бледные лица, безжизненные глаза. Или Он нас покинул, или его просто-напросто нет.
Знаете, я очень давно не видел своего отражения и не хочу. Точнее боюсь. Вдруг я стал таким же, как и окружающие? Без живого блеска в глазах, с синяками под ними же, желтовато-серой кожей, сухими волосами, бесчисленными повреждениями на теле. Моя некогда нежная, белоснежная кожа превратилась чуть ли не в один большой синяк.
Санитары не считают нас за людей, а администрация спускает им с рук частые избиения, сломанные кости и жизни. Мы никому не нужны, а значит и ответ держать не перед кем. Пребывание в карцере так же оказывает своё влияние. От ремней у меня вечно ноют запястья и лодыжки, даже если я просто сижу в своей пустой комнате.
Пожалуй, когда меня выпустят, я напишу книгу о своём заточении. Ну, или песню. А, может быть, нарисую комикс. А то и всё вместе. Я - человек творческий.
Так же как и в любой другой день, от собственных мыслей меня отвлекает громкий стук и скрип. В двери появляется маленькое окошко и шаткий столик, на который водружают тарелку с очередной дрянью, которая даже цвета своего не имеет.
- Кушать подано, принцесса, - с насмешкой произносит скрипучий, до жути противный голос.
Я успеваю ухватить взглядом сухую руку с грязью под ногтями, сальные волосы, покрытые заметным слоем перхоти и желтые зубы. Меня едва не выворачивает от вида этого человека, который имел контакт с моей едой. Есть я не хочу, да и не стал бы.
А вот такое отвратительное отношение дико злит, поэтому я вскакиваю с постели, в два прыжка преодолеваю расстояние от кровати до двери, хватаю тарелку с какой-то не то кашей, не то салатом, а, может, и с мясом, замахиваюсь, и тарелка летит в окно. Надо же, попал точно в стекло. С победным видом я наблюдаю за тем, как непонятная масса стекает по окну, а затем и по стене. С чего я вдруг взбесился? Да просто ненавижу, когда меня ни во что не ставят. За годы, проведённые здесь, мне удалось не растерять самоуважение и гордость. А ведь когда-то давно люди считались с моим мнением, ценили, уважали, боялись мне слово поперек сказать.
В целом, наверное, я уже лишился всех эмоций, на которые был когда-то способен. Единственное, что от меня осталось – это редкие приступы неконтролируемой агрессии. Не могу сказать, что до этого они были частые, но я – человек, который с трудом держит себя в руках. Конечно, всякое бывает, человек - существо непостоянное и я, как понимаете, тоже изменился. Чуть ли не смыслом моей жизни стала апатия. Я разучился что-либо чувствовать кроме больных уколов прошлого, которые оставляют на душе сквозные раны, которые залечить никак нельзя. Всё о чём мы стараемся забыть, рано или поздно возвращается к нам.
Больше всего меня мучает другой вопрос, почему за все три года я не видел никого кроме пациентов? Других навещают родственники, друзья, а я гнию здесь в одиночестве. Отец после того, как отправил меня сюда, будто забыл, что у него есть сын. А ребята из группы? Они нашли нового вокалиста, а меня послали куда подальше. Их можно понять, я – человек непостоянный, редко вызывающий доверие, что очень серьёзно тормозило её развитие, и было даже преградой на пути к славе. В той, прошлой жизни я был самым безалаберным и безответственным человеком в мире, абсолютный эгоист. Я любил музыку, и группа её любила, но я с детства привык к роскоши и не мог понять, что для ребят наша группа чуть ли не единственный способ заработать хоть какие-то деньги. Да, я слишком пренебрегал ей, но черт подери, это я её собрал! А они выкинули меня как последнюю шавку и забыли.
Я падаю на кровать и скрещиваю руки на груди. Ничего не остается кроме как сверлить взглядом пол или противоположенную стену. Вдруг я подскакиваю на месте от неожиданности. Я слышу звон, ударяющихся друг о друга ключей, щелчок замка, а затем скрип двери.
- На выход, Уэй. И давай без концертов, в этот раз, - абсолютно равнодушно произносит один из санитаров, но зачем-то начинает разминать руки. Хочет напугать или готовится к нападению?
Прежде всего, я поднимаю глаза и смотрю на собеседника. Высокий крепкий мужчина атлетического телосложения, одет в белое. Он смотрит на меня сверху вниз, причём как в прямом, так и в переносном значении. Понятное дело, он выше меня, а ещё и сижу, но есть в его взгляде что-то такое надменное, самовлюбленное. То ли дело в том, что я – «заключенный», а он – один из моих «надзирателей», то ли проблем с женским вниманием у него нет. А может и с мужским.
После долгого изучающего взгляда, я решаюсь подняться, но делаю это медленно. Будто боюсь спугнуть какое-то дикое животное. Затем так же медленно я направляюсь к двери, опустив голову. Не успел я дойти до порога, как почувствовал резкий толчок в спину и, не удержавшись, упал. Благо успел выставить вперед руки, что смягчило моё падение. Но приятного мало. Судя по всему, вечером я найду на коленях новые синяки.
Странно. Я не чувствую ярости или обиды. Только легкое расстройство. Видимо люди и впрямь привыкают ко всему, включая издевательства. И моральные, и физические. Сейчас мне предстоит очередное испытание: толпа.
POV Mikey
Я проснулся несколько часов назад. Кажется тогда, когда летнее солнце только вышло из-за горизонта и его лучи проникли в мою комнату сквозь маленькое окошко. Все это время я неподвижно лежал на кровати, пытаясь придать собственным мыслям форму, однако мне мешал один факт — я в психушке. Даже в самых страшных кошмарах я не мог предположить такого развития событий. Кажется, вчера я просто еще не успел осознать весь фарс своей ситуации, а сейчас до меня начала доходить печальная истина. Некоторое время я тупо пялился в потолок, рассматривая замысловатые узоры из трещин, оставленных там временем. Они переплетались друг с другом, заставляя фантазию работать полным ходом, додумывая сюжеты и персонажей, созданные обычными примитивными трещинами на побеленном бетоне.
Помнится, в детстве я делал точно так же, когда пытался заснуть. Лежа в кровати на боку, я рассматривал стену. Поначалу мы жили на окраине города в небольшом деревянном домике около лесополосы. Тогда стены были деревянными. Я, кутаясь в одеяло, чтобы не замерзнуть, рассматривал узоры спила сосны. Больше всего мне нравились кольца. В них было нечто гипнотическое и завораживающее. Потом мы переехали в центр, где устроились жить в двухкомнатной квартире. И вместо соснового спила появились светло-синие обои, которые мне поначалу очень нравились. Я мог рассматривать их очень долго, пытаясь найти образ какого-нибудь очередного персонажа. Обычно ими всегда оказывались сварливая бабка, которая вечно ругалась с полицейским, и нечто непонятное, что в скором времени я окрестил единорогом. Мать долго не могла понять, каким именно образом я вижу в этих, казалось бы, бессмысленных узорах человеческие черты лица и уж тем более единорога.
Я закрыл глаза, и на меня тут же навалились воспоминания.
***
Мне было, кажется, 12 лет. Я стоял среди других отроков, посещавших воскресную школу, и вместе с ними пел молитву. Моя семья всегда была очень религиозна, поэтому вера в Бога стала обязательной программой. В комплект входило и посещение воскресной школы, где я и еще несколько других детей слушали проповеди и заучивали молитвы. Воскресенье я любил, ибо Бог был единственным для меня другом на тот момент. В школе со мной мало общались, считали странным, да и постоянно задирали из-за наклонностей моей семейки. В то время атеизм только начал входить в моду, поэтому глубоко и неистово верующие люди автоматически попадали в так называемую группу «отсталых». Ситуация осложнялась тем, что я как раз таки отсталым не был, а даже наоборот. По всем предметам у меня стояли твердые «отлично», чему завидовали одноклассники. Тем не менее, они старались держать дистанцию, ведь кто как не я даст списать, поможет решить трудную задачу или просто спасет весь класс своевременным ответом домашнего задания у доски? Правильно. Уникумов, кроме Майкла Купера, не было, что немало мне льстило, и я чувствовал небольшое превосходство над этим стадом атеистически настроенных невежд. Однажды даже попробовал рассказать об этом матери, но в ответ получил лишь продолжительную лекцию нотаций о таком грехе как гордыня. После того случая я перестал говорить о своих успехах в каком-либо направлении, предпочитая радоваться маленьким победам только у себя в голове.
Мы как раз закончили петь рождественский псалом «О Святая Ночь» («O Holy Night», прим. автора). В преддверии Рождества нашу группу даже ждало выступление в одной из церквей, поэтому каждое воскресенье мы собирались вместе и готовились к будущему выступлении. Каждый из нас отнесся к этому очень ответственно, ведь каждый хотел только обрадовать своих родителей. И Господа Бога, разумеется.
- На сегодня закончим. Можете расходиться по домам, дети мои. Да благословит вас Бог, — произнес священник, оканчивая занятие.
Звали его Клаус. Это был пожилой и добрый на вид человек лет сорока пяти, предпочитавший большую часть времени проводить в церкви, нежели с семьей. Жену его я видел всего лишь несколько раз. Она была полной и ничем не запоминающейся особой, чье тело по форме напоминало спелую грушу. Рита (а именно так звал ее муж) иногда забегала в церковь, чтобы что-нибудь передать Клаусу. Как правило, это были грязные котомки с едой, завернутые в полотенца с христианской символикой. Еще за Ритой водилась странная особенность — она всегда держала правую руку на груди, сильно сжимая деревянный крестик. Кроме того, разговаривая с Клаусом, она даже не смела поднять на него глаз. Это наводило на мысли о том, что в семье нашего духовного учителя все не так гладко. Как оказалось впоследствии, мы еще много не знали о Клаусе.
Попрощавшись со всеми, я надел зеленую зимнюю куртку и вышел на улицу. Родители позволяли мне ходить в одиночку, так как пешком до дома было всего минут десять. На улице свирепствовала метель, поэтому в радиусе пяти метров от себя было невозможно что-либо разглядеть. К сожалению, так получилось, что продолжая двигаться в условиях полного неведения, я столкнулся со своими одноклассниками и случайно сбил одного из них с ног. Это был Стивен. Один из самых главных хулиганов, для которых были не писаны правила. Со словами извинения я подал ему руку, чтобы помочь встать, однако меня тут же оттолкнули двое его приятелей — Дэйв и Карл.
Не удержавшись на ногах, я поскользнулся и упал на асфальт, покрытый сантиметровой коркой льда. В следующее мгновение Стивен поднялся на ноги и, подойдя ко мне, с размаху ударил ногой по лицу. Я даже не успел понять, что произошло. Казалось, что вокруг все затянуто пеленой белоснежного снега… или тумана, через который я слышу отвратительный гогот моих сверстников. По лицу в это время растекалось что-то теплое. Эта неестественная теплота вызывала страх, перед которым сильнейшая боль сломанного носа отступала.
Шли минуты. Уже не было слышно смеха, а шаги обидчиков удалялись все дальше и дальше, постепенно растворяясь в снежных завихрениях, а я все продолжал лежать на холодном промерзшем асфальте, задыхаясь от боли и обиды. И злости, которая железной хваткой вцепилась в мое горло, не собираясь отпускать. С трудом поднявшись на ноги, я поплелся обратно к дому.
- Майкл, что случилось? — спросила растревоженная мать, увидев мой изуродованный нос, когда я вернулся в квартиру.
- Упал, — буркнул я, окунаясь в объятия человека, который меня искренне любил.
***
Поддавшись чарам воспоминаний, мне удалось задремать. Однако мое спокойствие быстро потревожили принесенным завтраком. Беззвучно, без комментариев, еду ставят в окошко для передач, практически сразу же закрывая дверцу с той стороны коридора. Шестым чувством я ощущаю в коридоре страх. Видимо, обслуживающий персонал уже наслышан о моих подвигах. Хотя то ли еще будет, если мне вздумается сбежать.
А мне вздумается. Вскоре все это дело мне надоест, и я слиняю, ведь ничто меня здесь не держит. Не привлекает мой интерес. Скорее наоборот. Эта атмосфера, обстановка, аскетизм — это меня отталкивает. Я всего несколько лет назад начал жить по другому, а если быть точнее, то себе в удовольствие.
Через силу заставив себя встать с железной койки, я пересек свою небольшую палату, направляясь к окошку, за которым лежала тарелка с едой. Поморщившись, я взял тарелку с ложкой и, вернувшись на кровать, начал «уплетать яства». Кажется, это была каша с периодически попадавшимися кусками чего-то твердого, по вкусу напоминавшими холодные недоваренные макароны. Омерзительное блюдо. Но за отсутствием выбора приходилось довольствоваться тем, что давали. Конечно, можно было бы для приличия и поголодать, как это делают в армии, но я решил, что лучше начать привыкать сразу же и не тянуть до момента, когда желудок сожмется до размеров теннисного мячика.
Закончив прием пищи, я поставил тарелку обратно в окошко для передач. Некоторое время я отмерял шагами комнату, разглядывая потолок палаты. И что дальше? Так и проводить время в одних размышлениях от кормежки до кормежки? Нет уж, увольте. Мне нужна хоть какая-то свобода, любое общение. Такими темпами велик шанс превратиться в овощ и разучиться думать. Во всем нужна мера.
***
Скучать мне не дали. Дверь в палату резко распахнулась. На пороге стоял один из санитаров.
- Майкл Купер? — небрежно осведомился громила.
- Он самый. Зашли на чай? — саркастично бросил я.
- Оставь шуточки при себе и быстро на выход. Я не собираюсь ждать, пока ты поднимешь свою ленивую задницу. У вас сейчас сходка с единомышленниками.
Оценивающе взглянув на него, я прикинул, за сколько секунд сумею выпустить его внутренности при наличии колюще-режущего предмета. А ведь я и думать забыл, что сразу после завтрака по расписанию сеанс групповой терапии. Какая досада! Но упускать возможность выбраться из этого унылого помещения нельзя, поэтому я не стал испытывать терпение санитара и, поднявшись с кровати, послушно направился в коридор.
Здесь все было точно так же, как и вчера. Ничего не изменилось. Серые стены, пациенты лечебницы, не представлявшие опасности и мирно разгуливавшие по коридору, и точно такие же санитары-детины, точные копии моего провожатого, следившие за порядком. Здесь серость снова навалилась на меня, сдавливая сознание, словно пытаясь его укомплектовать в маленький железный ящик. Не хватало палитры, гаммы цветов. Сенсорная депривация. Да, именно таким образом они и ломают людей. Психологическая пытка.
Вы спросите: откуда у меня все эти знания? Дело в том, что я, кроме своих преступных увлечений, обожаю познавать новое. Фактически, только это и сдерживало мою истинную сущность столько лет, но, в конечном счете, это же и послужило катализатором для моего преображения. Только кому это сейчас нужно? Кому нужна эта чертова наука, когда «ученые» прикрывают свою тупость этическими соображениями? Безмозглые люди, словно струпья и гнойники на теле общества, не позволяющие бороться с более серьезными заболеваниями, концентрируя внимание социума на себе.
Общество потребления, которому нужен хороший лечащий врач, желательно Хирург, способный удалить язвы, вызванные неправильным питанием.
Общество слабоумия, которому нужен Учитель, способный преподать хорошие уроки для тех, кто не ценит талант мышления и способности анализировать.
Общество безвкусия, которому нужен Архитектор, способный обрубить все ненужное и придать этой глыбе невежества благородную форму.
Я и собирался стать тем, кто создаст новый порядок. Тем, кто как следует почистит общество от тех, кто не заслуживает пользоваться привилегиями этого понятия. И я начал свое дело… Но они посчитали меня сумасшедшим и спрятали сюда. Хах, безумцы не способны узреть собственной умалишенности и собственной слепоты…
- Эй, чего встал? Проходи в комнату живо! — вернул меня к суровой реальности санитар.
Вот один из тех, от кого давным-давно пора избавиться. Мы все словно на одном воздушном шаре, который вот-вот разобьется лишь от того, что у капитана этого воздушного транспорта не хватает решимости избавиться от балласта.
Глава Третья
Джерарда вели через пустые коридоры, за спиной стоял амбал-санитар, готовый в любой момент пресечь любые попытки побега или нападения. Конечно, парню это совсем не нравилось, он считал, что способен и сам пройти эти жалкие сто метров. Безусловно, желания куда-либо идти, да ещё и на групповую терапию у него не было, но ничего не остается. Особенно, когда тебя грубо толкают в спину, стоит замешкаться лишь на пару секунд.
Через несколько поворотов, появилась та самая дверь, разделяющая коридор и кабинет, где обычно проходила терапия и Джи, обреченно выдохнул и опустил голову. Дверь открыл тот самый "охранник" и втолкнул своего "подопечного" в комнату. На этот раз Уэю удалось обойтись без жертв в виде новых синяков на теле.
Оказавшись в комнате, он её оглядел. За три года тут ничего не менялось. Стены, некогда выкрашенные в бежевый, ныне напоминающий цвет, доселе неизвестный науке; грязные окна; стулья выставленные кругом в центре и всё. Больше в комнате не было ровным счётом ничего.
- Джерард! - воскликнула дама лет пятидесяти. - Проходи, садись.
Женщина указала на стул рядом с собой, но пациент неуверенно прошел дальше и сел напротив, предлагаемого места.
Майкл уже несколько минут сидел в ожидании момента, когда в комнате групповой терапии соберутся все пациенты. На данный момент в помещении уже присутствовали несколько душевнобольных и Надзирательница, как окрестил женщину в годах парень. Ее внешний вид, напоминавший скорее безвкусный отголосок 80-х с налетом пафоса, нежели представление о человека с солидным портфолио в дисциплине «Психология», не внушал никакого доверия. Зеленый вельветовый костюм, белая блузка, туфли тошнотворно-коричневого цвета, очки в роговой оправе (видимо, бзик местного персонала) на цепочке. Волосы еще не седые, но уже стремящиеся слиться с вездесущим серым оттенком, собраны в тугой пучок на затылке. Глядя на эту даму, парень сразу вспоминал о книжном персонаже Долорес Амбридж. Было что-то в ее достаточно милом внешнем виде приторно-отталкивающее.
Майкл разминал костяшки пальцев, громко щелкая ими на все помещение. Кажется, мадаму в годах это начинало раздражать, так как в ответ она начинала недовольное цокать языком. Это звуковое соперничество шло до того момента, как в комнату вошел один из пациентов. Точнее, вошел он всего минуту назад и, усевшись на место, тупо пялился в одну точку, но внимание Майкла было полностью сконцентрировано на нем.
"А мы чем-то похожи", — проскользнула мысль в голове парня, продолжающего испытывающее терроризировать взглядом новоприбывшего. Майкл видел в его, казалось бы, потухших глазах проблеск надежды. Словно этот человек сломался под напором клиники, но отказывался верить, что это действительно так.
Джерарда немного раздражал тот факт, что, несмотря на строгий режим, пациенты умудрялись регулярно опаздывать на терапию, и их вечно приходилось ждать. Сам он с раннего детства был до дикости пунктуален и ненавидел ждать. Да ещё и какой-то мальчишка уже порядка пяти минут открыто пялиться на него, и щелкает пальцами. Дурацкая привычка. Если бы Джи не было плевать, он бы уже давно сломал ему те самые пальцы. Хотя было в этом нечто музыкальное. Наверное, если бы Уэй не боялся заводить знакомства, он бы попросил парня сыграть пальцами какую-либо мелодию. Почему бы и нет? Он и так считается сумасшедшим, надо соответствовать имиджу.
Когда прошло ещё пять минут, Джер повернул голову и посмотрел на парня. Он его никогда ранее здесь не видел, что сильно огорчило. Огорчило не то, что появился новичок, а значит, ему будут даны какие-то поблажки. Не то, что это потенциальный собеседник, а, следовательно, ещё одна жертва. И даже не то, что он напомнил ему о свободе. Его огорчил тот факт, что ещё одна душа будет искалечена. Джи постарался поймать глаза мальчика и вложить в свой взгляд всю жалось, страдание и...извинения?
Когда взгляды парней пересеклись, Майкл почувствовал что-то необычное. Словно все эти щелчки пальцами привели к единому щелчку в голове. Но он не понял того, что пытался вложить в свой взгляд его невербальный собеседник. Словно множество разных чувств и слов смешали всего в одном взгляде, раздиравшем окружающее пространство. Майкл предпочел сменить цель и начал рассматривать окружающую обстановку, стараясь не пересечься вновь взглядом с Джерардом.
Постепенно к пункту назначения подгребали все новые и новые пациенты. Когда все места были заняты и даже появился небольшой шум, напоминавший подобие гула разговаривающих людей, мадама в годах соизволила подняться со своего места и произнесла:
- Добрый день, - обдала она всех приторно сладкой улыбкой. - Я рада снова вас всех видеть...
"Конечно, рада, - подумал Джи. - Ты рада тому, что не гниешь в этом месте, а только приезжаешь, время от времени. А улыбка... Боже, меня тошнит."
-...Итак, давайте начнем, - хлопнула в ладоши женщина и аккуратно присела. - Кто-нибудь хочет рассказать, как прошел его день?
В воздух взметнулись несколько рук. Их обладателей Джерард называл - Восторженные. Они всегда всему были довольны. Ну, самые настоящие психи.
- Давайте послушаем Энтони, - призвала к порядку по-прежнему гудящую толпу психолог.
- Эм... Всем привет. Вот. Да. Я - Энтони. Ну, короче вы знаете.
Энтони Стоун всегда был очень нервным. Это было не тяжело понять по его прерывистой речи, богатой на всевозможные слова-паразиты; неусидчивости; вечному желанию сунуть нос, куда не следует и прочему. Всё это появилось у него после тесного общения с наркотиками, которые и привели его в это место. Но, не смотря на безумный взгляд, руки, которые постоянно потирали друг друга, резкость в движении, Тони удавалось завоевывать расположение людей. Но вот Уэй никак не мог взять в толк: как можно с ним общаться? Слушать подобную речь невыносимо.
-... А! И ещё утром я видел голубя. Круто, да? - парень закончил свой рассказ с самодовольной улыбкой на лице.
- Замечательно, Энтони, - протянула женщина и сложила руки на коленях. - Кто следующий?
Ждать долго не пришлось, следом взметнулась еще одна рука. Она принадлежала чернокожей девушке Монике. Достаточно молодая и красивая, по оценке присутствующих лиц мужского пола. Моника начала излагать незначительные события, произошедшие с ней за день, а затем неожиданно смолкла. После чего, словно по щелчку, она стала рыдать. Майкл был единственным из присутствующих, кто не знал причину нахождения Моники здесь. Когда девушку увели, мадама пояснила специально для парня:
- Это диссоциативное расстройство. Резкая смена настроения, постоянная депрессия и неожиданные истерики. Бедняжка Моника изводит сама себя нервными срывами. К сожалению, ничего нельзя поделать. Кстати, — неожиданно глаза женщины загорелись. — Может, вы познакомите нас со своей историей?
Майкл нервно заерзал на стуле. Было видно, что он испытывает некую заминку. То ли из-за только что произошедшего инцидента, то ли по какой-либо другой причине. Через минуту, когда мадам Стрип решила, было нарушить воцарившееся молчание, парень неожиданно заговорил:
- Знаете, больше всего мне бы сейчас хотелось оказаться где-нибудь... Ну, не знаю... Белый Дом, Овальный кабинет. И поговорить с самым главным ненормальным в нашей стране. Только он и представляет для меня интерес, а вот ваши истории и гроша не стоят, — Майкл прокашлялся, после чего продолжил. — Ладно, вы все равно ни черта не поняли. Зовут меня Майкл. Друзьям я позволяю называть себя Майки, но не думаю, что кто-либо из здесь присутствующих получит это эксклюзивное право. Вы, я полагаю, думаете, что со мной что-то не так, раз уж я оказался в этой замусоленной, без намека на надежду, комнате. Но со мной, в отличие от вас, все в полном порядке! — парень поднял руки, показывая свои ладони, как бы этим говоря: "Посмотрите, я чист". — Так что я не вижу смысла продолжать этот бессмысленнейший монолог.
- Но ведь это не так, Майкл, — сокрушенно покачала головой мадам Стрип. — Я надеюсь, что после посещения психолога, вы окажетесь более разговорчивым. Следующий?
Из рассказа парня Джерард толком ничего для себя не отметил. По большому счету, ему было даже плевать. У него не было цели знакомиться и уж тем более дружить с новичком. С другой стороны, конечно, его уже не спасти. Так что же лучше? Медленно умирать здесь, теряя себя, или быстро, но не менее мучительно? Джи не знал. Он знал только то, что Они обязательно убьют любого, кто перейдет черту "незнакомец" и сделает шаг к более близкому знакомству с Уэем.
Пока ещё два или три человека рассказывали "занимательные" истории своей жизни, он был погружен в собственные мысли, которые метались между многими темами. Свобода, еда, семья, президент, путешествия, кино, музыка. Из раздумий его вывел требовательный голос доктора:
- Мистер, Уэй! Уделите нам, пожалуйста, пару минут. Все жаждут услышать ваш рассказ.
Джи тяжело вздохнул и уставился в пол.
- Ничего экстраординарного не произошло, - пожал он плечами.
Женщина немного помедлила, решая, как лучше поступить: вытягивать из пациента слова или перейти к следующему. В итоге остановилась на первом варианте:
- Что тебе снилось?
Джер покачал головой, как бы говоря "Ничего", и Стрип решила больше не делать попыток разговорить его.
- Что ж. Видимо, вам пора на обед, - сказала она, глядя на часы. Уилл, - обратилась психолог к санитару. - Ты ведь позаботишься о том, как они доберутся до комнат?
В ответ поступил кивок, и пациенты начали медленно покидать свои места. Джерард ждал пока все до одного встанут, чтобы уйти последним.[/b][/b][/i][/i]
|
