Снег по-прежнему сыпет каждые четыре дня или около того, крупный и порошкообразный. Разгар зимы. И, разумеется, я заболел от постоянного холода и влажности.

Моя мать – параноик. "Держи свой мобильник всегда рядом, ладно? И звони мне, если у тебя поднимется температура. Или если тебе будет нужно больше лекарств. И не двигайся слишком много. И..."

И этот список можно продолжать до бесконечности. Конечно, я без энтузиазма выслушал её и пообещал сделать всё, что она сказала, хотя на самом деле просто пропустил всё мимо ушей.

Я заснул три с половиной часа назад. Мой телефон вибрирует на тумбочке, и я пытаюсь нащупать его вслепую, гадая, сколько уже раз мама пыталась до меня дозвониться. Наверное, сейчас она более психически неуравновешенна, чем большинство её пациентов.

Я фокусируюсь на светящемся экране телефона. Меня словно ударяет током, я сжимаю телефон так крепко, что он может просто развалиться на куски. Потому что... потому что... О Боже милостивый.

На экране высвечивается "Джи Уэй". Под надписью его фотография, которую он сделал сам в ту ночь, когда мы были в его доме, возились в его спальне, потому что его семьи как всегда не было, и мы были вольны делать, что захотим. Он улыбается одними уголками губ. Как будто он что-то знает. Как будто он знает, что я всё ещё не зажил, независимо от того, как я притворяюсь. Как будто он знает, что эта фотография сделает со мной, с моим состоянием.

Как будто он знает, как сильно я желал этого момента. Что я просто медленно умирал, ожидая этого.

Ожидая его.

Моему сердцу больнее, чем когда-либо, дыра в груди жутко разрастается. Она захватывает грудь, туловище, выставляя напоказ расщеплённую грудную клетку и органы. Есть жалкое оправдание для моего сердца, напрягшегося и изо всех сил пытающегося сохранить мне жизнь. Оно просто пытается сделать невозможное.

Что-то во мне кричит: "Блять, ответь на звонок, придурок! Сделай, блять, это! Ты пропустишь звонок!".

И затем тоненький голосок пищит: "Нет. Фрэнк, не делай этого. Этот мальчик наёбывал тебя больше миллиона раз. Не делай этого. Ты скучаешь только по его кривой усмешке..."

Я скучаю по его кривой усмешке. О, Боже, я скучаю по его кривой усмешке.

– Алло? – мой голос звучит запыхавшимся и напряжённым, как будто я только что пробежал целый марафон. До Луны.

Телефонную линию заполняют типичные явления для междугородного звонка. Глухой рёв, шипение в моём ухе, как океан в ракушке. Я изо всех сил стараюсь разобрать его голос среди электрических волн, но не могу.

И потом:

– Фрэнки.

Почти что шёпотом. Только одно слово. Его пальцы на моей щеке. Его губы на моей груди. Вот он, прямо здесь, со мной. Прямо, блять, здесь.

– Джи? – выдавливаю я, хватаясь за грудь. Господи, я не могу дышать.

– Фрэнки, ты здесь? – кажется, что он кричит, но так далеко, пытаясь быть услышанным.

Я прижимаю телефон к щеке.

– Я здесь! – Я плачу. И я хочу кричать, что и делаю. С облегчением. С гневом. Может быть просто потому, что я скучаю по нему так чертовски сильно, что это разрывает меня на части.

Линия потрескивает.

– ...кссссфффсс... люблю...шшшшссшш.

– Что? – я понимаю, что слёзы текут по моим щекам, образуя мокрые дорожки. Они скатываются на запястья.

– Извини, я в месте, где очень плохой приём, – говорит он, когда линия становится чистой.

Я хочу спросить его, в каком месте. Где ты? Почему ты ушёл? Почему ты оставил меня гнить здесь?

– Это нормально, – я шмыгаю носом. Я улыбаюсь, и плачу, и всхлипываю, и вытираю слёзы. Мой заложенный нос забивается ещё сильнее, так что я не могу даже дышать, но это тоже нормально.

– Фрэнки, я хочу скасссссшш...и пшшшссс...я кссссффффтт...домой....

– Что? – повторяю я, не в состоянии понять всё, что он только что сказал.

– Прости....кксссфффшшш...идти.

И затем он отключается.

– Джерард? – ответа нет. – Джерард! – я кричу в трубку, прижимая её к уху так плотно, что костяшки пальцев белеют и начинают болеть. Всё, что доходит до меня – пустой треск и осознание того, как жизнь чертовски несправедлива.

А потом я тону, швыряю телефон по всей комнате, он отскакивает от стен и падает на ковёр. Затем я принимаюсь за подушку, одеяла и простынь. У меня течёт из носа. Я ударяю стулом по своему столу и пустым ящикам тумбочки. Мой будильник разлетается на три части, ударяясь об дверь.

Камера. Я замечаю её на столе и хочу разбить. Разломать объектив на миллионы стеклянных кусочков, а затем проглотить их. Попрыгать на них босыми ногами, чтобы пошла кровь. Но вместо этого, я открываю заднюю крышку камеры, царапая и вытягивая её до тех пор, пока мои ногти не ломаются и не начинают кровоточить. Дрожащими рукам я вытаскиваю маленькую плёнку, которая содержит в себе все хорошие воспоминания. Ушедшие. Ушедшие воспоминания. Я засвечиваю её, держа под лучами солнца, проходящими сквозь окно. Для верности я кладу её на стол и несколько раз бью отломанной частью будильника.

Я рыдаю, прижавшись к стене, задыхаясь среди наведённого беспорядка. Я собираюсь провести всю свою жизнь в ожидании его. Ожидании звонка. Ожидании отражения сигаретного дыма в зеркале, его кривой улыбки в лунном свете.

И мне страшно от того, как мало меня это тревожит.

***

Жизнь жуёт и выплёвывает вас. Карма смеётся над вами, пока вы гниёте на полу. Вы снова рассердили её. Посмотрите правде в глаза, вы никогда не обретёте счастье.

Именно поэтому вам нужна своего рода система верований. Что-то, что снова поднимет вас, когда вы упадёте. Кто-то, кто направит вас и даст надежду. Небольшую помощь от ваших друзей.

В ту ночь я опускаюсь на колени. Я думаю, что это жизнь. Это то, что у нас есть. Она непредсказуемая, странная, иногда жестокая. Но она не бессердечная. Там должен быть кто-то, кто слушает. Что-то, где-то.

Так что в первый раз за десятилетие я становлюсь на колени у своей кровати и закрываю глаза. Я чувствую себя странно, обращаясь к Богу, в которого даже не верю. У меня крайний случай.

– Эм... Бог? – начинаю я неловко. Почти сразу же я чувствую порыв спокойствия, как тропический бриз. Руки Джерарда, гладящие мои волосы. Губы моей матери на моём лбу. Обнадёживающая улыбка мистера Стокса.

– Ну, у нас с тобой не самые лучшие отношения, и я уверен, что ты думаешь, что я самый эгоистичный мудак на свете. – На минуту я задумываюсь, можно ли употреблять слово "мудак" в молитве к Богу, но я думаю, что он довольно мягкий парень, учитывая всё то дерьмо, что сходит людям с рук на протяжении многих лет. Наверное, он такой же обычный чувак, как вы и я. – Я эгоистичный. Или был таким. Раньше я считал, что я самый эгоистичный парень в этом городе, но знаешь что? Я уверен, что изменился. – Я усмехаюсь. – Да, на моём пути появился кто-то, кто действительно осветил мой мир, Бог. Я думаю, что солнце, наконец, взошло.

Я открываю глаза, чувствуя себя глупо. Почему для того чтобы молиться, я должен быть слепым?

– Но, гм, Бог? Мне нужно, что бы ты сделал для меня одну вещь. Только одну, и, эм, я предполагаю, что больше никогда снова не потревожу тебя. Обещаю.

Я чувствую себя лёгким и воздушным, и я снова слышу этот тоненький голос. Ты скучаешь только по его кривой усмешке...

– Сделай так, чтобы он был в порядке. Сделай так, чтобы у него всё было хорошо. Я не прошу тебя заставить его снова полюбить меня или вернуться ко мне. Просто... пусть он будет счастлив. Пусть он больше не будет чувствовать никакой вины. Заставь его поверить в то, что я никогда не винил его. Насколько я ценил время, проведённое с ним, насколько он изменил мой мир. Ты можешь сделать так, чтобы он знал, что я всё ещё люблю его? Что я всегда буду его любить? Просто пусть он будет счастлив. Бог, где бы он ни был. Это всё, о чём я прошу.

Я чувствую себя запыхавшимся и уставшим. Как будто из меня вытянули всю энергию. Испытывая неловкость, я встаю, оглядывая беспорядок в комнате. Я не знаю, что произошло со мной сегодня, или что произойдёт завтра, но я знаю, что свободен. Потому что я сделал всё, что было в моих силах, и всё-таки провалился. И знаете, что? Это, блять, нормально, потому что, в конце концов, я просто обычный человек, как и все.

Прежде чем я залезаю в кучу простыней и одеял на своей кровати, я поднимаю глаза, смотря прямо на звёзды.

– И пусть он улыбается, пожалуйста, – добавляю я, просто опустошая свою душу. – Бог знает, что он красивый, когда улыбается.

***

Это полночь следующего дня, почти сутки спустя. Шаги эхом отдаются в коридоре. Звучат так же, как и удары разбитого сердца.

А потом дверь открывается и: "Тссс, Фрэнки, это всего лишь я".

Всего лишь долговязый силуэт моей Судьбы, и струящиеся звёзды, кривая усмешка на его лице.