Ваш взгляд проходит по моему телу. Вы смотрите на меня, и видите, кто я такой. Вы видите худого мальчика. Вы видите его лоб, блестящий от пота. Вы видите страсть, спрятанную под его полуприкрытыми веками.

Вы видите мальчика, который сгорает в пламени поцелуев другого мальчика, который даже не осознаёт, что прошёл уже по крайней мере час.

Но вы не видите повреждённого мальчика. Для вас он выглядит просто отлично. Ну, может быть, только немного взъерошенным. Конечно, он прошёл через многое. Но вы не видите сломанного мальчика. Вы видите кого-то целого и наполненного. Абсолютно наполненного. 

Последний час я думаю, вот оно. Святые пельмени, вот оно. Но Джерард целует, только целует. Я думаю, к чёрту правила. Сегодня вторник, Рождество всего через два дня. Это может стать ранним подарком самому себе. Санта Клаус не сделает ничего лучше, чем Джерард.

Но каждый раз, когда мои руки опускаются слишком низко, Джерард возвращает их обратно на свои плечи, даже не разрывая поцелуя. Одна его рука покоится на повязке на левом боку, осторожно оберегая рану. Другая рука почти что властно обёрнута вокруг задней части моей шеи, его большой палец поглаживает кожу, сводя меня с ума.

Я поворачиваю голову, пока его губы спускаются от моих губ к ключицам. Моё дыхание становится глубоким и рваным, словно я под водой. Мои руки обводят контуры его спины. Мои глаза трепещут, будучи закрытыми.

– Джи, – выдыхаю я, подталкивая его своим коленом.

Он слегка поднимает голову, его глаза встречаются с моими. Я молча умоляю его. В его глазах мелькает что-то вроде сомнения, затем исчезает, как волна океана, откатывающаяся обратно. Он закусывает губу, его взгляд мечется с одного на другое. Он борется с чем-то внутри, это битва нравственности против желания. Кто бы мог подумать, что у Джерарда Уэя есть моральные принципы?

Спасибо Карме, он не следует им прямо сейчас.

Медленно, очень медленно, его рука, лежащая до этого на моём боку, начинает скользить вниз. По пупку. По тазовым костям. Достигает пояса моих джинс.

И вот оно.

Огонь взрывается в моём животе и быстро распространяется по каждой конечности. Как будто я сейчас просто сгорю и разлечусь по атмосфере. Всё словно отдаляется, но я всё ещё чувствую его. Джерард повсюду, пока его пальцы возятся с пуговицей на моих джинсах, он снял с меня рубашку где-то между поцелуями больше часа назад и временем, когда он оседлал меня. Он в воздухе. Я вдыхаю его, и он плавает в моих лёгких, топя меня. Он в волосах, в которые я вплетаю пальцы, когда он расстёгивает мои джинсы и стаскивает их. Его дыхание, – музыка в моих ушах, когда оно становится более затруднённым от нетерпения.

Я понимаю, что Джерард раздевает меня. Это кажется настолько невыносимо романтичным, что я просто хочу похоронить его внутри себя, чтобы никогда не потерять это чувство снова. Оно наполняет каждую мою пору, это чрезвычайно соблазнительный момент. Нереальная нежность всего этого заставляет меня на секунду затаить дыхание.

А потом его тёплые ладони скользят вверх по моим бёдрам, заставляя меня затаить дыхание совсем по другой причине.

С каждым касанием приходит новое понимание. Как своего рода вызванное гормонами оргазменное прозрение.

Его пальцы проходятся по внутренней стороне моего бедра, практически исцеляя шрамы.

Его губы прижимаются к задней части моего колена.

Его волосы щекочут мою грудь, когда он целует кожу над моим пупком.

Его горячее дыхание посылает озноб по моей коже.

Его лицо обрамлено золотым светом, льющимся в окно. Последний луч заката, прежде чем ночь примет нас в свои объятья. Это... поэтично.

И затем я голый, а он всё ещё полностью одет, и его тело отбрасывает тень на моё. Моё лицо автоматически краснеет, когда я лежу, уже задыхаясь от нетерпения, на своей кровати.

Лёгкая улыбка вспыхивает на его лице, как ночник. Это моя защита, пока последний свет скрывается за туманным горизонтом Джерси, но ночь уже не кажется зловещей. Это тайна, которую я, наконец, готов раскрыть, секрет, который больше не сможет причинить мне боль. Джерард – темнота, и я приветствую его поцелуем.

– Я буду скучать по твоему красивому лицу, – шепчет он, его губы трепещут над моим разгорячённым лицом. Он молча смотрит на меня, запоминает. Фиксирует мою уязвимость и беспомощное желание в своей памяти. Я подсознательно делаю то же самое.

Единственное, чего я не могу сделать, – задуматься над его словами. Они практически ничего не значат для меня рядом с этим выражением его лица. Почти собственническое ликование, смягчённое и приглушённое его улыбкой. Слова ничего не значат, когда он так на меня смотрит.

Он осторожно стягивает меня с кровати и прислоняет к стене. Я резко вдыхаю, когда его руки начинают скользить вниз по моим бёдрам, едва задевая головку моего члена. Он просто вжимается своим одетым телом в моё, и каждый изгиб его тела отлично чувствуется через рубашку и брюки, пока наши губы снова сталкиваются, а языки переплетаются.

– Раздень меня, – мягко командует он. Мои глаза расширяются, и я начинаю характерно заикаться, хотя на самом деле из моего рта не вылетает ни одного слова. Он берёт мои руки в свои, а затем прижимает одну к своей промежности, а другую к сердцу. – Я твой, Фрэнки. Весь твой.

Так что я заставляю его сделать шаг назад, а затем скольжу своими руками под его футболку, медленно снимая её через голову. Думаю, это может быть единственным разом, когда у него есть терпение на то, чтобы позволить мне не торопиться, так что я собираюсь воспользоваться моментом. Заношенная футболка падает на пол, как шёлковая нить между нами. Я позволяю своим пальцам коснуться его бледной груди, находясь практически абсурдно очарованным. Это не первый раз, когда я касаюсь его кожи. И даже не первый раз, когда я вижу его полуголым. Но теперь я вижу его в другом свете, потому что с каждым прикосновением я всё глубже и глубже погружаюсь с ним в любовь. Сейчас я слишком глубоко, чтобы когда-нибудь снова выплыть, но мне поебать.

У Джерарда терпение святого. Он просто как статуя стоит на месте, пока я поглаживаю его спину, живот, тёмную дорожку волос, уходящую в его джинсы. 

– Ты выглядишь очень красивым, когда сосредотачиваешься, – говорит он мне.

И только когда я перехожу к джинсам, его поведение изменяется. Я могу чувствовать его мышцы, дрожащие под пылающей кожей, и это единственный признак того, что ему тяжело ждать. По некоторым причинам это заставляет меня раздуваться от гордости, от того, что я могу заставить такого удивительного человека чувствовать себя настолько неконтролируемо.

Вместо того, чтобы снять с него боксеры, я прижимаюсь своим обнажённым телом к его. Я могу чувствовать, как напрягаются его мышцы, когда его руки практически автоматически оборачиваются вокруг моей талии. Мои губы прижимаются к его плечу, и я делаю это, совершенно не задумываясь. Моё тело откинуло мозг на задний план, и переложило управление на любую часть тела, которая у меня есть. Моё смущение выходит в окно, и всё, что остаётся, – это Фрэнки, чувствительный и настоящий.

Он прекрасен на вкус. Солёно-сладкий от пота и его сущности, которая существует исключительно на его коже. Я пробую его на вкус, скользя губами по его груди, ключицам, шее.

Джерард вздрагивает. 

– Любитель подразнить, – выдыхает он, откидывая голову немного назад, чтобы открыть мне доступ к нежному месту под его мочкой уха.

Вот в чём разница между трахом и занятием любовью. Мы собираемся не просто слиться телами, мы собираемся обменяться сердцами.

Два мальчика стоят в середине затемнённой комнаты, один обнажённый и смелее, чем был когда-либо раньше, другой отдающий себя взамен. Два сердца, которые управляются их обладателями, танцующие такой красивый танец, что это может просто разбить сердце.

Это может просто разбить сердце.

Тишину разрывает стон, плотный и страстный. Я даже не знаю, из чьего рта он вылетел, но это возвращает нас к реальности. Это на самом деле происходит. Наши сердца выстроились в линию, вот оно.

– Мы не можем заниматься сексом, – шепчет Джерард с серией глубоких вдохов. – Врачи запретили, Фрэнк.

Я чуть не плачу в знак протеста. Моё отчаяние даёт о себе знать в виде тихого стона. 

– Джерард, – прошу я, прижимаясь своей кожей ближе к нему, как бы соблазняя его.

Его улыбка дразнящая, почти невинная.

– Никакого секса,– напоминает он, мотая пальцем, как будто я мог забыть последние шесть секунд. – Разве ты не хочешь выздороветь?

– Нет, – скулю я, моя грудь вздымается. Чего, блять, он меня дразнит.

– Что если я сделаю тебе больно? Если я тебя трахну, ты, вероятно, отправишься прямо в ад.

– Я уже был на небесах и это не так уж и хорошо. – О Боже, и теперь он смотрит на меня так, как будто я, может быть, не получаю достаточного количества кислорода. – Ад не может быть намного хуже. Теперь поцелуй меня, пожалуйста.

Его улыбка искажается, становится наполовину забавляющейся, наполовину обеспокоенной.

– Я не уверен, что действительно хочу совратить тебя, Пэнси.

Я фыркаю.

– Да, конечно. Тебе бы хотелось совратить меня. Ты же Джерард Уэй, верно?

Он смеётся, но в то же время выглядит расстроенным. Как будто в моей шутке было слишком много правды.

– Шучу, Джи. А если серьёзно, я весь готов совратиться, – говорю я, приподнимая брови.

– Но если мы сейчас займёмся сексом, больше не будет неизвестности?

Блин, и как я на это должен ответить?

Джерард вздыхает.

– Я просто боюсь, что сделаю тебе больно, – бормочет он, проводя пальцами по моей щеке. – Я испугаю тебя.

Мне интересно, это его попытка рассказать мне, что он очень странный и причудливый в постели? Но затем я думаю об этом, о его страхе сделать мне больно. И я боюсь. Потому что я так долго был онемевшим. Кто сказал, что буду чувствовать вообще что-либо? До тех пор я ничего не чувствовал, когда Оуэн был внутри меня, ни боли, ни удовольствия. Только онемение, как будто его там и не было. Что если это не так просто, как ничего не чувствовать? Что, если это то, что я не смогу почувствовать? Что делать, если Джерард будет стараться, а я всё ещё ничего не буду чувствовать? Это бы уничтожило нас.

Его глаза снова встречаются с моими, чтобы пронаблюдать мою реакцию. Я улыбаюсь ему половинчатой улыбкой, которая выходит совсем неправильной. 

– Я люблю тебя, – говорю я ему, потому что это кажется тем, что нужно сказать.

Его взгляд смягчается, у глаз появляются морщинки, когда он улыбается моей любимой кривой улыбкой.

– Мы всё ещё не можем заняться сексом, – говорит он. – Твой бок даже близко не зажил.

Я надуваюсь, когда он кладёт мне руки на плечи и начинает подталкивать меня обратно на кровать, где я предполагаю, мы ещё немного поцелуемся, а затем будет смотреть телевизор или ещё что-то такое. Я, хмурясь, сажусь на кровать, глядя на его хитрое усмехающееся лицо.

– Нет, ты не можешь просто... Ох, блять. – Мои глаза почти вылезают из орбит, когда его тёплая ладонь оборачивается вокруг моего члена. Безумное давление, которое я никогда не чувствовал раньше, и я не думаю, что когда-нибудь хотел прекратить эти ощущения.

– Тсс, – выдыхает он, снова усаживаясь на меня и толкая назад, пока мой затылок не касается подушки. – Дверь заперта?

Я едва могу сосредоточиться на чём-то взглядом, не говоря уже о понимании того, что он говорит. Тем не менее, я киваю, прижавшись щекой к подушке. О, Господи, я могу чувствовать это. Эта чистая энергия, пульсирующая ниже моих бёдер, набирающая силу, когда его рука скользит вверх и вниз. Грёбаный любитель подразнить меня.

Я думаю о том, что должен держать голову прямо, но моё подсознание просто не слушает.

Я хотел бы видеть его лицо. Ох, как бы я хотел иметь возможность наблюдать за его выражением лица. Но мои глаза плотно сомкнуты, я наблюдаю тошнотворный водоворот цветов за веками. Это огонь, прекрасный огонь.

– О, Боже, – выдыхаю я, моё лицо искажается, пока его пальцы умело скользят вверх и вниз. Массовые судороги возникают в моей коже и органах, ревущих и кипящих, готовых просто лопнуть. Я могу только представить себя, извивающегося на постели и хватающегося за простыни.

Я чуть не кричу от того, что его пальцы исчезают, но крик застревает у меня в горле, когда они сменяются его ртом.

Убийство интенсивным торнадо давления поднимающегося в моей крови Идеальные движения влажного языка Игра разума Скользящий язык Сгорание и изгибание в лунном свете Ощущение полёта словно свободы когда ты укладываешь меня Целуешь так мокро и действуешь так нежно Только. Не. Отпускай.

Мои мысли не имеют вообще никакого смысла, они перемешиваются и путаются, как кусочки пазла в коробке. Я даже не могу начать собирать их вместе. Всё, на чём я могу сконцентрироваться, – его невероятный язык, жар его рта и пряди волос между моими пальцами. Я непроизвольно подаюсь бёдрами вверх, когда давление во мне начинает нарастать. Поднимающееся, как лава, и достаточно горячее, чтобы обжечь.

– Джи... Джи... – Я хочу предупредить его, но я слишком увлечён, чтобы сформировать буквы в слова, а слова в имеющие смысл предложения. Гудящий электрический ток, который посылает ударные волны удовольствия и желания в каждую мою конечность. Я тяну его за волосы немного сильнее, но Карма ведь знает, что я эгоист. Я чувствую, будто просачиваюсь, как вода в сломанном кране, но затем происходит землетрясение, которое разбивает мои внутренности, как стекло, и я взрываюсь. Мои бёдра дёргаются вверх, и я не могу даже пытаться сдерживать стон, когда испытываю огромное облегчение вместе с этой чертовски огромной волной. Мои глаза захлопываются, когда толчки следуют за толчками головокружительного совершенства, словно волны, разбивающиеся о мои внутренности. Прекрасное наводнение тепла в каждом нерве, поджигающее меня, как спичку.

Моя голова тяжёлая, словно свинец, конечности ослабевшие, а в голове туман. Моя грудь вздымается, пока я хватаюсь за покрывало, чувствуя тепло и удовлетворение.

Вы должны чертовски сильно любить Карму.

Я не думаю, что кто-то из нас ожидал того, что дверь приоткроется. Конечно, это сделали не мы, и я уверен, что сказал ему, что она была заперта. Хотя, только теперь я понял смысл его вопроса...

– Господи Иисусе, – выдыхает моя мама, закрывая глаза руками. Бьюсь об заклад, она получила отличную демонстрацию Камасутры, когда увидела губы Джерарда на моём члене.

– Мам! – вскрикиваю я, отталкивая Джерарда от себя и одновременно натягивая на нас покрывало.

Бутылочка, которую она принесла, падает на пол, и обезболивающие, которые я должен принимать каждые шесть часов, рассыпаются по ковру. 

– Я... Боже мой, – запинается она.

Чертовски спокойный Джерард встаёт в своих помятых боксерах. Он проглатывает, о Боже, он проглатывает, а затем подходит прямо к моей матери. Он наклоняется, поднимая примерно двенадцать белых таблеток с пола, зажимая две в руке. 

– Не могли бы вы не вмешиваться в нашу личную жизнь, Линда? – спрашивает он, а потом всё также вежливо произносит: – Я прослежу, чтобы он принял их.

Мамин шокированный взгляд мечется между мной и Джерардом. Как будто она хочет протереть глаза, чтобы убедиться, действительно ли она увидела именно это. Затем она просто бормочет:

– Извините, – и выходит в коридор.

Джерард закрывает дверь до щелчка замка, а затем подходит обратно к кровати, где лежу я, думающий о том, что моё сердце вот-вот перестанет биться. 

– Выпей их, – говорит он мне, залезая на кровать, и копаясь в ящике моей тумбочки. Обнаружив пульт, он включает телевизор. Он достаёт сигарету из пачки, которая выпала из его джинсов, и, будучи чертовски романтичным, прикуривает и выпускает дым к потолку, где, думаю, он надеется, тот сможет выйти в окно.

Я держу таблетки в своей руке, желая, чтобы они оказались ядом. Я всё ещё тяжело дышу, весь вспотевший и горящий, а он такой чертовски равнодушный. Я думаю, что умер внутри, когда эта дверь открылась, и я увидел лицо своей матери. Чёрт, я даже не услышал стука.

Он смотрит на меня взглядом, говорящим: "Чего ты вообще напрягаешься?".

– Успокойся уже, милый, – мурлыкает Джерард, что сразу заставляет меня захотеть успокоиться. Он наклоняется и целует меня губами, которые гораздо более волшебные, чем я первоначально думал, хранящими в себе привкус никотина. Его рука опускается на мой живот, он растопыривает пальцы, практически защищая мою рану, его глаза возвращаются обратно к телевизору.

– Чертовски неугомонный, – бормочет он.