– Что именно он с тобой делает? – спрашивает Джерард.

Я снова нахожусь в неловком положении, стоя перед ним частично обнажённый, одетый только в чистые, не такие окровавленные боксеры. И на этот раз, у меня есть только моя кожа, чтобы защититься. Я полностью уязвим в своём теле, и нет даже слоя лжи, который сохраняет меня в безопасности. Это холодно, холодно открываться перед всем миром, но к счастью, у меня есть одна искра тепла, и это его улыбка.

Долгое время я думал, что мы никогда больше не сдвинемся. Мы лежали на ковре, залитом моей кровью и слезами. Правда была наброшена на наши шеи как петля, держала нас вместе, но также и затягивалась, и я думал, что упаду в обморок от нехватки воздуха.

А потом он поцеловал меня.

И поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. Я думаю, что его поцелуй может быть классифицирован, как поцелуй, объединяющий всё.

Испуганный. Нерешительный. Примирительный. Яростный. Сожалеющий. Клятвенный. Траурный. Лелеющий. Затянувшийся. Крепкий. Разъярённый. Полыхающий. Мрачный.

Так много эмоций, что я просто в шоке от них всех.

Некоторые назвали бы его равнодушным за то, что он поцеловал меня после того, как я признался в чём-то таком тяжёлом и эмоционально разрушительном. Я называю это спасением моей жизни. Думаю, он на самом деле действительно делает это.

И теперь я чувствую себя маленьким ребёнком, теребя его слега жирные волосы, пока он тонкими пальцами скользит по моим боксерам, заклеивая лейкопластырем худшие из порезов на бёдрах. Ещё более неловко то, что у меня есть лейкопластырь только со Спайдерменом (давайте, осудите меня, я схожу с ума по Спайдермену, с тех пор, как мне исполнилось шесть).

– Фрэнки, – шепчет он, слегка пихая меня локтём в голень, бросая обёртку от другого пластыря в мусорку в моей ванной.

– Прости, что? – говорю я и трясу головой, выбираясь из моего собственного маленького мира.

Он улыбается. Джерард так много улыбается с тех пор, как полчаса назад вскрылась правда. Я улыбаюсь в ответ. Обе наши улыбки слишком натянутые, немного вынужденные. Это мы, пытающиеся быть обычными. Это мы, пытающиеся вернуться туда, где он ничего не знал, и мы были почти счастливы.

Нет, это не так.

Это мы, просто пытающиеся двигаться вперёд дальше. К счастью.

– Что он с тобой делает? – повторяет он.

Я зарываюсь в его волосы пальцами, и другой пластырь прикрывает доказательство того, что я никогда не был абсолютно одинок.

– Он трахает меня, – говорю я честно. – В последнее время он начал использовать меня в качестве своей разделочной доски. – Я больше не буду врать ему. Он заслуживает гораздо больше, чем это.

Джерард вздрагивает от моей прямоты. Он прослеживает взглядом длинный порез на моём животе.

– Как долго?

– С тех пор, как мне исполнилось тринадцать. – Я молча наблюдаю, как колёсики в его голове начинают крутиться, сопоставляя мой первый раз, и Оуэна, и моё сожаление об этом, и невозможность ходить прямо в течение недели. Я знаю, что он помнит, что я говорил ему это, потому что он наклоняется и целует мою внутреннюю часть бедра, место, которое он заклеил пластырем, мягко, сладко и примирительно. Но не понимающе. Он никогда не сможет понять, что со мной происходило.

– Но он начал прикасаться ко мне с тех пор, как мне исполнилось девять, – добавляю я.

Странно, как подсаживаешься на правду, как и на многие другие вещи. Я думаю, что для людей это всегда по-разному. Некоторые кайфуют от кокаина, героина, маленьких разноцветных таблеток. Я говорю правду, и мой мир перестаёт вращаться.

О Боже, как же странно ему во всём этом признаваться. Как доверие может быть таким трудным для понимания?

Он медленно встаёт, скользя руками по моим боками пока поднимается, так что его руки оказываются на моих плечах, когда он встаёт в полный рост. Он целует меня в лоб.

– Я не оставлю тебя здесь, – говорит он, как бы напоминая мне.

– Тогда оставайся сам.

– Нет, я заберу тебя с собой.

– Почему?

– Ты запачкал мои штаны. Мне нужно переодеться. Ты мне должен.

– Тогда вернёмся, когда ты переоденешься.

Он вздыхает.

– Пожалуйста, не будь таким трудным, Фрэнки.

– Ты не можешь просто похитить меня из собственного дома, даже не сказав, почему.

– Похитители когда-нибудь дают своим жертвам объяснение?

– Да, если они хорошие.

Он хмурится.

– Ты пойдёшь со мной, если я скажу тебе, что похищаю тебя потому, что очень, очень хочу спать рядом с тобой этой ночью?

Конечно, я был согласен ещё с того момента, как подразумевалось, что он хочет взять меня куда-то с собой на определённое количество времени. И нет ничего, что я хотел бы сильнее, чем выбраться из этого дома. Особенно, если это означает, что я буду спать в его постели...

Он видит моё лицо и решает, что моё молчание должно означать согласие.

– Просто набей сумку одеждой. Кинь зубную щётку и что там ещё нужно.

– Как долго я буду похищен? Есть ли необходимость в письме с требованием выкупа? Должны ли мы оставить загадочные подсказки?

Я признаю, что я странный мудак. Это выше моего понимания, как я могу быть в таком хорошем настроении.

– До тех пор, пока этот сукин сын не будет мёртв и похоронен, – бормочет он себе под нос, и я даже не уверен, что расслышал его правильно. Поворачиваясь ко мне, он просто пожимает плечами и говорит: – Я не знаю, – а затем возвращается обратно в мою спальню.

Я просто чувствую себя в такой безопасности. Это будет звучать странно, но рассказав всё Джерарду, я как будто отдал ему часть своей души. Теперь в теле Джерарда есть часть моей души. Она находится там в безопасности. Пока он чувствует всё это ко мне, я могу быть в безопасности. Вы понятия не имеете, насколько невероятное это чувство.

Он защищает меня, даже не подозревая об этом.

Собирание вещей является бездумным процессом. Я закидываю несколько футболок в рюкзак, несколько пар носков. Я бы совершенно забыл о джинсах и боксерах, если бы Джерард не схватил мой рюкзак, нетерпеливо вытряс его, затем неодобрительно нахмурился и начал собирать всё сам. Он с лёгкостью носился по комнате, подбирая одежду с пола, доставая из моего шкафа и складывая её в рюкзак.

Я ловлю себя на том, что таскаюсь за ним. Плетусь, как потерявшийся щенок. Когда он подходит к моему столу, я ковыляю позади него. Когда он возвращается к кровати, я следую за ним по пятам. Когда он заходит в ванную, я захожу за ним.

Он оборачивается у раковины, держа в руке мою зубную щётку. Я действительно не замечаю этого, и утыкаюсь лицом ему в грудь. Моя зубная щётка выпадает из его рук, стукаясь о кафельный пол.

– Эй, – шепчет он, положив одну руку мне на щёку, – я никуда не денусь.

И этими словами он развеивает мои опасения, из-за которых мой живот скручивался. Он не бросит меня. Он всё ещё здесь. Я не знаю, как долго это продлится, но важно то, что он всё ещё здесь. И он никуда не денется.

– Понимаешь, что я имею в виду? – спрашивает он. Он не ждёт, что я отвечу. – Это не волнует меня, Фрэнки, нет. – Его лицо становится мрачным. – Хотя нет, это не правда. Это убивает меня. Но это не меняет моих чувств к тебе. Ты это понимаешь?

Я киваю, моё горло закупорено. Джерард никогда не узнает, как я ему благодарен. Он даже не догадается.

– Хорошо, – говорит он. И улыбается первой искренней улыбкой за ночь. Я не могу ничего с собой поделать, когда мои собственные губы растягиваются в улыбке. Я не смог бы остановить это, даже если бы попытался. Почему-то всякий раз, когда он рядом, я просто не могу удержаться от того, чтобы тоже улыбнуться. – Так что ты можешь перестать меня преследовать, верно?

И мы смеёмся. Каким-то образом я думаю, что всегда знал, что мы снова будем смеяться. 

***

Школа - сука. Деньги - сука. Жизнь - сука.

Но думаю, Карма выигрывает Bitch Award, аплодируйте.

Джи и я идём по коридору, мой рюкзак висит на его плече, его пальцы переплетены с моими. Хоть всё и запутано, перемешано, полное дерьмо и пиздец, всё налаживается. Мы покидаем этот дом с чувством начала чего-то. Не чего-то нового... просто чего-то другого.

Внизу хлопает задняя дверь.

– Чёрт, – бормочу я. Может ли эта ночь стать ещё хуже? Скажите мне, что это мама, пожалуйста, просто скажите, что это она.

– Фрэнки, – кричит Оуэн, поднимаясь по лестнице, – мама дома?

Сейчас это может показаться нормальным вопросом. В любом другой ситуации это мог бы быть нормальный вопрос. Но в этом случае "Мама дома?" приравнивается к "Если она не дома, я собираюсь тебя заставить отсосать мне. И если ты не сделаешь это хорошо, я выебу тебя".

Я замираю и на самом деле оглядываюсь, ища пути эвакуации. Чёрт, я даже рассматриваю тот вариант, чтобы попытаться уговорить Джерарда выпрыгнуть из окна.

Только дело в том, что всё его тело напрягается, а лицо выражает абсолютную ярость. Я не думаю, что за всю свою жизнь видел кого-то злее. Это действительно очень страшно, и я даже не знаю, кого на данный момент боюсь больше.

– Джи...

– Фрэнки, пожалуйста, заткнись, – говорит он резко, и я закрываю свой рот на замок.

Оуэн поднимается по лестнице. Он выглядит так, будто он в хорошем настроении, и для меня это является плохим знаком. Он улыбается, оказываясь в коридоре, и когда видит Джерарда и меня, по-прежнему стоящего как статую, его улыбка становится только ещё шире.

Вот дерьмо.

– Привет, – говорит он небрежно, прислонившись к стене. На мгновение я вижу в нём того обычного человека, которого каждый день в нём видят другие. Довольно красивый молодой парень, тёмно-коричневые волосы, спадающие отдельными прядями на его глаза, идеальная улыбка. Но я знаю его слишком долго, кучу раз видел эту улыбку, и только я могу увидеть этот жестокий блеск в его тёмных глазах. Он не мой брат.

Я смотрю то на него, то на Джерарда, наблюдая за их столкнувшимися взглядами. Между ними в воздухе разлетаются сверкающие и трескучие искры. Оуэн выглядит пугающе довольным. Джерард выглядит так, будто собирается совершить убийство.

– Ты не говорил мне, что будешь с компанией, Фрэнки, – говорит Оуэн сдержанным голосом.

– Эм, мы уже уходим, – выдавливаю я и смотрю на Джерарда, сообщая, что мы действительно сейчас уходим.

Он не сдвигается ни на сантиметр. Как будто его ноги прикололи к полу грёбаным степлером. И в его потемневших глазах бушует очень опасный огонь.

– Так быстро? – спрашивает Оуэн.

– Прямо сейчас, – говорю я немного более решительно. Джерард не двигается. Я приподнимаю брови, глядя на него. Он, кажется, меня даже не замечает. Он смотрит только на Оуэна, который всё ещё, блять, улыбается. Так что я беру его за руку.

Это кажущееся простым прикосновение возвращает Джерарда обратно к жизни, его словно ударяет током. Его губы размыкаются, и почти что рычание вырывается из его горла. Он вытаскивает свою руку из моей и подходит прямо к Оуэну. Он сантиметра на два его выше, хоть и худее килограммов на пять. Тем не менее, Джерард выглядит чертовски пугающе.

Оуэн вздрагивает, и его улыбка сползает, пока Джерард подходит прямо к нему и практически прижимается к его груди.

– Ты вообще, блять, думаешь, что делаешь, пидор? – выплёвывает Оуэн.

Джерард фыркает.

– Пидор? Что насчёт тебя? Видно, у тебя нет памятки, но когда ты трахаешь парней, то тоже становишься геем.

Улыбка Оуэна быстро превращается в уродливый мрачный взгляд.

– Ты даже не знаешь, что ты, блять, несёшь, – его голос угрожающий.

– Я знаю больше, чем ты думаешь.

Джерард делает шаг назад, и, кажется, оборачивается, чтобы отойти ко мне, замершему и приклеенному к ковру. Но в последний момент он разворачивается обратно и бьёт Оуэна прямо в челюсть. Меня передёргивает, когда кулак впечатывается в кость, и треск эхом отдаётся в ушах. 

Удар такой силы, что Оуэн отлетает к стене и обрушивается на пол. Джерард, прижимая кулак к своей груди, громко ругается сначала на английском, а затем язык становится похож на итальянский. Его пальцы уже опухают и отекают, и я уверен, что они сломаны.

Он подходит к Оуэну, который стонет и катается по полу, держась за челюсть. Джерард поднимает ногу и чуть менее резко ставит её на грудь Оуэна, достаточно сильно придавливая его к полу. Хотя Оуэн в любом случае вряд ли смог бы встать. И первый раз в его жизни он выглядит... испуганным.

– Ты, блять, думал, что тому, что ты делаешь, есть оправдание? Что мучить людей нормально, если в итоге ты получишь хороший трах? – спрашивает Джерард опасно низким голосом. Его правая рука бесполезно болтается рядом с его боком, а другая сжата в кулак. – Ты думал, что тебе всё сойдёт с рук, больной ублюдок?

Оуэн скулит от боли, когда старые конверсы Джерарда сильней надавливают на его грудь. Его глаза бешеные.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел на Фрэнки, своего брата, в его глаза, а потом сказал мне, что ты видишь, – продолжает Джерард.

Когда Оуэн отказывается, Джерард пинает его под рёбра. Он задыхается и медленно поворачивает голову в мою сторону.

Наши глаза встречаются. И кошмары снова и снова встают у меня перед глазами. Бесконечные, болезненные ночи. Боль при потере того, что принадлежит мне. Страх. Онемение. Покалывание, ледяное онемение, которое никогда не оставляло мои конечности в течение семи лет. Я чувствую, что мои маленькие и почти не существующие вдохи замораживаются внутри моих лёгких. В результате я смешно и с шумом задыхаюсь каждый раз, когда втягиваю воздух.

– А теперь скажи мне, что ты видишь.

Оуэн просто скулит и смотрит на меня.

– Ты, блять, не видишь? Самый невинный мальчик в мире стоит прямо перед тобой, и ты разрушил его. Ты - кусок дерьма, украл его невинность. Ты украл её, даже не думая о последствиях.

И с этими словами Джерард убирает ногу с груди Оуэна. Оуэн делает глубокий вдох, пытаясь восстановить дыхание, по его щекам текут слёзы. Он тут же сворачивается, рыдая в стену.

Я отворачиваюсь. Это не правильно. Ничего из этого не должно было случиться. Оуэн трахал меня так долго, так долго. Но он был моим братом, он пользовался тем, что был моим братом...

Джерард идёт обратно ко мне, его губы сжаты в тонкую линию. В первый раз за неделю я понимаю, что он старше. Она на три года старше меня, на год старше Оуэна. Но в этот момент он кажется намного старше, старше, чем я могу себе представить. Он выглядит не по годам взрослым.

Я смотрю обратно на Оуэна, который снова смотрит на меня. Проходят секунды, Джерард снова берёт меня за руку, мы должны уходить. Мы начинаем идти, рука в руке, мой рюкзак снова на его плече. Я тупо следую за ним, не отрывая глаз от Оуэна. Когда мы проходим мимо него, он улыбается сквозь слёзы. Я понимаю, что он выглядит просто как ребёнок, маленький мальчик.

– Да ладно, Фрэнки, – шепчет он. – Мы же братья, помнишь?

Джерард так быстро оборачивается, что я даже не понимаю, что происходит, пока не вижу, как его нога опускается на лицо Оуэна. Громкий хруст носа Оуэна заставляет мой живот сжаться, затем по его лицу начинает течь кровь, что заставляет мою голову закружиться. Я отвожу взгляд так быстро, как только могу.

– Не разговаривай, блять, с ним! – рычит Джерард, хватая рыдающего Оуэна за воротник рубашки и толкая обратно к стене. – Если он когда-нибудь расскажет мне, что ты снова его касался, я быстро тебя кастрирую, и ты больше никогда не сможешь никого трахать. Ты, блять, меня услышал?

Оуэн плачет, держась за своё окровавленное и изуродованное лицо, и кивает. Когда Джерард отпускает его, он соскальзывает обратно на пол, всё проклиная и плача.

Джерард вытирает кровь Оуэна об свои и без того окровавленные джинсы, и затем берёт меня за руку. У меня появляется странное чувство, как будто это договор, подкреплённый кровью: нас связывает моя кровь и кровь Оуэна. Слишком много моей крови было пролито в течение моего детства. Но сейчас это заканчивается.

И пока мы спускаемся по лестнице, трудно сказать, что я чувствую. Не сожаление. Не думаю, что я сожалею о том, что Джерард побил Оуэна, нет никого, кто заслуживал бы этого больше.

Но я понимаю, что боюсь. Боюсь Оуэна. Боюсь оставлять всё это. Боюсь Джерарда. Я никогда не видел эту его сторону, яростную, смертоносную сторону, которая могла бы причинить так много вреда. В первый раз я вижу Джерарда, кого-то убивающего и не чувствующего никакой жалости.

Странно быть с кем-то настолько мощным. Его мрачное и жестокое настроение пугает, но также приносит и комфорт. Я знаю, что защищён. И я никогда не позволю Оуэну снова меня трахнуть.