Проходит ночь. Так бывает всегда.

Я ненавижу солнце за то, что оно восходит. Почему оно просто не может ради меня остаться внизу и дать мне умереть в одиночестве в темноте? Темнота угрожающая и оскорбительная, но по крайней мере, она держит всё в тайне. Прячет. Но теперь встаёт солнце и через окно светит на моё голое, истерзанное тело, и я обнаруживаюсь. От солнца никогда нельзя скрыться.

Проходит время. Так бывает всегда. Я отсчитываю секунды по тому, сколько вдохов я сделал. Я 

отсчитываю минуты по неизменному тиканью кухонных часов. Моя мать оставила свой ежедневник на кухонном столе. Я отсчитываю часы по её назначенным встречам во второй половине дня.

Мистер Шаффер в её офисе в 13:00, чтобы поговорить о его жестоком отце.

Мистер Альба в её офисе в 15:30, чтобы понять, почему он пытался покончить с собой шесть раз за один месяц.

Миссис Барбаджелло в её офисе в 18:25, чтобы разобраться с проблемами, которые у неё были в детстве.

Я смотрю на пометку, стоящую рядом с записью в ежедневнике.

Моё сердце сжимается в груди. Прямо сейчас, бедная женщина сидит в офисе моей матери, сжимая носовой платок и рыдая о тех ужасных вещах, которые её брат сотворил с ней, когда она была ребёнком. Её собственный проклятый брат.

В этом мире есть и другие Оуэны.

И вдруг я не чувствую себя таким одиноким.

Мне больно. Настолько больно, что я стараюсь не двигаться. И мне интересно, миссис Барбаджелло испытала так же много боли, как и я? Ей всё ещё делают больно так же часто, как мне? Есть ли у неё тысячи различных порезов, оплетающих внутреннюю сторону бедра, от её брата садиста, который проводит ножом по коже?

Но мне не кажется хорошим компромиссом то, что кто-то лезет в вашу душу. Для меня это как улица с односторонним движением.

Это заставляет меня задуматься. Я так усиленно думаю о том, что правильно, а что - нет, и как ты должен сообщать людям о таких вещах. Прямо передо мной пример человека, который испытывал боль. Но он обратился за помощью.

Думаю, я, наверное, никогда не обращусь за помощью. Я не такой сильный.

Дело в том, что я приветствую боль. Это пришло мне в голову, когда я бродил по своему пустому дому, но совсем не с пустой головой: я - выживший. Такие вещи должны убить тебя, на самом деле должны. Когда твоё сердце разрывается на кусочки и проваливается в желудок, а затем тебя тошнит, и в конечном итоге ты остаёшься без целого сердца. И есть только один крошечный кусочек, израненный и упорный, чертовски слабый, но ты выжил. Даже тогда, когда ты знаешь, что должен быть мертвым, ты жив. И поэтому каждая капля боли похожа на маленькое ознаменование победы. Ты живой, мальчик. Ты не онемевший. Маленький мальчик, ты живой.

Жаль, что тайно я болею за команду, которая положит конец этой жалкой жизни.

Слова моей матери. Насколько же они правильные. Я медленно приближаюсь к осознанию того, что нахожусь в плену своего разума. Только дело в том, что в любом случае я слишком боюсь высвободиться. Но эти слова... они делают меня одним мз её грёбаных пациентов. Но я не психически больной с диагнозом шизофрения и бегающими глазами.

Я сексуально запутанный, униженный, эмоционально выебанный, тайно насилуемый подросток. Я застрял где-то в своём собственном сознании. У меня есть установленные правила для одинокой игры, с которой у меня появились проблемы после недавнего.

Я одинокий. Я одинокий. Я одинокий.

Я на кухне. Я на кухне, но не ем. Еда делает тебя жирным. Быть худым - Спасение. Когда ты маленькая худая сучка, тебя любят. Это так просто. Когда ты сидишь в одиночестве на кухне, отсчитывая секунды, минуты и часы по твоим вдохам, часам и ежедневнике, который на самом деле даже не твой, ты гниёшь. Твои внутренности гниют, и гниют, и умирают.

Кто этот мальчик, стоящий после бесконечных часов однообразных гуляний по грёбаному пустому дому? Он выглядит как кто-то знакомый. Но он слишком истощённый. Слишком исхудалый. Слишком пустой. Он похож на выжившего. Выжившего не после ночи. После Освенцима. Холокоста. Домашнего насилия. Изнасилования. Кто этот ребёнок? Кто-то на самом деле должен сказать ему, что он гниёт.

– Ты, блять, гниёшь.

Это был мой голос? Дерьмо. Я этот ребёнок. Ты гниёшь, Фрэнки. Просто гниёшь, истощаешься и умираешь внутри.

Теперь я ребёнок, говорящий сам с собой. А кто вообще сказал, что я не был сумасшедшим?

Звонок в дверь. Нахмурившись, я иду открывать. Кто прерывает мои страдания? Пошёл на хуй, Таинственный Прерыватель Страданий. Я тебя ненавижу. Давай, проглоти нож. Давай, поймай пулю. Давай, наткнись на медведя гризли. Сделай что-нибудь. Просто оставь меня в покое. 

Я открываю дверь.

Вы когда-нибудь размышляли о судьбе? Как когда вы абсолютно подавлены, в унынии, не можете ещё раз по частям собрать себя с пола, судьба стучит в вашу дверь? Или это шанс? Совпадение?

Это странно, потому что я никогда не верил в судьбу. Родственные души? Я не верю в эту теорию. Участь? Никогда бы второй раз и не взглянул на это. Оплата наперёд? Смотрите не переусердствуйте с такой благотворительностью.

Но судьба. Такое страное слово. Оно напоминает изображение звёзд. Вы стоите где-нибудь, где ничего не видно, но звёзды и ваша судьба и будущее разворачиваются перед вами.

Когда я открываю дверь, судьба стоит на моём пороге. Мой мозг закипает от всех этих мыслей о том, сколько в доме мест, где я мог бы повеситься, и никто бы не стал волноваться; о парне, который думает, что я его персональный приятель для секса, и делает мою жизнь несчастной, что в конечном итоге приведёт к тому, что я стану мистером Айеро, раскачивающимся в кожаном кресле в каком-нибудь стерильном офисе и рассказывающем о своём брате, трахающим меня ночь за ночью. А потом судьба улыбается своей улыбкой с маленькими зубами, которые больше бы подошли маленькому ребёнку. И он улыбается своими глазами. И он роняет сумку, когда моё тело сталкивается с его.

Я даже не понимаю, что был тем, кто кинулся навстречу первым. Может быть, это облегчение заставило меня броситься к нему в объятия. Может быть от того, что я так чертовски скучал по нему. Может быть это из-за тех проклятых химических веществ, которые делают меня легкомысленным и парящим в небесах, и влекут к нему больше, чем к кому-либо.

Судьба, кажется, не возражает. Он ловит меня в свои объятия, чуть не спотыкаясь об крыльцо, и утыкается лицом в мою шею, глубоко вдыхая. Мгновение я думаю о том, что это странно, пока не ловлю себя на том, что бессознательно нюхаю его куртку, глубоко вдыхая запах дешёвого одеколона, пота и сигаретного дыма.

Смотрите на меня, получающего оргазм прямо на месте, только от вдыхания запаха.

Я даже не понимаю, что он отвёл голову немного назад и смотрит на меня с самым странным выражением лица. Как будто он снова знакомится со мной. Здравствуй, я Джерард. И ты мой Фрэнки. И я скучал по тебе.

Вы видите этого мальчика, который смотрит на свою судьбу, как на грёбаного Иисуса Христа? Это я.

Вы видите этих двух целующихся мальчиков? Это мы. Мы скучали друг по другу. Я знаю это. Я почти уверен в том, что он скучал по мне так же сильно, как я скучал по нему. Это понятно по тому, что он не позволяет мне уйти.

Его потрескавшиеся губы прикасаются к моим. Они со вкусом вишнёвой гигиенической помады. Кажется, что я просто не смогу от него оторваться, и меня это устраивает.

– Больше никаких конвенций по искусству, – шепчу я.

– Больше никаких конвенций по искусству, – соглашается он, делая быстрый вдох, прежде чем снова прижаться к моим губам. – Не без тебя.

Я готов согласиться с этим.

– Такой красивый. Настолько красивый, мой Фрэнки, – шепчет Джерард мне на ухо. Его дыхание щекочет шею и заставляет каждый волосок встать дыбом. Я крепче обхватываю его шею.

– Заходи, – говорю я ему.

– Нет, не двигайся.

Так что я замираю. Я не двигаюсь, просто чуть крепче цепляюсь за него и позволяю ему скользить губами по моей щеке. Моей шее. По впадине между ключицами. Иногда я открываю глаза. Смотрю через его плечо, когда он наклоняется, чтобы снова поцеловать меня, и вижу позади него все эти звёзды. Так чертовски много звёзд, особенно для Нью-Джерси. Обычно здесь есть просто много фонарей, свет от которых застилается туманом. Но не сегодня. Сегодня эти звёзды повсюду, и они светят на меня и Джерарда. Я думаю, что это действительно моя судьба. Он, стоящий прямо здесь, твёрдый, реальный, ощутимый, целующий меня. Вот они, блестящие и мерцающие звёзды практически кричат: "Фрэнки, видишь этого мальчика? Этого черноволосого мальчика, который стоит прямо перед тобой? Поцелуй его прямо сейчас! Разве ты не видишь, что это может быть твоим последним шансом? Он - твоя Судьба. Лучше быстро целуй его, пока чем он снова исчез".

Я отстраняюсь, Джерард смотрит на меня взглядом, требующим всего или ничего вообще. Вся боль исчезла и забыта, я улыбаюсь и прижимаюсь своими губами к его.

Действительно судьба.

***

– Улыбочку.

Я улыбюсь и фотовспышка камеры на мгновение ослепляет меня и посылает разноцветные пятна плавать перед глазами.

– Откуда ты взял эту камеру?

– Я выиграл её, – говорит Джерард с гордостью улыбаясь, когда готовая фотография вылезает из камеры и падает на покрывало, – в одном конкурсе.

Я лежу на кровати, а он сидит на мне верхом. Так же, как вчера утром, но на этот раз мои руки свободно бродят по его рубашке, как им заблагорассудится. Они просто делают это, пока он с удовольствием фотографирует меня, себя и нас.

Мамы нет дома. Она звонила и сказала, что задержится в своём офисе, потому что ей нужно закончить какие-то дела. Оуэна нет дома. Мне всё равно, где он, чёрт возьми.

Он откидывает камеру на мою подушку и наклоняется, чтобы поцеловать меня, ломая то положение, в котором мы находились последние несколько часов. Садится верхом, целует, ложится на меня, целует, наклоняется, целует, делает несколько снимков, садится на меня, целует и так далее. Мы целуемся в течение нескольких долгих мгновений, пока наше дыхание не становится слишком тяжёлым, и он не заставляет себя отстраниться от меня. Хорошо, что он всё контролирует, потому что я - давно уже нет. Я как в тумане, совсем ни о чём не думаю, но как же хорошо ощущать его губы на своих.

– Фрэнки, – шепчет он, положив голову мне на живот.

Я вздыхаю, когда он перемещается обратно, чтобы снова поцеловать меня. Второй раунд продолжается приблизительно пять минут, прежде чем он отстраняется. Но на этот раз он смотрит не мне в глаза, он смотрит на мои джинсы.

– Эм, тебе необходим тампон или прокладка? – спрашивает он.

Что за херня?

Я прослеживаю за его взглядом до моих бёдер, где тёмно-красное пятно медленно расползается по всему дениму. И джинсы Джерарда тоже впитали его.

Вот дерьмо. От трения друг о друга и царапанья ткани о кожу открылись мои порезы на бёдрах. И в настоящее время кровоточат. На протяжении моей промежности и бёдер.

Я отталкиваю его от себя и скатываюсь с постели, слепо вставая, чтобы убежать в ванную. Но как только я встаю, то чувствую, как открываются ещё несколько порезов, и я пошатываюсь от первой волны боли. Это заставляет меня упасть на ковёр.

– Фрэнки, дерьмо, парень, – говорит Джерард, падая рядом со мной на колени. Я пытаюсь подняться с пола, моё лицо вспыхивает всеми оттенками красного, а джинсы пропитываются кровью.

Он тянет меня за плечи обратно к полу.

– Эй, лежи. Что происходит?

Мой разум фокусируется только на том, что мне нужно убежать от него. Меня не волнует, что именно я должен сделать, чтобы освободиться от его рук. Я царапаюсь, цепляюсь ногтями, пинаюсь, и это только заставляет мои порезы открываться ещё больше. Думаю, что может быть я даже ударил его по лицу несколько раз. Но он не отпускает меня.

– Фрэнки, что, блять, происходит? Почему ты истекаешь кровью?

И я... я начинаю плакать. И это не просто тихие слёзы, которые делают щёки мокрыми и затекают в рот. Нет, я, блять, начинаю орать, кричать и истерить как пятилетний ребёнок. Серьёзно, изо всех сил.

Но это делает своё дело. Лицо Джерарда смягчается и становится обеспокоенным, и он наклоняется и целует меня, просто чтобы я не издавал столько шума. Меня не волнует, что я веду себя, как ненормальный. Я - ненормальный. С большой буквы "Н".

Каким-то образом ему удаётся удерживать моё лицо так, что я вынужден смотреть ему в глаза, в то время, как весь этот нечеловеческий шум всё ещё вырывается из моего горла. И он как будто гипнотизирует меня своими глазами, я всё ещё плачу, но уже не вырываюсь.

– Скажи мне, – шепчет он, и в его голосе столько эмоций, что я просто не могу не сделать этого. Я больше не могу лгать.

Слёзы катятся по моим щекам, некоторые попадают в рот, другие капают на ковёр. И он прижимает меня к полу с такой силой, что я не могу двигаться в любом случае. И он хочет, чтобы я ему доверился. Он просил меня ему доверять. Я хочу ему доверять.

– Он не мой брат, – выдыхаю я хриплым голосом.

Его глаза расширяются.

– Что?

– Оуэн. Он не мой настоящий брат. Он... он приёмный.

Во мне всё просто распадается на миллион кусочков. Это вышло наружу. Боже, наконец-то, это вышло.

– Пиздец.

Это единственное слово, которое он говорит, но я знаю, что он понимает. Он читает по моим словам и точно знает, что я имею в виду.

– Фрэнки... Почему ты никогда не говорил мне? – его голос разрывается от нехарактерных ему эмоций, и он выглядит так, как будто, может быть, сейчас заплачет или пойдёт и совершит убийство. Я могу слышать кипящий гнев за его вопросом.

Я цепляюсь за его рубашку, боясь, что когда я отпущу, он уйдёт. Кто может хотеть тратить своё время на такой грязный кусок дерьма, как я? Если я отпущу, он уйдёт. И кем тогда буду я? Буду ли я вобще?

– Потому что, – я задыхаюсь, – ты не захотел бы меня. Ты не захотел кого-то, как я. Я не... чистый.

Это больно. Моё сердце сжимается, превращаясь в кровавое месиво. И это больно. Так больно думать, что он сейчас просто встанет и уйдёт.

– Ты не хочешь меня, – всхлипываю я. – Я такой грязный и... я просто не хотел, чтобы ты меня ненавидел.

– Блять! Ненавидел тебя? Фрэнки, я не ненавижу тебя!

Что?

– Это не твоя вина. Это не твоя грёбаная вина. Я знал это, я, блять, знал, что никогда не должен был оставлять тебя наедине с ним. Что-то всегда казалось мне неправильным. Как ты мог подумать, что я не хотел бы тебя? Фрэнки... Боже, я хочу тебя. И я хочу оберегать тебя от боли.

Он уже пообещал мне это однажды, и это не сработало. Но я пропускаю эту часть. Он хочет меня... Слава Богу, он хочет меня.