Что мы вообще реально выносим из школы? Они говорят нам, что мы находимся здесь, чтобы получать образование, но учат одним и тем же вещам день за днём. Вы сидите за грязной, облепленной жевательными резинками партой, где люди любят выцарапывать, не писать - потому что вы не сможете стереть то, что выцарапано, - супер познавательную информацию о том, что кто-то там не даёт себя трахнуть.

И всенепременное: "Здесь был Майк".

Потому что мы все чертовски хотим знать, что Майк был здесь, сидел своей грёбаной задницей прямо на этом стуле, где сейчас сидите вы. По другому - никак. Почему бы нам не возвести ему здесь памятник?

И давайте посмотрим правде в глаза, в конце концов, мы всё же узнали одну вещь?

Ну, конечно. Я теперь знаю, что Бекки ненавидит сучку Ханну, которая её предала, потому что она увела у Бекки Кёртиса, который является двуличным ублюдком, потому что изменяет им обоим с Джилл (шлюхой), которая является капитаншей черлидерш, которые ебутся буквально со всеми, у кого есть член и кто умеет ходить прямо. 

Ах да, и несколько первых строк стихотворения Эдгара По, которое мы начали читать сегодня.

Мы все грёбаные гении.

Но знаете, что просто, блять, делает мой день? Это не тот факт, что я не выношу того, что мне приходится прямо сейчас находиться рядом с Майки, потому что я расстроен, а он знает из-за чего. Не тот факт, что я узнал, что Джерард скрытый художник-алкоголик, который тоже может ебаться со всеми, у кого есть член и кто умеет ходить прямо. И даже не тот факт, что я по-прежнему чертовски нуждаюсь в Джерарде, хоть и знаю, что он совсем не тот супергерой, каким я его сделал.

О, нет, что действительно делает мой день, так это мой идеальный, процветающий, личный сталкер мистер Грёбаный Стокс.

– Привет, Фрэнки, как дела? – спрашивает он, идя рядом со мной, когда я направляюсь к кабинету химии.

– Фантастически, – бормочу я.

– Отменные синяки, – говорит он, улыбаясь своей грёбаной глупой улыбкой. Он слишком весёлый. – Из-за них ты выглядишь устрашающе.

– Ага, спасибо. Я уверен, что они обязательно взглянут на них, когда снова соберутся сделать из моего лица отбивную, – отвечаю я, растягивая слова. – Они будут пиздец, как рады увидеть результаты своих трудов.

Я, конечно, ожидаю, что он сделает мне замечание по поводу того, что я использовал ненормативную лексику, но он просто смотрит на меня взглядом, который говорит: "Я заметил, что ты сматерился. Я ожидал этого, потому что ты молодой, язвительный, расстроенный подросток. Я когда-то сам таким был. Я понимаю".

– Я понимаю, как ты себя чувствуешь, Фрэнки. Когда кто-то тебя бьёт, то всё, о чём ты можешь думать, так это о причинах. Мол, насколько же ты им не нравишься, раз они хотят нанести тебе вред.

Я думаю, и это должно заставить меня чувствовать себя лучше? Мысли о том, почему я всегда отхватываю намного больше, чем кто-то меня ненавидит?

– Но никто из них не осознаёт, – продолжает он, – что ты, ни в чём не виноват. На самом деле, ты не виноват в том, что тебя бьют. Помни, Фрэнки, те дети, которые сделали это с тобой, скорее всего, смотрят в зеркало и чувствуют себя настолько неуверенными, что единственный способ, который они находят, чтобы эту уверенность повысить, – унижать других детей.

Всё, что я могу делать, это смотреть на него и чувствовать, что сейчас просто вспыхну. "Быть невидимым" предупреждает меня, что если я устрою скандал прямо сейчас, то буду отстранён от игры. Возможно, на неопределённый срок. Но моя кровь продолжает закипать. Карма даже разрешает происходить всему этом, напоминая мне, что из-за всего того, что я говорю или делаю прямо сейчас, она в конечном счёте опомнится и даст мне пинок под задницу.

Но я не могу просто наплевать и забыть, потому что сейчас я не просто могу чувствовать, мои эмоции бурлят, как вода в грёбаном джакузи. И я знал это, знал, что в один прекрасный день могу просто взорваться.

– И это нормально? Они считают себя крутыми, так что это нормально, выбирать маленьких замкнутых детей и выливать на них свой негатив? Это нормально, выбивать из меня дух, потому что это повысит их популярность и грёбаное эго? Я могу только повышать их уверенность? Для меня это совсем, блять, не нормально. И конечно, они выбирают меня. На мне же просто висит неоновая табличка с яркими мигающими буквами: "Выбей из меня всё дерьмо". Но вы же это и так знаете, да? Потому что вы всегда только говорите, говорите и говорите о том, что знаете, каково быть мной, напуганным и запутанным. Знаете, каково быть школьным фриком. И вы всегда говорите о том, что знаете, как я себя чувствую, как чертовски трудно вписаться в коллектив, если у тебя нет причёски, как у всех и крутых джинс. Вы всегда говорите о том, что знаете меня. Так вот, вы меня не знаете. Если бы вы действительно меня знали, то вам было бы известно, что мне ни хрена не нужны ваши советы и дерьмовые разговоры для поднятия настроения. Вам было бы известно, что я не хочу, чтобы вы решали мои проблемы. Это мои проблемы, не ваши. И вы бы на самом деле знали, что я просто хочу... я хочу быть один.

Могу сказать, что многие люди сейчас реально ошеломлены. Стокс. Я. Около двадцати людей, которым повезло увидеть, как я практически послал учителя. Не думаю, что я когда-нибудь говорил столько слов за раз... да и вообще, за всю мою жизнь.

Несколько человек хлопают. Другие даже кричат что-то вроде: "Молодец, чувак" и "Правильно". Но они даже не знают моего имени. И всё, что я могу делать, так это как рыба, вытащенная из воды, глазеть на Стокса. Я чувствую, что тону в воздухе. Он явно слишком удивлён, чтобы ответить мне. Я как будто нахожусь вне своего тела. Как будто я вижу себя со стороны, наблюдаю, как я заикаюсь и задыхаюсь от своих же слов.

Почему так вышло, что они не нашлись так же легко раньше?

Я разворачиваюсь и вслепую иду по коридору, чувствуя себя как типичный подросток, участвующий в школьной драме. Гормональный ураган.

К чёрту тебя, Джерард Уэй, потому что ты переворачивал мой мир вверх-вниз, а затем оставил в одиночестве и мне теперь приходится во всём разбираться самому.

В конечном итоге я сижу на полу кладовой уборщиц. Лимонный запах аммиака и сладкий марихуаны (все знают, что вы можете спокойно курить траву в кладовке и вас не запалят) забиваются в мой нос, притупляют чувства и заставляют чихать. Заставляют меня чихать так сильно, что я плачу. Я чувствую себя таким неуравновешенным, введённым в заблуждение типичным подростком. В смысле, люди всё время разбивают сердца других людей. Земля продолжает вращаться. Вы продолжаете жить. В конце концов, ты повреждён, но всё ещё дышишь.

И почему я не прислушался к себе, когда думал о том, что нельзя ожидать от людей слишком многого и возлагать на них надежды? Я действительно верил в Джерарда. Я действительно ожидал, что он поможет мне чувствовать все эмоции, что он сломает стену, которую я так тщательно выстроил вокруг себя. Я доверился ему. Только что я получил?

Он подвёл меня.

Я, блять, будто выставил на витрину все свои уязвимостями, а он подвёл меня.

Чёрт, это больно.

Карма в очередной раз сделала своё дело. Я сказал мистеру Стоксу, что просто хочу быть один. Это, очевидно, должно касаться и Джерарда.

И моё желание исполняется. Я такой чертовски одинокий, стою на коленях рядом с бутылками моющих средств и рулонами туалетной бумаги.

Я хотел бы надышаться аммиаком. Или выпить его, как Джерард пьёт свой не такой уже и секретный джин с тоником. А затем просто лечь на грязный пол и лежать, пока не потеряю сознание.

Мне нужна помощь.

*** 

Никто не видит, как Фрэнки выскальзывает из кладовой уборщиц около 13:38, когда все возвращаются в классы после обеда. Все болтают о нём, но никто на самом деле не знает, кто он такой. Просто безымянный человек, который оказался достаточно смелым, чтобы отчитать учителя. Некоторые делают вид, будто что-то знают об этом парне, но это просто надувательство.

Для меня это ново, быть описанным, как смелый.

Ага, я сваливаю со школы, потому что настолько крут. А на самом деле, я просто не думаю, что смогу выносить всё это. Я могу просто взорваться, если вещи не начнут обретать смысл. Я ненавижу не знать, что со мной случится.

Я знаю, что попал. Потому что вы не можете просто взять и оскорбить учителя, даже если он "классный", и не получить за это выговор. Тебе не сойдёт это с рук, даже если ты был прав. В школе их не волнует ваше мнение. Всё, о чём они заботятся, так это чтобы ваши родители платили деньги их образцовым учреждениям для того, чтобы они воспитывали в вас будущих сенаторов и руководителей великой Америки.

Но я просто хочу быть в порядке. Я хочу, чтобы мне не нужно было беспокоиться о сломанном замке моей спальни и об Оуэне, который вымещает на мне все свои проблемы, связанные с ориентацией. Я хочу снова быть невидимым. Я хочу быть маленькой худенькой сучкой, которая всегда с лёгкостью заполучает бойфренда. Я хочу, чтобы мама прекратила свои попытки выяснить, кто меня привлекает.

И я хочу Джерарда. Даже после того, как он поцеловал меня, а затем оказался алкоголиком, что ввело меня в вынужденный ступор. Даже после того, как он не вернулся домой и оставил меня, а я испытывал боль, чувствовал себя брошенным и разбитым, а затем не чувствовал совсем ничего. Даже после того, как он подвёл меня. Я просто хочу его обратно.

Потому что когда он рядом со мной, он заставляет меня чувствовать себя так хорошо, как я не чувствовал себя долгое, долгое время.

***

По времени у мамы сейчас должен быть обеденный перерыв. Я считаю, что будет лучше, если она узнаёт всё от меня, чем от дежурного по школе или директора, поэтому звоню в её офис и оставляю короткое сообщение.

"Мам, я повздорил с учителем в школе. Сейчас иду домой. Обещаю, что всё объясню, когда ты вернёшься домой сегодня вечером. Люблю тебя. Пока".

По крайней мере, у меня будет возможность поделиться своим видением случившегося, прежде чем она сделает поспешные выводы.

Примерно к 14:30 я переступаю порог своего дома. Идеальный снег прекратился несколько часов назад, но на улице всё так же холодно. Мои конечности замёрзли, и мне не терпится принять горячий душ.

И только когда я чуть не падаю с лестницы и не ломаю себе шею, я чему-то учусь: пытаться в одно и то же время подниматься по лестнице и снимать влажные от снега джинсы и толстовку Джерарда, не самая блестящая идея. Ну только если вы не хотите покончить с собой.

Так что я останавливаюсь, снимаю с себя джинсы, влажную толстовку и рубашку, прежде чем продолжаю идти к своей комнате и утешать себя мыслями о горячем душе. Я остаюсь в одних боксерах, потому что в доме прохладно, а я не горю желанием подвергать Фрэнка младшего холоду.

Я заношу вещи в спальню и иду прямо в ванную. Весь пол, раковина, унитаз в рвоте. Из-за своей брезгливости я автоматически отворачиваюсь, встречаясь взглядом с абсолютно голым Джерардом Уэем и получая небольшой сердечный приступ.

– Боже, – восклицаю я, немного пятясь назад и чудом избегая лужи рвоты. – Джерард, что, чёрт возьми, происходит?

– Называй... называй меня Джи, – отвечает он с кривой улыбкой. Его глаза стеклянные, я почти вижу в них своё отражение. Я не спорю с ним.

– Иди сюда, Джи, – говорю я. Он вдрызг пьян. И абсолютно голый, как в день, когда родился, но я стараюсь не обращать внимания на эту вообще-то большую деталь прямо сейчас. Он нуждается во мне.

Я оттаскиваю его к кровати и накрываю одеялом. Его немытая голова падает на подушку, а рот приоткрывается, что выглядит малопривлекательно. Он слабо стонет.

– Джи, что случилось с твоими вещами?

Ему требуется минута, чтобы сформировать мысль.

– Меня... стошнило на них.

Я замечаю кучу одежды, пропитанной рвотой, валяющуюся за дверью ванной. Я даже не хочу думать о беспорядке, который он там устроил, так что перевожу взгляд на его потное лицо.

– Ты пьян, – тупо бормочу я.

– Н-немного. Я просто под... под... подвыпивший, – бессвязно отвечает он, не в состоянии говорить без запинок и членораздельно.

Хотя, думаю, это больше похоже на то, что он пьян в гавно.

– Я... я не мог правильно нарисовать тебя. Ты выглядишь с-слишком идеально, чтобы перенести это на бумагу, но я старался. Я так старался, Фрэнки, но у меня ничего не получалось. Но мне нужно было, нужно было нарисовать тебя, потому что ты не настоящий.

Я не понимаю, что он пытается сказать.

– Я настоящий, – шепчу, прикладывая его холодную руку к своей щеке. – Видишь, я абсолютно настоящий.

Он снова криво улыбается. 

– Глупый Фрэнки. Слишком идеальный для бумаги, но не способный увидеть то, что находится прямо перед твоим носом. – Джерард старается сесть, и его одеяло оказывается опасно низко на его талии. Примерно в это же время я понимаю, что из одежды на мне одни боксеры. Глупый Фрэнки.

Он хватает меня за лицо и грубо целует. Его губы сминают мои, и наши зубы сталкиваются, и это, безусловно, самый грязный и небрежный поцелуй, который он дарил мне, но какой-то части меня это нравится. Даже если на вкус он как грёбаный пивной бочонок, да и пахнет так же.

Но я понимаю, что пьяному Джерарду лучше не позволять вставать с кровати и слишком приближаться ко мне. Я отстраняюсь, наши губы отдаляются друг от друга с чпоканьем, наше дыхание учащённое и затруднённое.

– Ты такой пьяный, – я немного нервно смеюсь, отходя от кровати. Пытаясь держать свои чувства в узде, поворачиваюсь к нему спиной. Я смотрю на листы бумаги, покрывающие мой стол, даже не разглядывая их, пока, наконец, не понимаю, что смотрю на сотню копий моего лица. Я пролистываю их, замечая между ними небольшие различия. Это чертовски странно и немного нереально.

Затем я замечаю бутылку из-под алкоголя, стоящую рядом с моим принтером.

– Так это то, что ты делал прошлой ночью? – сердито спрашиваю я, пихая ему бутылку в лицо. – Напивался?

Джерард выглядит настолько пристыженным, что я сам чуть не извиняюсь за то, что он пьян.

– Фрэнки, я хочу быть тем, кто тебе нужен. Не просто тем, кого ты хочешь. Я хочу быть твоим супергероем, я хочу быть тем, кому ты доверяешь. – Он встаёт с постели, не подозревая о своём обнажённом теле или не стыдясь его. Я заставляю себя сосредоточиться на его лице. – Но я плохой, плохой человек.

Моё лицо краснеет, когда я почти непроизвольно смотрю вниз. Во мне что-то вздрагивает, что-то, что я не чувствовал в течение длительного времени. Животный инстинкт, стремление защитить. Мне очень сильно хочется обнять Джерарда и оградить от всего, что заставляет его обращаться к алкоголю, как к убежищу.

– Ты такой чертовски красивый, Фрэнки, – шепчет он, подходя ко мне совсем близко. Он прослеживает взглядом порезы на моём животе и синяки, покрывающие лицо. – Такой красивый и испытывающий такую боль, – он опускает глаза. – Я сделал тебе больно так же, как и все они.

– Н-нет, ты не сделал, Джи. Ты не сделал, – я пытаюсь убедить его, даже если это ложь.

Выражение его лица становится серьёзным, ну, по крайней мере настолько серьёзным, как может выглядеть кто-то пьяный.

– Я... я никогда не причиню тебе боль, Фрэнки. Слышишь меня? Я всегда буду рядом с тобой, чтобы поймать, когда ты будешь п-падать, но я никогда не подтолкну тебя. Я не сделаю тебе больно, как делают все они. Никогда больше. – Он смотрит на свои ноги, продолжая шептать. – Никогда больше. Никогда, никогда.

Я просто киваю, и он прижимается к моим губам, даря ещё один поцелуй. Он не такой же грязный, как прошлый, но так же наполнен эмоциями. Моё тело подчиняется ему, разум протестует, но тело шлёт его нахуй. Я оборачиваю руки вокруг его шеи, когда его язык проникает в мой рот. И затем - святое дерьмо.

Нет лучшего сигнала, что пора опомниться, чем член Джерарда, давящий на живот.

Колокола в моей голове бьют о том, что я, блять, должен всё прекратить и отстраниться от Джерарда, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля. Джерард слишком пьян, чтобы здраво мыслить, а я нахожусь в серьёзной опасности, даже не заботясь об этом. Так что я ещё момент соприкасаюсь с ним губами, осторожно отхожу назад, а затем толкаю его обратно на кровать.

– Джи, я не могу... мы не должны... ты пьян... – я заикаюсь и краснею, как ненормальный, пока он лежит на моей кровати.

Джерард улыбается.

– Я просто... не могу рисовать твои глаза, – бормочет он, натягивает на себя одеяло и отключается.