Это не правильно, что я хочу пойти в школу? Что я на самом деле стремлюсь вернуться в коридор, где был избит, где всегда был подвержен игнору? И не только потому, что я не могу оставаться дома, а потому что начинаю понимать, что школа не такая уж и плохая. В смысле, в школе есть Майки... А Майки, ну, он мой друг.

Самое странное, у меня хорошее настроение. Чертовски хорошее настроение. Я почти уверен, что это всё благодаря Джерарду. Я никогда прежде не знал, как поцелуй может на меня повлиять. Чёрт, я всё ещё чувствую на своём виске след от его губ. Это потрясающе, знать, что от одного поцелуя ты просто улетаешь. Это делает тебя живым.

И ты не просто ещё один зомби, хромающий по жизни.

Просто ты чувствуешь себя более живым, чем когда-либо раньше.

Мама удивлённо смотрит на меня, когда я, улыбаясь, спускаюсь по лестнице. Она медленно подходит, и наворачивает вокруг меня несколько кругов, не зная, что делать. Потом прикладывает одну ладонь к моему лбу, а другую к своему, в стиле Джерарда.

– Ты заболел, милый? – спрашивает она, и её тон осторожно игривый. Я усмехаюсь.

– Не-а. Я чувствую себя хорошо.

Это по большей части правда. Несмотря на то, что Джерард на самом деле учит меня чувствовать, я обнаруживаю, что почти сразу снова становлюсь онемевшим. Но не полностью онемевшим, потому что, как я сказал, я до сих пор чувствую его поцелуй. Но я не думаю, что онемение собирается пройти так быстро. Это займёт некоторое время. Вот почему мне так не терпится снова увидеть его. Мне нужен ещё час, ещё минута, когда я смогу чувствовать. Мне нужно это тепло.

– Будешь завтракать? Или поедешь в школу? – она тоже в хорошем настроении, и мысли о том, что я приложил к этому руку, делают меня счастливым.

С другой стороны, она, вероятно, попытается устроить мне какую-то засаду и расспросить о Джерарде Уэе и моей сомнительной ориентации. Моя мать подлая женщина, всё делающая тайком.

– Нет, спасибо. Сегодня я пойду пешком.

– О, тогда возьми куртку, милый.

На полпути я останавливаюсь у двери, размахивая школьной сумкой, висящей на плече.

– Разве там холодно? – спрашиваю я.

– Идёт снег, – с улыбкой отвечает она, прежде чем отправиться на поиски её рабочего портфеля.

Я выхожу, распахивая дверь, и меня немедленно пробирает озноб. Святые равиоли, действительно идёт снег. Что случилось с дождём? Термометр на стене нашего дома показывает -10, температура упала чертовски резко.

На мне красная толстовка, которую я позаимствовал у Джерарда в воскресенье. Он сказал мне, что если я отстираю пятна своей крови на рукавах, то отдам ему её обратно, но если я не смогу этого сделать, то оставляю себе. Я всё ещё могу видеть красновато-багровые пятна.

Я знаю, это звучит глупо и типично, но, похоже, это идеальный снег. Он не такой мягкий, влажный и холодный, как тот снег, который жалит ваше лицо. Этот снег лёгкий, сухой и воздушный. Такой тип снега, при котором я всегда, всегда хотел выйти на улицу, чтобы бегать и лепить снеговиков, но мама и папа не позволяли мне, потому что я мог бы заболеть. Я обычно всегда заболеваю.

Сегодня это просто улучшает моё хорошее настроение. Очень холодно, и когда я выдыхаю, то вижу пар, но это нормально. Главное, что не идёт дождь.

Снег наводит меня на мысли о Рождестве. До него осталось около трёх недель. Всего три недели и мы отправимся на каникулы. Я действительно не уверен, хорошо это или нет.

Я думаю, что мог бы прогуляться до дома Уэев, мне по пути. Он находится не так далеко от школы, всего в нескольких кварталов. Может быть, тогда я смогу остальную часть пути до школы пройти вместе с Майки.

Перевод: мне действительно трудно придумать хороший предлог, чтобы увидеть Джерарда.

Помните, я сказал, что он учит меня чувствовать? Ну, так вот, думаю, я сделаю что угодно, чтобы снова почувствовать. Я никогда не был так уверен, что хочу избавиться от онемения на всю жизнь. Я действую, потому что реально хочу этого. 

Я решил, что чувства приходят вместе с ценником. Конечно, есть хорошие чувства, - рука Джерарда в моей, он целует меня в губы или заставляет моё сердце учащённо биться, когда я представляю его лицо. Но есть и плохие чувства. Как когда я ощущаю себя униженным, хочу просто покончить со всем, уснуть и никогда не проснуться. Именно так я не должен больше никогда себя чувствовать. Это страшно, как плохие чувства могут практически убить, как они могут настолько опустить тебя, что ты пропадаешь.

Но я бы принял сейчас эти плохие чувства, просто чтобы быть в состоянии почувствовать и хорошие вещи тоже. Что угодно, только не пустота и онемение. Если выбирать, чувствовать боль или не чувствовать вообще ничего, я выбрал бы боль. Просто ради возможности ощущать, как улыбка Джерарда заставляет меня светиться. Я заплачу эту цену.

***

Имеет ли значение, что я немного промок и дрожу, как в воскресенье, когда стою на пороге дома Уэев? Имеет ли значение, что я не чувствую своих ног или пальцев в перчатках? Имеет ли значение, что, я скорее всего, на этот раз заболею?

На самом деле, нет. Не тогда, когда я думаю о том, что (или кто) находится за этой красной дверью.

К сожалению, в этот раз дверь открывает не заспанный Джерард без рубашки. Это Майки, укутанный в огромный серый свитер, перчатки, шарф и одну из тех смешных шапок со свешивающимися верёвочками по бокам. Я всегда хотел попробовать поносить такую шапку, просто чтобы убедиться, что она действительно держит ваши уши в комфорте и тепле. Или, может быть, она просто заставляет вас выглядеть глупо. Тогда я мог бы одеть её задом наперёд, как Холден Колфилд, и называть моей охотничьей шапкой.

– Привет, Фрэнки, – Майки встречает меня с улыбкой, будто для него это обычное дело, что я захожу к нему по утрам. – Классно, что идёт снег, да?

Я киваю. Моё тело замерзло, но лицо горит от удовольствия просто быть здесь, в идеальном доме Майки и с возможностью того, что комната Джерарда совсем рядом.

– Подожди минутку, пока я соберусь, а потом мы сможем пойти в школу вместе, хорошо? – говорит он.

– Хорошо, – отвечаю я, и делаю шаг внутрь его тёплого дома. Майки исчезает в коридоре, а я сажусь на диван, рассматривая картину, на которой может быть изображена либо одна реально гибкая женщина, либо двое очень женственных мужчин. Пока я пытаюсь выяснить это, я так же стараюсь быть тихим и слежу за коридором. Дверь в комнату Майки открыта, и я слышу, как он складывает учебники, бормоча себе под нос. Я уже знаю, что родительская комната находится в другой стороне дома. Так что это должно означать, что последняя дверь в коридоре, находящаяся рядом с ванной, которую я в значительной степени попортил в прошлый раз, эта последняя комната должна быть его...

Я был без сознания, когда Джерард принёс меня в свою комнату, и оглядел там всё очень кратко, прежде чем он потащил меня в больницу. И простите меня, если я ошибаюсь, но это должна быть комната Джерарда с Джерардом внутри.

Из-за этого я ничего не могу с собой поделать, бросаю картину (на которой как я понял, фактически были трое голых мужчин в лодке) и крадусь мимо комнаты Майки к той, которая, я уверен, должна принадлежать Джерарду. Моё сердце колотится, когда я стою перед его дверью и изучаю, что он нарисовал на ней. Она выглядит, как ночное небо. Я впечатлён ещё больше, чем раньше. В этом парне есть хоть что-то плохое?

Спустя какое-то время, я толкаю дверь. Признаюсь, я ожидаю обнаружить его спящим в своей постели, потому что сейчас только около 7:40 утра, и он достаточно взрослый, так что ему не нужно идти в школу. Думаю, я могу просто посмотреть на него спящего, может быть, прикоснуться к его волосам, как он любит делать это со мной. Может быть, я могу поцеловать его в лоб, как он сделал это вчера. Чтобы стать счастливее, мне достаточно будет даже просто увидеть его.

То, чего я не ожидал, так это увидеть его кровать пустой, выглядящей так, будто он и не спал здесь прошлой ночью. Я не ожидал увидеть скомканные листы бумаги, покрывающие почти каждый свободный сантиметр ковра. Я не ожидал увидеть восемь или девять бутылок из-под алкоголя, валяющихся на его столе и вокруг шкафа. Все они были либо пустыми, либо содержимого там оставалось на один стакан.

Я беру бутылку со стола, наполненную где-то на четверть. На ней нет этикетки, просто прозрачная жидкость, болтающаяся внутри. Я нюхаю открытую бутылку, но так пахнет много чего. Тогда я делаю совсем крошечный глоток. Водка.

Это всё здесь было? Я не могу вспомнить ничего из этого, когда был здесь в воскресенье. Неужели я тогда не увидел всего этого? Если я потерял много крови, значит, мог это не заметить?

Я сажусь на его застеленную кровать и подбираю пару листов смятой бумаги с чёрного ковра. Первый - набросок мальчика, лежащего в постели. Его лицо чуть отвёрнуто, а глаза закрыты, так что вы не можете как следует рассмотреть его лицо. Я переворачиваю лист и смотрю с различных ракурсов, как будто это может помочь мне лучше разглядеть лицо мальчика.

Подождите. Это моя гитара в углу? Слово PANSY едва различимо написано на боку гитары.

Мой разум возвращает меня во вчерашний вечер, в мою комнату, когда я старался делать вид, что сплю. В те минуты, до того как я обнаружил, что смотрю в его глаза, когда он поёт для меня. В минуты, когда он запоминал эту картинку, чтобы позже оживить её на листе бумаги, уединившись в своей комнате.

Я смотрю на "спящего" себя. Я обычно так выгляжу, когда спокоен? Неужели мои скулы так выделяются? Это то, как я выгляжу, или то, как он видит меня?

Мне нравится, как он изображает меня карандашом.

Другие листы бумаги столь же таинственны. Это отличное от этого искусство, на этот раз в виде слов.

Всё перечёркнуто и настолько нечёткое, что я едва могу различить его мелкий куриный почерк. Я не понимаю, что это значит. В самом конце листа, под кучей зачёркнутых с такой силой строчек, что ручка порвала бумагу, есть одна абсолютно не тронутая строка.

Я вздрагиваю от тихого кашля. Смущённый Майки стоит в дверях. Я не могу сказать, смущён ли он потому, что прервал меня, или потому, что комната его брата забита бутылками из-под алкоголя. Я сам краснею, ощущая себя ребёнком, которого поймали с порнографическими журналами его отца. Эти вещи, очевидно, очень личные. Я бросаю листы бумаги на кровать рядом с собой.

– Эм, я –

– Джерарда здесь нет, – прерывает Майки мою жалкую попытку оправдаться. Мы оба смотрим друг на друга, а затем неловко оглядываем комнату, потому что совершенно очевидно, что его здесь нет. Если он, конечно, не прячется в шкафу, чтобы потом выпрыгнуть и закричать: "Я вас обманул!". Сомневаюсь, что ему в голову могла бы прийти такая идея. – В смысле, – продолжает Майки, – вчера вечером он не пришёл домой.

– Почему?

– Я не знаю, – он пожимает плечами. – Он вернулся от тебя и заперся здесь на пару часов. После того, как я пришёл пожелать ему спокойной ночи, он ушёл. И после этого не возвращался.

Я представляю Джерарда прошлой ночью. Сидящего за столом, яростно строчащего что-то, делающего наброски и потягивающего импортный виски, который, он, наверное, украл из бара родителей. Представляю, как он уходит пьяный, слоняясь ночью по опасным улицам Джерси. Или ещё хуже, едет на машине по опасным улицам Джерси, когда норма алкоголя в его крови чертовски превышена. А затем представляю, как он лежит на обочине дороги, торчащий из разбитой машины и истекающий кровью. И почему, почему никто не приходит ему на помощь? Почему я не спасаю его, как он спас меня?

Я не осознаю, что дрожу, пока Майки не просит меня успокоиться.

– Он, наверное, в порядке, Фрэнки, – бормочет он, улыбаясь при этом. Вероятно, это должна быть ободряющая улыбка, но я могу сказать, что он волнуется так же, как я. Просто он лучше это скрывает, потому что привык к такому. – Джи любит быть пьяным в говно, – продолжает он, показывая на пустые бутылки, – но он может сам за себя отвечать.

Так Джерард пьёт? Подумаешь, верно? В смысле, сейчас пьёт каждый, это модно. Ну, он, очевидно, пьёт много. Но кто я такой, чтобы судить о его недостатках? Я просто ещё один человек.

– Куда он ушёл?

– Вероятно, к одному из его друзей.

Мне не нравится, как он произносит слово "друзья". За этим словом скрывается намного большее, чем я хотел бы услышать. Я знаю, что значит быть "друзьями", и я понимаю, что именно имеет в виду Майки. Потому что он смотрит на меня сочувствующе и слегка виновато.

– О, – это всё, что я могу пробормотать.

– Не сердись на него, – быстро говорит Майки, выглядя испуганным. – Я имею в виду, что он, наверное, пошёл к одному из них просто, чтобы у него было место, где можно было бы упасть в обморок. Он не станет делать что-то, что причинит тебе боль. Джи не стал бы…

Он замолкает, и в воздухе повисает вопрос. Что Джерард не стал бы делать? К кому он ушёл? Что он уже сделал? Ещё важнее, что он сделает?

Боже, я чувствую себя так, будто кто-то пылесосом высосал весь воздух из моих лёгких. Я могу видеть, как идеальный образ Джерарда рассыпается на моих глазах. И после всего этого я вынужден начинать всё с чистого листа. Куда ушёл мой Джерард?

– Пожалуйста, не думай плохо о моём брате, – умоляет Майки, и я знаю, что он сожалеет о том, что я вошёл в эту комнату. – Он бы очень злился на себя, если бы знал, что сделал тебе больно.

Хоть я сердит, расстроен и опустошён, я слышу, как мой голос отвечает:

– Конечно, я и не думаю.

И затем я и Майки выходим под идеальный снег, потому что мы уже опаздываем в школу. Сейчас холод причиняет боль. Или может быть, это мне просто больно.

Мне больно.

И это хуже любых чувств, которые я когда-либо испытывал. Онемение возвращается снова, и на этот раз я знаю, что нет ничего, что могло бы его остановить, потому что Джерард не вернулся домой.