Этой ночью я фактически так и не заснул. Мои глаза сухие и воспалённые от того, что несколько часов подряд я смотрю в одно и то же место на стене. Я чувствую себя таким уставшим, что даже не знаю, смогу ли встать. Моё сердце онемело.

Я даже не делаю вид, что иду в школу. Мой будильник звонит несколько минут, пока не отключается сам. Мама, наконец, замечает, что я не собираюсь в школу. Думаю, она даже не видела меня со вчерашнего утра, когда я ушёл в школу, потому что когда она вернулась домой прошлой ночью, свет в моей комнате был выключен. Она заходит и спокойно садится на кровать, облокачиваясь на спинку. Молча смотрит в мои потемневшие глаза, на разбитую губу, побитое лицо, и оборачивает руки вокруг меня. Она не задаёт мне никаких вопросов, вообще не особо говорит. Просто кладёт свою голову на мою, её щёки тёплые и мягкие, и держит меня. Обнимает. Она пахнет мылом Dove и Chanel № 5, этот знакомый смешанный запах я узнал бы где угодно. В такие моменты я понимаю, насколько моя мама на самом деле классная.

– Всё в порядке, детка, – шепчет она мне в волосы. Я обнимаю её в ответ, и она прижимается ко мне. – Завтра всё будет гораздо лучше. Просто подожди и увидишь. Всё будет лучше.

И что я могу сделать? Я хочу верить ей, я знаю, что просижу этот день, ожидая пока солнце зайдёт и снова появится на небе, потому что хочу убедиться, что завтра всё на самом деле станет лучше. Ведь что же это за мир, где ты не можешь верить своей матери? Мама всегда, неизменно права.

Она два раза целует меня в лоб, обнадёживающе похлопывает по плечу, а затем уходит. Наверное, чтобы отправиться в свой офис и выслушивать чужие проблемы. Она вообще собирается остановиться, взять перерыв, чтобы подумать о проблемах её сына? Наверное, нет. Потому что она просто уверена в том, что завтра всё станет лучше. Жаль, что я не уверен в этом так же, как она.

Ещё несколько часов или около того я валяюсь в своей постели. Дом тихий, пустой и тёплый, и я долго собираюсь выйти из этой грязной и ужасной комнаты. Но не могу заставить себя это сделать. Я чувствую себя отвратительным. Разрушенным. И я не хочу заразить этим весь остальной дом помимо моей комнаты. Сегодня не будет никакой не необходимости в Самозабвенном Анорексике. У меня нет аппетита. 

Думаю, самое худшее то, что я во всём виню себя. Я знаю, что это не моя вина, знаю. Я не сделал ничего плохого. Я поцеловал Джерарда, и для меня это не является абсолютно неправильным поступком. Это идёт вопреки правилам, но не вопреки убеждениям. Но в любом случае я виню себя. Я не могу ничего исправить, но я разочарован в себе из-за того, что не сопротивлялся Оуэну, а просто позволял использовать меня. В глубине души я знаю, что мог бы остановить его. И не только прошлой ночью, а каждой, когда он пользовался мной, каждой ночью, когда он делал мне больно и опускал меня. Я мог бы что-то сделать. Я мог бы бороться.

Но я этого не делал. Я никогда ничего не делал, никогда не сопротивлялся ему. Я просто пытался притворяться невидимым.

Почему я не сопротивлялся? Я так боюсь Оуэна, что просто позволяю ему делать со мной всё, что он захочет? Я действительно такой слабый?

Я знаю, что нет. Тут что-то другое.

– Что? – спрашиваю я вслух. Голос звучит так ясно, так близко, что я на самом деле оглядываю комнату, пытаясь найти того, кто говорит. Это до боли знакомый голос, но я не могу его узнать.

– Нет, – я задыхаюсь, – это... это больно.

– Заслуживаю тебя? – повторяю я. Вдруг мой живот сжимается и внутри всё скручивается, когда я понимаю, кому принадлежит этот голос. Джерарду.

***

Я бегу в ванную и бросаюсь к унитазу, желудок сжимается в спазмах, но мне нечем блевать, потому что я ничего не ел со вчерашнего утра, когда не выдержал и сожрал два печенья Poptarts. У меня есть плохая привычка обжираться, и это заставляет меня чувствовать себя ещё хуже, потому что я знаю, что те печенья давно переварились, и, вероятно, уже отложились у меня на бёдрах. Из-за рвотных позывов моё тело болит ещё сильнее, и я покрываюсь холодным потом.

Когда я, наконец, встаю и заглядываю в зеркало, то первый раз в действительности вижу все те физические повреждения, что Оуэн нанёс мне вчера вечером. Тёмно-красные порезы, проходящие через весь голый живот, которые он любезно оставил мне карманным ножом. Следы от укусов вокруг левого соска, там он прокусил кожу. Я стягиваю с себя пижамные штаны. На всей внутренней поверхности бёдер есть синяки, а в местах, где он очень крепко хватал мою кожу всё ещё виднеются покрасневшие следы в форме подушечек его пальцев. Моя задница покрыта засохшей кровью, потому что он резко входил в меня, а я был напряжён и абсолютно не подготовлен.

Я похож на жертву изнасилования. 

Я и есть жертва изнасилования. Я говорил "нет", но он всё равно сделал всё это.

Мне так стыдно. Я никогда никому не расскажу об этом.

Грязный, грязный, грязный. Я грязный. Запятнанный. Насквозь прогнивший. Смогу ли я когда-нибудь снова стать чистым?

Я включаю душ, абсолютно не обращая внимания на счётчик холодной воды. Я хочу горячей воды, которая сразу же польётся. Но она по-прежнему не достаточно горячая. Я хочу ошпариться, хочу покрыться волдырями, чтобы с меня слезла вся кожа.

Морщась от обжигающей воды, я пытаюсь не кричать. Но, в конце концов, я просто опускаюсь на прохладную плитку пола и прижимаю колени к груди, пока горячая вода, как ад, сжигает мою плоть. Но я далёк от того, чтобы очиститься. Я просто красный, как рак, и рыдающий, как маленький ребёнок. И пар такой густой и влажный, что я мог бы задохнуться. Боже, как бы я хотел просто задохнуться.

***

Остальная часть моего дня проходит в забытье. В один момент я лежу на полу душа, плачу и умираю. В другой я уже лежу голым в кровати, из-за моей обожжённой кожи промокают простыни, но мне всё равно. Потом приходит моя мама, я всё ещё лежу на влажной простыне под влажным одеялом, но уже в пижамных штанах, хотя не помню, когда надел их.

– Как ты себя чувствуешь, – спрашивает она.

– Я не чувствую. – Я действительно сказал это вслух?

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Нет.

– Что вчера произошло? – спрашивает она.

– Я не хочу говорить, мам.

– Хорошо. Позовёшь меня, если тебе что-нибудь понадобится, ладно? – спрашивает она.

– Конечно.

– Кстати, внизу твой друг Майки. Что ты хочешь, чтобы я ему сказала? – спрашивает она.

– Скажи ему, чтобы он уходил.

– Разве ты не хочешь с ним поговорить? – спрашивает она.

– Нет.

– Почему нет? – спрашивает она.

– Мам, пожалуйста.

Всё это слишком плохо, она задаёт слишком много неверных вопросов, спрашивает и спрашивает.

***

В любом случае она приглашает Майки зайти, а затем выходит из комнаты с виноватой улыбкой.

– Фрэнки, что с тобой случилось? – это его первый вопрос. Я сижу в своей влажной кровати. Это неудобно, но я не беспокоюсь о том, чтобы поменять простыни.

– Меня избили, – бормочу я. Я знаю, что это довольно расплывчатый ответ, и что я не должен злиться на него из-за того, что он беспокоится обо мне. И вообще, это моя мама впустила его.

– Чувак, это пиздец. Так тебя из-за этого не было сегодня и половину вчерашнего дня в школе?

Правило №5: никогда никому не доверяй, верно? К чёрту его. К чему в последнее время меня привели мои так называемые правила? Ни к чему хорошему.

– Нет, не из-за этого, – честно отвечаю я, потому что то, что меня избила компания мудаков-гомофобов, не является причиной, по которой я провёл большую часть дня, свернувшись в позе эмбриона.

Слава богу, Майки Уэй не задаёт никаких тупиковых вопросов. Он больше не спрашивает о моём отсутствии и внешнем виде, а вместо этого пытается рассмешить шутками и тупыми историями из школы. Клянусь, я мог бы поцеловать этого малыша за его старания. Я надеюсь, он не слышит, что мой смех поддельный и пустой.

– Да, и, кстати, мистер Стокс просил меня передать тебе это, – говорит Майки, доставая из заднего кармана мятый конверт. Он запечатан, так что я могу сказать, что он не пытался прочесть, что там написано или ещё что-то. Но он так смотрит на меня, будто пытается разобраться, почему Стокс передал для меня записку.

В течение следующих десяти минут, я пытаюсь смеяться и улыбаться вместе с ним, даже если это больно, потому что понимаю, что Майки на самом деле хочет быть моим другом, он милый ребёнок, и он заслуживает намного лучшего обращения.

Но, как и всё остальное, что касается меня, этот смех и улыбки ненастоящие. Ненастоящий Фрэнк, как и всегда.

Наконец Майки уходит. Я предлагаю ему остаться на ужин, но он отказывается. Думаю, он понимает, что я всего лишь пытаюсь быть вежливым.

Конверт от мистера Стокса лежит на моей кровати. Он помятый от того, что весь день пролежал в кармане Майки, так что я пытаюсь его разгладить. Когда я достаю записку, то ещё немного разглаживаю её, стараясь уничтожить каждую складочку. Я не знаю, почему так хочу, чтобы всё было таким плоским, но думаю, я просто пытаюсь отвлечься, а не на самом деле разгладить все помятости. Наконец, я понимаю, что просто раздуваю из мухи слона, и разворачиваю записку, стараясь сосредоточиться на словах, состоящих из крошечных букв.

Очевидно, эти слова были написаны, чтобы заставить меня почувствовать себя лучше.

Фигня. То, что я Фрэнк Айеро, совсем не повод для гордости.

Я натягиваю на лицо свою влажную подушку и мечтаю иметь достаточно смелости, чтобы задушить себя.

***

Каким-то образом мне удаётся провалиться в беспокойный сон, из которого меня вырывает голос.

– Да, он здесь... Прости, как ты сказал тебя зовут? – это был голос моей матери, доносившийся из прихожей.

– Джерард, – ответил другой голос, немного хриплый от всего количества выкуренных сигарет.

Моё сердце подпрыгнуло от чего-то, что было похоже на счастье, но затем быстро превратилось в дикий страх. Я не мог увидеться с Джерардом, не мог позволить ему увидеть меня в таком состоянии. Не мог позволить Оуэну увидеть его. Меня тошнило просто от мыслей о том, что Оуэн сделает, если узнает, что здесь был Джерард.

Это волновало меня. Джерард и Оуэн. Я имею в виду, Джерард видел, как Оуэн приказывал мне выйти из машины, слышал это, был свидетелем и точно заметил мой страх. Он узнает. Каким-то образом он видит меня насквозь.

Я снова закрываю глаза и поворачиваюсь лицом к стене, как раз когда дверь открывается. Моя мама спрашивает Джерарда, откуда он меня знает. Я могу слышать чистое любопытство в её голосе. Интересно, как бы он звучал, если бы она, наконец, точно узнала, гей её сын или нет. Я напрягаюсь, просто думая об этом.

– Мы... – многозначительная пауза от Джерарда, – друзья. Мы друзья. Я - брат Майки, – наконец отвечает он.

Затем дверь захлопывается, и тишина наполняет комнату. Я напрягаю слух, чтобы расслышать их голоса, удаляющиеся от моей двери. Может быть, они на самом деле поверили, что я сплю. Я снова открываю глаза, но потом слышу вздох и звук падения сумки на пол. Джерард садится в кресло, в котором его брат сидел полтора часа назад. А потом всё стихает, зато теперь я знаю, что он находится в комнате.

– Боже, Фрэнки, что он с тобой сделал, – шепчет Джерард. Я предполагаю, он не думает, что я его слышу, я же изображаю сон. Он протягивает руку и убирает волосы с моего лица, и я могу снова почувствовать его запах сигарет и дешёвого одеколона. Я пытаюсь вдохнуть его как можно незаметнее. Боже, это похоже на то, как будто он грёбаный наркотик, который заставляет меня кайфовать.

– Я никогда не должен был позволять тебе выходить из машины, – вздыхает он.

На этом месте я замираю. Откуда он может это знать? Он не может видеть физические повреждения, нанесённые Оуэном, потому что я укрыт одеялом. Для него я выгляжу таким же потрёпанным, как вчера. То же разбитое лицо, перевязанная рука со стежками под бинтом. Так откуда он может знать? Что он увидел такого, что пропустили моя мама, Майки и даже я сам?

Проходят долгие минуты, когда я пытаюсь выглядеть спящим, а Джерард просто сидит, пропуская мои волосы сквозь тонкие пальцы, и смотрит на меня "спящего". Это успокаивает меня, и мне на самом деле становится трудно бодрствовать. Это чувство безопасности, которое я испытывал вчера, когда он сидел со мной в коридоре, это реально было только вчера? Кажется, что много-много лет назад. Дождь тихо стучит по крыше, почти как колыбельная...

И затем я слышу пение. Тихое, настолько тихое, что я едва могу расслышать его. Я уверен, что никогда раньше не слышал эту песню. И чёрт, это заставляет меня захотеть заплакать. Джерард - тупой, вечно источающий сарказм Джерард, - поёт. Для меня. Или "спящего" меня, потому что я уверен, он бы никогда не сделал этого, если бы я не спал. Я напрягаю слух, ловя каждое слово его драгоценного голоса.

А потом я вдруг замираю, понимая две вещи:

1) Я улыбаюсь, как полный дурак, и

2) Мои глаза широко открыты, и я смотрю прямо на Джерарда.

Как я, чёрт возьми, это допустил?

Уже слишком поздно снова закрывать глаза, и если я попытаюсь это сделать, то буду выглядеть просто глупо. Наши глаза в буквальном смысле замыкаются друг на друге, и никто не отводит взгляд. Так что я делаю ещё более глупую вещь и просто продолжаю смотреть на него и улыбаться. Мои глаза начинают слезиться, так что я быстро мигаю пару раз. Он усмехается.

– Я победил.

– Что? – я удивлён и растерян.

– Ты моргнул, так что я выиграл.

Мне требуется секунда, чтобы переварить то, что он сказал, но потом я понимаю, что он имеет ввиду.

– Так нечестно! – протестую я. – Я не знал, что это было соревнование!

Его улыбка становится ещё шире, если это возможно, и он с наслаждением смеётся.

– Ну, очевидно, что это твоя вина, нужно быть более наблюдательным, – отвечает он, даже не пытаясь скрыть своё очевидное ликование.

Доверьте Джерарду Уэю превращать серьёзные моменты в грёбаные гляделки.

Я сдаюсь и надуваю губы, даже не пытаясь хотя бы присесть и занять более достойное положение. Я собираюсь продолжать лежать в своей грёбаной комнате, и Джерард просто должен смириться с этим.

Видимо он тоже так считает. Но он находит выход и просто ложится рядом со мной на кровать, лицом к лицу. И, чёрт возьми, всё ещё улыбаясь.

– Джерард, – шиплю я, нервно поглядывая на закрытую дверь. – Что если моя мама решит зайти?

– Называй меня Джи.

– Какая разница?

– Для меня разница есть. – Я вздыхаю и закатываю глаза.

– Хорошо, Джи, что если -

– Нет, не так. – Я сердито смотрю на него.

– В чём теперь дело?

– Не так, – повторяет он.

– А как?

– Скажи это без сарказма. Скажи это, как я говорю. – Я краснею.

– Честно, я не понимаю, почему -

– Давай, скажи, как я.

Всё моё лицо покрыто пятнами, я уверен. Я пытаюсь ответить ему, но все слова выходят непонятной смущённой ерундой.

– Я же тебе нравлюсь, не так ли? – он приподнимает брови.

Я снова бросаю на него сердитый взгляд, прежде чем неохотно киваю головой. Потому что Бог знает, что это правда. Ну, так как я не верю в Бога, то карма знает, что это правда. И карма отрежет мне яйца, если я совру Джерарду.

– Так называй меня Джи, – ухмыляется он. Я проглатываю моё смущение, хотя оно и так окрашивает моё и без того пылающее лицо в красный.

– Что если зайдёт моя мама... Джи?

Он снова усмехается, ублюдок, продолжая смотреть на меня всё так же торжествующе, и кажется, чувствует себя очень даже комфортно на моей подушке.

– Она не зайдёт, – уверенно отвечает он.

– Откуда ты знаешь?

– Сомневаюсь, что она захочет нас прервать. Она думает, что я твой бойфренд.

О, как же я хочу стереть эту самодовольную улыбку с его прекрасного лица. Но я слишком занят, потому что давлюсь воздухом.

– Что? – я задыхаюсь, говоря быстро и бессвязно, как ненормальный. – Ты сказал ей об этом?

– Нет, но я заметил, как она посмотрела на меня, когда я сказал ей, что пришёл к тебе. Она подмигнула мне, Пэнси, – говорит он, выглядя довольным собой. – Она что, разве не знает, что ты гей?

Я замолкаю и закрываю глаза. Ох, чёрт, это всё-таки случилось...

– Она не знает? – восклицает он радостно. Очевидно, что он находит моё смущение забавным, с другой стороны, я не могу видеть его веселье. – О, Пэнси, не говори мне, что ты до сих пор не рассказал ей! В смысле, посмотри на себя! – хохочет он. Мои глаза распахиваются.

– Что значит "посмотри на себя"? – спрашиваю я. Теперь я очень взволнован. Я не из тех, кто очень открыто выражает свои эмоции, но сейчас я в этом не слишком уверен. 

Джерард продолжает смеяться, пока я хмурюсь. Наконец, он говорит:

– Не обижайся, Фрэнки, но я знал, что ты гей, ещё в тот самый первый раз, когда Майки привёл тебя к нам домой. Почему ты думаешь, я так старался заставить тебя поговорить со мной?

– Так ты соблазняешь всех молодых мальчиков-геев, которые появляются в вашем доме? 

Он смотрит на чертовски серьёзного меня, видит, что я чуть ли не с ума схожу, и пытается выдать последние смешки за кашель. Очень благородно с его стороны.

– Прости, – извиняется он, и я поражён тем, как мгновенно из шутника он становится искренним. – Я просто... ну, я знал, что ты гей, Фрэнки. Это не слишком очевидно, но я это знал.

Я всё ещё раздражён и смущён. Так что я считаю обязательным проигнорировать его извинения и поворачиваюсь к нему спиной.

Затем он нависает надо мной и целует. Прежде чем я могу понять происходящее, мои руки сами запутываются в его волосах. Тихий стон формируется в моём горле, и я стараюсь подавить его. А потом он отстраняется.

– Я действительно извиняюсь, если обидел тебя, – говорит он по-детски искренне. Я могу сказать, что он действительно сожалеет о том, что смеялся надо мной, и что он просит у меня прощения. – Просто ты всегда казался мне парнем, который не скрывает такие вещи.

Я почти фыркаю... почти. Я - чемпион "Быть Невидимым", не скрываю часть себя? Вот это уже смешно.

Но я не смеюсь, потому что он выглядит искренним и виноватым, а я не хочу видеть его расстроенным. Ну, то есть, я в какой-то степени хочу увидеть его расстроенным, я ведь обижаюсь на него, верно? Но вместо этого я предпочитаю его поцеловать.

И как я говорил, поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. Поэтому, когда я улыбаюсь, немного наклоняюсь и снова соединяю его губы с моими, я на самом деле говорю: "Я прощаю тебя, Джи".