…По тёмным кулуарам, по запутанным, как лондонское метро, коридорам, бежит человек, словно по бесконечному лабиринту. Уж не по одной ли схеме строили подземку и эти мудрёные переходы?.. Кто знает… Человек бежит, задыхаясь и ощущая невыносимую боль в подреберье, но нет времени на остановки. Некогда перевести дыхание!.. Впереди замаячили оранжево-красные огоньки осветительных ламп. Всё в этом театре окрашено в кровавые оттенки. Это кровь всех тех, кто положил свою жизнь на алтарь искусству, а теперь этот алтарь вдруг зашатался и почти рухнул. Почти. Но сегодня вечером он сам себя похоронит, красиво, торжественно, с помпой и размахом, похоронит себя в цветах, овациях и криках «браво», как и подобает такому исполину, как он. Загнивающий театр «Incubus» исполняет свою фатальную пляску. Тридцать лет сибаритства – и прекрасная смерть. Завершить её надо премьерой, премьерой на один день. «Ultima Ratio» - не правда ли, судьбоносное название для банальной пьесы, закрывающей сезон и всю эту странную и затемнённую, как и свет в гримёрке, жизнь?.. «Последний довод». Это ирония судьбы. …Человек, бегущий по виткам коридоров и лестниц, есть ни кто иной, как Фрэнк Айеро, исполнитель главных мужских ролей уже около десяти лет. Ему сейчас тридцать три года. Он был женат пару лет назад, но развёлся: разочарование, постигшее его в браке, было просто ужасно. Что ж, в наш циничный XX век очень модно сорить людьми, деньгами, чувствами… Фрэнк сегодня исполняет роль мужа главной героини в финальной постановке. Натали, их бледная нервозная дива, играет машинистку Генриетту, чей муж Антоний, роль которого досталась мистеру Айеро, является успешным юристом, обожающим свою жену. Но не всё так просто: коварная Генриетта влюбилась в друга и по совместительству коллегу по работе Антония, в адвоката Мэлсона. Чем же окончится спектакль, будет ли выход из этого любовного треугольника?.. Фрэнк и сам не знает. Нет, он читал сценарий, такие прекрасные сценарии, которые пишет их гений Брендон Ури, не просто читают, а буквально глотают, не жуя, впитывают, как пористые губки, задыхаясь в истоме от каждого ёмкого слова, выведенного рукой Брендона, но на сей раз Айеро слукавил: он дочитал сценарий до финального акта, а развязку оставил нетронутой, решив сыграть её по своему сценарию. Что ж, на проводах самого себя позволено и не такое. Пусть чудит. Сегодня можно. …Уже раздалось два звонка, а Фрэнк, всё идёт и никак не может добраться до заветных занавесок из тяжёлой парчи насыщенного вишнёвого оттенка, достойного украсить собой даже императорское ложе, если бы императоры ещё существовали в тридцатые годы ХХ столетия. Он взволнован, он встревожен; лёгкая изморось пота поблескивает на его чуть припухлых белых щеках, неровные, но хорошие белые зубы начинают покусывать полную капризную нижнюю губу. У Айеро детское милое личико, из-за которого ему пророчили навеки застыть в образе глуповатого юноши-плута из несерьёзных водевилей, но Фрэнк сумел доказать, что он – только драматический актёр, пафос и буря эмоций идут у него изнутри, а что касается излишне нежных черт лица… На такие случаи и был изобретён грим. Лёгкое касание кисточки, дуновение ветерка из пудры, быстрые движения пальцев, густо зачерпнувших белил – и перед нами предстаёт молодой человек с пронзительным взглядом густо-золотых глаз с лёгкой примесью малахитовой дымки, болезненно-белой кожей, драматично запавшими тёмными веками, иссушенными губами и гладко зачёсанными назад блестящими от помады чёрными волосами. Не осталось и следа от инфантильности и ветрености в неразумном взгляде, только мирская печаль и неизведанная, сосущая душу тоска по давно ушедшим в небытие фантомам. Все люди, которых он знал, уже давно обратились в призраков, наяву и воспоминаниях, но один упорно не желает утрачивать материальные контуры и медленно растворяться в водовороте неумолимого Времени. Он один властвует над Фрэнком, вопреки всем законам жанра и морали. Он сам себя короновал и сам превратил себя в самый навязчивый ночной кошмар Фрэнка. Джерард Уэй. *** …Ему тридцать пять, он никогда не был женат, но у него есть внебрачный ребёнок и сходящая по нему с ума девочка из газетного киоска, где он покупает дешёвые крепкие сигареты, что его, впрочем, мало волнует, кто от него родился и кто бьётся в припадках при виде него. Он же священнослужитель Искусства, его покорный жрец, кладущий на Алтарь самые щедрые жертвы. Он пришёл в этот театр с улицы, неопытным двадцатишестилетним парнем из порта, где он работал грузчиком, а по вечерам пел в кабаках, развлекая публику. Фрэнк тогда уже проработал в театре чуть более трёхсот шестидесяти пяти дней, поэтому, несмотря на то, что он был младше Джерарда на два года, он ощущал себя старше, опытнее и мудрее, что давало ему право со снисхождением и благосклонной улыбкой глядеть на застенчивого парнишку со странным акцентом, которого, правда, быстро перевоспитали в истинного джентльмена: учителя подобрались уж больно толковые и терпеливые, а ученик оказался вполне способным к схватыванию чего-то нового. А потом Джерард расцвёл, распустился и заблагоухал, как нарцисс. Циничный, ухоженный, слегка утомлённый светской жизнью молодой мужчина с повадками воспитанника Итона. Эта реинкарнация Уэя была удивительна и так внезапна, что Фрэнк даже не заметил, как все его блестящие роли и перспективные проекты вдруг перетянулись к Джерарду, как магнитом. И на миг померкли софиты, чтобы осветить нового Короля. Так родилась Ненависть к этому успешному выскочке. А потом так же быстро и стремительно проклюнулась в застоявшейся душе и Страсть к этому же мерзавцу. *** В зале с тусклой позолотой на причудливой лепнине, пыльными пурпурными кулисами, нависающими над сценой довлеющими полукружьями, старыми бархатными креслами кровавого цвета и с вытертыми багровыми коврами собралась публика, буквально набилась в помещение, готовая с жадностью наблюдать за предсмертной пляской этого исполина, ныне подкосившегося и рухнувшего на колени. Всюду явственно виднелись и ощущались помпа, размах, с которой собрались справлять проводы по театру, особенно отчётливо выделялась томная печать трагедии на измученных лицах актёров, приводящих себя в порядок перед зеркалами, будто им предстояло выйти не на сцену, а присутствовать на будущей тризне для уходящего в мир иной. …Полутёмные гримёрные комнаты, запутанные коридоры, лестницы, круто уходящие вверх, ага, а вот рядом с подсобкой стоит всё тот же кривой амбал Хью, бывший моряк, с повязкой на глазу, пашущий за всех техников, он таскает на себе декорации, реквизит, разводит занавес и жутко ухмыляется Фрэнку перед началом каждого спектакля, желая таким своеобразным способом удачи: Хью нем. Интересно, а понимает ли он, что это торжественная предсмертная агония, а не новый расцвет этого огромного таинственного организма, поглотившего их всех?.. Фениксы бывают только в сказках, но не в жизни. Здесь бы их быстро сожрали любители поохотиться на редкости и диковинки. Айеро задержался сегодня на целый час у своего костюмера, старой ворчливой полячки Барбары, из-за чего пропустил финальную репетицию, собрание у Торо, дающего наставления своей труппе, и свидание с Джерардом. Они условились встретиться в шесть в старой гардеробной, однако Айеро не пришёл. Барбара слишком долго возилась с его костюмом, ей решительно всё не нравилось в облике Фрэнка. - Посмотри, на кого ты похож! – скрипела она старческим дребезжащим голосом, попыхивая излюбленной трубкой и больно коля тело Айеро булавками и иголками, из-за чего он раздражённо шипел. – Эта дура Анита из мастерской вообще не умеет шить, я попрошу Рэймонда уволить её к чёртовой бабушке, прости, Господи!.. Кто же так шьёт?! Тут складка, тут смято, здесь слишком узко, а тут вообще всё висит, как на пугале… Вот пусть она берёт и на мужа своего надевает такой костюм, если у такой дурочки вообще когда-нибудь появится муж… Она всё ворчала и ворчала, на ходу перекраивая наряд Фрэнка, а он терпеливо вздыхал и молча ждал, когда же старуха прекратит оправлять его пиджак и брюки. Наконец, спустя почти час, она последний раз щёлкнула ножницами, смахнула с плеча Айеро пылинку и, оправив его пышно завязанный серо-голубой шёлковый платок, подтолкнула к двери: - Иди уже скорее и в следующий раз проси шить тебе костюмы кого угодно, но не Аниту, а не то она тебе скроит… - Барбара, другого раза уже не будет, - грустно улыбнулся Фрэнк, обернувшись к ней на пороге. - Ах, да, точно, - растерянно промолвила полячка, - я всё время это забываю… Ну, иди с Богом!.. …И вот он уже очутился у подножия грубо, наспех сколоченных ступеней, ведущих на сцену сквозь кулисы. Его дорога на Голгофу. Его путь в вечность. Последний раз, и больше – никогда. Это последний выход на сцену, последний триумф, последнее купание в лучах славы. Всему однажды, увы, но приходит конец. И надо уметь с достоинством его принять. Шаг – и его ослепляет свет юпитеров, режет глаза, подобно нестерпимому сиянию Солнца. Ещё шаг – и воспоминания сумбурным вихрем врываются в его сознание, проносятся в голове подобно вспышкам молний, режущих глаза. Сердце колотится, как сумасшедшее. Первая ступенька. …Их первая драка в каком-то баре в Ист-Энде из-за сценария, который они никак не могли поделить. Фрэнк разбил Джерарду губу и изуродовал левую скулу фиолетовым кровоподтёком своими крепкими костяшками пальцев, а Джерард оставил на его лице идущие наискось царапины, сочащиеся сукровицей. В итоге никто так и не сыграл эту злополучную роль Ромео, потому что грим не сумел скрыть следы их драк, а что за Монтекки с изувеченным лицом?.. Роль уплыла к другому актёру. Брендом с Рэймондом в тот раз орали на них так, что казалось, стены театра обрушатся от стыда и навек похоронят двух своих неразумных детищ, чтобы те не смели больше совершать подобных глупостей. Фрэнк тогда месяц избегал Джерарда и всячески пытался выжить его из театра, но неудачно: Ури с Торо опекали Уэя, как могли, не давая Айеро заклевать его насмерть. Вторая. Перемирие после драки вечером в сквере возле Темзы. Джерард тогда кормил уток батоном, изредка откусывая от буханки мелкими белыми зубами и быстро глотая сдобу, а Фрэнк о чём-то долго рассуждал, сетуя на несправедливость жизни. Когда он дошёл до точки кипения в своих злых, жгучих, едких монологах, Джерард протянул его кусок батона и предложил съесть его, ведь говорят, что от сдобы добреют. Айеро недоуменно посмотрел на него, с опаской взял из рук этого странного парня батон и съел его, удивляясь нежному привкусу корицы и ванили и тающему во рту тесту. «C’est un pain blanc français», - томно, в нос протянул Джерард. Фрэнк ничего не понял: он не знал французского, и поэтому промолчал. А потом они гуляли всю ночь по набережным, проспектам, паркам, скверам и болтали, болтали, болтали… Тогда Айеро понял, что Джерард – это целая Вселенная, для изучения которой ему потребуется вся жизнь, но он готов. Готов отдать все свои прожитые годы, лишь бы понять, что за человек скрывается за этой кукольной личиной. В жизни каждого должна быть загадка, не дающая ему покоя. Джерард Уэй стал этой самой желанной тайной. Третья ступень. Первый поцелуй. Это было зимой. Они оба возвращались в потёмках домой после особенно удачного спектакля, Фрэнк – в свою небольшую, но уютную квартиру недалеко от центра Лондона, которую ему купил отец в честь двадцатипятилетия сынаа и его творческих успехов, Джерард же понуро брёл рядом с Айеро, не желая возвращаться в свою нору, где он ютился со своими приятелями из судоходной верфи. Мороз был небольшой, но дул промозглый ветер, пронизывающий до костей, и оба парня замёрзли в своих лёгких драповых пальто. У Фрэнка во внутреннем кармане была фляжка с коньяком, и он тут же предложил горячительный напиток Уэю. Скованными морозом пальцами тот принял флягу из рук Айеро, а потом залпом выпил весь коньяк под удивлённый возглас Фрэнка, сразу же разомлев от божественного тепла. Айеро предложил отметить успех у него дома, где нет назойливых квартирантов и пьяных криков морского сброда. Джерард согласился. Полыхал огонь в камине, Джерард протягивал к огню руки и жмурился от блаженного тепла, как раздобревший домашний кот, развалившись в резном ореховом кресле. Фрэнк принёс амаретто и шоколад, они пили, молча смотрели на всполохи пламени, а затем Айеро признался, что последний год был самым странным в его жизни, потому что ещё никогда прежде он не испытывал столько эмоций к одному человеку, который должен быть просто серым миражом в его сложной судьбе. Джерард бесстрастно смотрел на изливающего душу Фрэнка, а затем вдруг тихо рассмеялся. Этот глумливый рассыпчатый смех вывел Айеро из себя, и он, решительно отодвинув от себя бокал с алкоголем, сверкнул глазами и грозно навис над Джерардом, вцепившись в ручки его кресла, а затем вдруг неловко, но властно поцеловал парня, резко оборвав его неуместный смех. Поцелуй был крепким, терпким и сладким, но очень странным и грубым. Джерард лишь сверкнул глазами и оттолкнул Фрэнка, а затем опрометью выбежал из его жилища, а затем неделю не появлялся на репетициях. А через месяц он уже въехал в квартиру на этаж выше Айеро, выхлопотанную благодаря заботам Брендона, чтобы быть ближе к своему воздыхателю. Четвёртая ступенька. Раскалённый воздух, свинцом вливающийся в лёгкие. Мокрый затылок, прижавшийся к медленно запотевающему зеркалу, свидетелю всех их развратных утех. Обнажённые крепкие бёдра цвета раннего снега, судорожно сжимающиеся пальцы, намертво вплетённые в длинные чёрные кудри, тихо шуршащие под грубоватой кожей подушечек на пальцах, вздымающаяся грудь, поблескивающая от пота. Таинственный полумрак, единственное бра справа от зеркала и рассеянный мутно-оранжевый свет. Прерывистые крики и гортанные вздохи, скользящий по возбуждённому члену влажный податливый рот, трепещущие ресницы, мерные покачивания головой, колени, стынущие на бетонном полу. Напряжение, духота, вакуум. Зелёные глаза, глядящие снизу вверх, гипнотизирующие обладателя глаз цвета коньяка. И густой солёный запах спермы, моментально наполнивший крошечное помещение гримёрки, когда она выступила на багровых губках вязкими тонкими нитями, прочно связав их с ещё немного подрагивающим членом. Ласковое прикосновение к пышущим жаром щекам и поцелуй, полный нежности и благодарности. Минута страстных объятий – и оба расходятся, каждый в свою сторону, на ходу оправляя примятую и слегка влажную от пота и влаги спермы одежду. …Каждый шаг даётся с превеликим трудом. Пятый. Дикие, животные поцелуи на ночных улицах в грязных, пропахших отбросами и помоями подворотнях, но их это мало волнует. Страсть, похоть, влечение – вот что ими движет уже почти три года. Они ни на что не обращают внимание, они упиваются друг другом. Бесконечные объятья и поцелуи с привкусом ночной влаги и бодрящего свежего ветра. Запах блестящего асфальта, огни истерично мигающих и потрескивающих фонарей. Приглушённый шум города. Шестая, скрипящая, доска. Безумный секс на чужих постелях со скрипучими матрасами, недовольными тем, как жестоко сминают их истончившиеся пружины. Крики, стоны, полные боли, полные наслаждения. Влажное трение двух бледных грациозных тел друг о друга, злобно впившиеся ногти в нежную кожу на бёдрах, ошалевшие глаза, вонзившиеся взглядом в покрытое испариной лицо, искажённое мукой. Быстрые шлепки плоти о плоть, разрывающая изнутри боль, приходящий ей на смену мощный экстаз. Смешавшиеся воедино кровь, пот, слёзы и сперма. Робкие поглаживания усталого тела под боком, короткие касания губ и тихий сон, накрывающий обоих изнурённых влюблённых. Седьмой шаг. Нетерпеливые ласки и поспешный петтинг в тёмных закоулках кулуаров, под лестницами и в подсобных помещениях, где их мог застать каждый, в пустом зрительном зале после репетиций и на пыльном чердаке театра, захламлённом различной старинной рухлядью, среди которой попадаются и настоящие раритеты. Именно здесь Фрэнк и нашёл искусно расписанную фарфоровую шкатулку с пасторальными мотивами, которую он подарил Джерарду на день рождения, предварительно придав бесценной вещице блеск и свежий вид, а Уэй выудил из груды мусора прекрасно сохранившуюся Библию, правда, слегка пожелтевшую, но почти нетронутую временем. Оно пощадило этот священный фолиант, как не щадит никого из своих рабов – людей… Восемь. Пройдено уже восемь ступеней, отделяющих его от вечного забвения. Крики, ссоры, скандалы и драки, непременно заканчивающиеся бурным сексом, извечное выяснение отношений между занятиями дикой, необузданной любовью. Секс, слишком много секса, его очень много, вся жизнь – одна сплошная череда пенетраций, фрикций и оргазмов разной степени извращённости и мощности. Философские рассуждения о высоких материях, приватные репетиции на дому, вечера, проведённые с бокалами коньяка у камина и в простынях наподобие римских тог, которые скрывали восхитительную наготу мужчин, ещё больше дразня и распаляя. Театральные будни, пропахшие приторным ароматом помады для волос, тонкими женскими духами и тяжёлой удушливой пылью кулис. Это их жизнь, такая же странная и непонятная, таинственная даже для самих её обладателей, покрытая извечным налётом, тонкой плёночкой мрака. Они живут на грани света и тьмы, не в силах разрушить это наваждение и заклятье: оковы слишком сладки и желанны, чтобы их разорвать. Девять. Кровать, застеленная кровавым шёлком; восемь лет в театре привили Айеро вкус к этим насыщенным тёплым оттенкам крови, заката и переспелых благородных ягод. Джерард уже два с половиной года живёт этажом ниже, чем он обитал раньше, продав квартиру и переселившись к своему ненасытному любовнику. Им прекрасно вдвоём, несмотря на постоянные мелкие прения и бытовые ссоры. Они слишком милы и наивны, чтобы всерьёз переживать из-за каких-то мелочей. Чем тратить нервы понапрасну, лучше проживать жизнь в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая, особенно в чувственных плотских утехах. Именно поэтому на багряной невесомой ткани белеют два прекрасных свежих тела, изогнутых в пикантной позе, лёжа на боку: голова каждого из парней находится между ног другого. Тела изгибаются, извиваются в сладострастии, подобно гибким ядовитым змеям. Острые лопатки двигаются под тонкой белоснежной кожей, пальцы слепо скользят по коже, оставляя на ней мгновенно краснеющие следы, губы максимально плотно прижаты к каменно-твёрдым, сочащимся от невыносимо мучительного желания членам, головы двигаются в одинаковом размеренном темпе, дыхание становится всё затруднительнее, простыни сминаются и расправляются под движущимися мускулами, чёрные волосы скользят по бедру и члену, щекоча нежную кожу, каштановые локоны игриво касаются согнутых коленей, лаская кожу своей прохладой. Нежный минет, преисполненный истомой и сладостью. Наслаждение в унисон. Одна феерия на двоих. Это просто восхитительно!.. Десять. В горле пересохло, в сердце вонзили тысячу иголок. Загородный особняк Джерарда неподалёку от Вены. Роскошный вишнёвый сад со спелыми, налитыми густой бордовой кровью ягодами, так и тянущимися в сторону окон, будто умоляя людей скорее полакомиться этой сочащейся багрянцем плотью. Тихий золотой вечер, похожий на глаза Фрэнка. Зелень сада, тронутая полупрозрачной тенью, - очи Джерарда. Гостиная, озарённая последними лучами мирно засыпающего на приволье солнца. Роскошный гарнитур из красного дерева с нежной обивкой из белого шёлка. Крепкое мощное кресло, на котором полусидит разомлевший от него Фрэнк, полностью голый. Его глаза, опьянённые страстью, прикрыты веками, тёмные ресницы трепещут, как у наркомана в момент эйфории, с припухлых детских губ то и дело срываются гортанные стоны, тяжёлые, как и крупные капли пота, стекающие с чеканной шеи на упругий плоский живот. Пальцы Фрэнка предельно напряжены, они впились в податливую нежную кожу цвета сахара, оставляя на ней отметины в виде полукружий ногтей. Пальцы намертво вцепились в полные бёдра, мерно поднимающиеся и опускающиеся между широко разведёнными ногами Айеро. Их обладатель дышит часто и почти панически, стараясь за один вдох наполнить лёгкие как можно большим количеством кислорода, но здесь нет воздуха, только молекулы страсти, похоти и разгорячённых тел. Он почти скулит, запрокинув назад голову и подставляя белое нежное лицо под насыщенные янтарные лучи. Он осторожно и мягко насаживается на своего любовника, обхватив его за шею нервными пальцами и что-то бессвязно шепча. Из его хорошенького ротика слышны стоны, прерываемые томными движениями языка, облизывающего губы, к которым тут же приникает ненасытный, жаркий рот Айеро. Плечи Джерарда развратно обнажены белой полупрозрачной рубашкой, подчёркивающей великолепные изгибы тела, контрастирующей с чёрным мягким каскадом волос, в который врываются вездесущие властные пальцы Фрэнка. Юноша c медовыми глазами, оторвавшись от губ возлюбленного, как безумный, припадает к его шее, груди, ключицам, плечам, и целует, и кусает оголённую кожу, доводя любимого до криков экстаза… Почему же Джерард никогда не бывает сверху, почему он не ведёт, а ведом?.. Просто Дивы всегда снизу, даже если они и находятся сверху… Одиннадцатый шаг. Ступни, словно налитые свинцом. Ванная комната в их совместной квартире, обложенная чёрным глянцевым кафелем. Небрежно разбросанная одежда на полу, о которую мягко запинается нога Фрэнка. Хохочущий Джерард в ванне, наполненной … шампанским. Да-да, именно этим благородным напитком!.. Только-только отшумела их премьера «Отверженных» по роману Гюго, Джер, опьянённый эйфорией, сразу же уехал домой, чмокнув Фрэнка в губы на прощание и пообещав устроить ему потрясающий сюрприз ночью, как только Айеро вернётся в их убежище. Заинтригованный Фрэнк, промаявшись в постепенно пустеющих коридорах театра полтора часа, потерял терпение и помчался домой, предвкушая наслаждение подарком. Каково же было его удивление, когда он застал любимого не на их роскошном ложе, устеленном ветками терновника и лепестками бордовых тюльпанов (Уэй тяготел ко всему мрачному и загадочному, овеянном дыханием тьмы и Смерти), а в этой посудине, до самых алых краёв наполненной розовато-кремовой шипучей жидкостью!.. Раскрыв рот от удивления, Фрэнк во все глаза глядел на бесстыже оголённого Джерарда, а тот игриво хихикал и норовил плеснуть в изумлённого любовника шампанским, капризно дуя губки оттого, что к нему не желают присоединиться. Фрэнк и сам не понял, как влажные руки с тихо шипящими пузырьками на тонкой мраморной коже вцепились в его рубашку и мгновенно сдёрнули её вниз и отбросили к остальной одежде, успевшей остыть от тепла тела хозяина. За рубашкой последовали и брюки, а сам Айеро уже погружался в пенистую жидкость, с удивлением замечая, насколько приятна и щекотлива её колющаяся прохлада. Джи с хитрым видом наклонился и вынул из-под ванны початую бутылку «Вдовы Клико», а затем полил из неё кожу Фрэнка и прошёлся упругим жарким языком по покатому плечу, слизывая сладковатый напиток. «Твой вкус божественен», - прошептал Джерард, прикусив мочку уха Фрэнка. «Ты гораздо вкуснее», - проговорил в губы Джера Айеро и тут же впился в них, смакуя их плоть, а затем рот проскользил ниже по коже, засосав эпидермис над пульсирующей венкой. Джерард постанывал и поливал шампанским разгорячённого Айеро, не замечающего потоки алкоголя, омывающие его грудь и волосы, он был слишком занят тем, что страстно кусал и посасывал сахарную кожу Джерарда, таявшего в его руках. Струи «Вдовы Клико» упруго ударялись о разгорячённую кожу Айеро и искристыми брызгами оседали аппетитно блестящий пол, бесшумно скрываясь в складках сваленной в кучи одежды. Это был необыкновенно томный, сладкий поцелуй с шипящим на кончике языка, дразнящим привкусом, а потом было чистое безумие, расплескавшее на пол всё шампанское, и по его поверхности поплыли комчатые белые сгустки, похожие на желеобразный речной жемчуг… Двенадцатая ступенька, почти конец. Брендон Ури, сатанинский сценарист театра, мужчина около сорока лет с удивительно свежей и очаровательной внешностью двадцатилетнего кареглазого юноши с матовой кожей, каштановыми волосами и сочными губами. Он льстив, хитёр и жесток, как лиса в засаде: ни одна пташка с ярким опереньем не проскользнёт мимо его острых зубок. Пусть он и воплощение Мефистофеля, но он гениален. Тщеславен, себялюбив, горд и мстителен, он бы только и делал, что сидел на обглоданных черепах своих поверженных соперников и век бы любовался собой в идеально начищенное зеркало. Однако он пишет самые восхитительные сценарии, которые когда-либо видывали лондонские театральные кулуары. Сорокалетний Рэймонд Торо, эксцентричный режиссёр, совладелец театра «Incubus», бывшего «Le Grand Ciel», превративший это мерзкое название в самое узнаваемое слово среди британских театралов, критиков и актёров. Выходец из Пуэрто-Рико, младший сын в нищей семье, сбежавший из родного Сан-Хуана сначала в Нью-Йорк, а затем и в Лондон, чтобы посвятить свою жизнь манящему его искусству, а не сборке хлопка, чем промышлял его дед, отец и старшие братья. Ему удалось наглостью и обманом пробиться в труппу тогдашнего режиссёра Берта МакКракена, который разглядел харизму в этом странном настойчивом мальчишке и отдал ему все роли сильных духом мальчиков, бросающихся грудью на амбразуры во время войны и любви. Впоследствии повзрослевший Торо выжил из театра своего наставника, заняв его место. Крупный мужчина с чёрными глазами и пшеничными кудрями, с волевым гневным лицом и почти женским, нежным голосом, он был грозой всего лондонского бомонда, потому что мог казнить и миловать не только своих разряженных шутов из труппы, но и всех, кто барахтался в грязи у подножия его трона. О его ненормальной любви к красному цвету судачили все, кому не лень; именно благодаря его инициативе театр и превратился в некое подобие мрачного будуара в мрачных тонах венозной крови. А некоторым нравилось, Джерарду, например… И, наконец, Роберт Брайар, тридцативосьмилетний магнат, филантроп и просто добрейший человек, глава Британского Национального Банка, человек грубый по природе и почти примитивный, но весьма тяготеющий к высоким материям и эфемерным актрисам, подобным экзотическим бабочкам. О, это именно Брайар, старинный приятель Рэймонда, и стал официальным спонсором театра, его благотворителем и покровителем, благодаря чему в казну «Incubus» и потекли золотые реки. Что может быть проще: поставить пафосный спектакль, после представления подослать в роскошную ложу господина Брайра парочку доступных старлеток и попросить их пококетничать с господином магнатом, не забывая при этом затрагивать серьёзные и мудрые темы?.. А потом разомлевшего белобрысого увальня вывести под белы рученьки и укатить с ним в ресторан, где сахарно улыбающиеся Брендон и Рэймонд начнут наперебой поить своего закадычного дружка, вытаскивая у него из щедрого кармана очередные тысячи фунтов «на нужды театра»: на любовниц, на новые виллы в Средиземноморье, на золотые слитки в бронированных сейфах… Вот кто на самом деле заправлял театром, держал его в кулаке и вместе с ним до хруста сжимал и все остальные храмы Музы Трагедии, создав монополию на лучшие постановки и на самых талантливых артистов. Это было трио воров и мошенников, разбойников с большой дороги, которые были настоящей бандой, а все актёры – потешники и наложники при их дворе. Кто уродлив – тот скоморох, кто красив – тот раб невольный красоты… Финальный шаг, влекущий его в пропасть, разверзшуюся под ногами. Борются сильные мира сего, а страдают его низшие порождения, те, которым век суждено ползать на брюхе, не смея поднять голову вверх и посмотреть на солнце. И, какие бы роли, пронизанные пафосом и мудростью, патетичностью и глубиной, они ни играли, все эти размалёванные лица так и останутся лишь пёстрой толпой слизней, карабкающихся вверх по изножьям трона Трёх Божеств. Театр развалился из-за ссоры Торо и Ури с ни в чём не повинным бедолагой Брайаром. Просто в один момент он понял, что его в наглую обманывают эти два трупоеда, высасывая из него все денежные средства, чтобы затем их с шиком прокутить. Актёры живут впроголодь, только бриллиантам этого сброда милостиво позволено купаться в масле благополучия, чтобы они не роптали. Пирог делили долго и скрупулёзно, а в итоге самый большой ломоть откусил разозлённый Брайар, оставив этого исполина истекать кровью и корчиться в муках. Не прошло и недели после грандиозного скандала между сценаристом, режиссёром и спонсором, как театр срочно признали банкротом и принялись поспешно его хоронить. Ещё отчётливо помнится то смятение и паника, которые царили в застенках театра в первые дни после трагического известия; актёры обезумели и суетились, как крысы на одновременно горящем и тонущем корабле. Всё метались из стороны в сторону, словно пытаясь избежать какого-то мощного проклятия, рикошетящего от стен этого злосчастного заведения. Шум, ругань, стоны, припадочные вопли – вот какую музыку последних двух недель запомнил Фрэнк Айеро. И ещё он помнил перекошенное от злости, красное лицо взбешённого Роберта, когда он с пеной на губах проклинал своих друзей-предателей и плевал на его порог, с треском захлопывая за собой дверь, и никто не смел его остановить. Так и началась медленная агония их бессмертного святилища… Всё. Надо собраться с духом и взглянуть в лицо своему поражению. Прими его с улыбкой, Фрэнки: так короли встречали свою Смерть. …Последний звонок, дребезжащий и тревожный. По ком звонит колокол?.. Хью, оскалив кривой рот, тянул отчаянно скрипящую лебёдку, разводя кулисы, за которыми прятались декорации кабинета Антония. «Чего ты так долго»? – явственно читался укор в единственном грязно-синем глазе добродушного амбала. - Извини, старик, - похлопал его по деревянному плечу натужно улыбающийся Айеро, - я слегка задержался у своей костюмерше. Знаешь, Барбара – она такая ворчливая и болтливая!.. И зачем только Бог дал женщинам язык?! Уж лучше бы он даровал тебе речь, чем этой пустоголовой старушенции!.. Хью нахмурился, а затем ухмыльнулся и гулко ударил в ответ Фрэнка несколько раз дублённой ладонью по широкой спине. - Удачи! – промычал механик с превеликим трудом. - К чёрту тебя! – прошептал Айеро и, зажмурившись, затаив дыхание, медленно вышел на сцену, остановившись под выжигающим склеры сквозь веки софитом. Так. Медленно открой глаза. Незаметно поморгай. Переведи взгляд на зал. Да, они приготовились, они уже хоронят покойника. Посмотри на своих партнёров. Натали загримирована так, будто напоследок на неё хотели высыпать всю оставшуюся в гримёрках пудру и подводку. Ох, мистер Антоний, а никто и не знал, что ваша жена не Генриетта не скромная машинистка в писчей конторе, а нелепо замаскированная под порядочную женщину шлюха!.. Как шумно и испуганно она дышит!.. Как горят её прозрачные голубые глаза!.. В них тают две льдины, наполняя глазное яблоко безжизненной синевой. Мистер Антоний, успешный юрист, женился явно не на той. Айеро игриво подмигнул ей и едва различимо усмехнулся, но улыбка вышла злой, как оскал волка. …Слева от Натали – две бездонные пропасти цвета летнего мха с жёлтой подсветкой. Две пропасти, затянувшие в себя Фрэнка и укрывшие его в своих чернеющих недрах. Лоснящаяся белая кожа, чёрные брови вразлёт, горделиво вздёрнутый нос, хорошенькие розовые губки и копна волос самого густого, самого насыщенного, самого тёмного оттенка из всех существующих, даже глубже цвета безлунной ночи. Удивительно, что это Натали ушла к Мэлсону, а не сам Антоний: такую красоту надо сразу хватать и бежать с ней без оглядки на край Земли, чтобы не украл кто-нибудь другой, с дурными помыслами и грязными мыслями. Но не стоит делать из Джерарда ангела. Он весь прогнил насквозь. Воспоминания вновь атаковали Айеро, пока он тонул в испуганно-возбуждённых глазах Уэя. …Омерзительные бледные пальцы Брендона, украдкой поглаживающие холёные руки Джерарда, пока они вдвоём шепчутся в отдалении от репетирующей труппы о новой главной роли Джера. …Чувство тошноты и отчаяния внутри от страстных взглядов Рэймонда, бросаемых Рэймондом на смущающегося Джерарда, которые облепляют юношу мутной оболочкой грязи. …Неуклюжий флирт Роберта, пошло шутящего в присутствие нарочито смущающегося Джерарда. О, он теперь мастер в искусстве заливаться нежно-персиковым румянцем, умея точно рассчитать его количество, чтобы не покраснеть до ушей и соблазнить кого угодно своей напускной невинностью. Брайар делает Уэю недвусмысленные намёки, а тот лишь загадочно отмалчивается, играя полыхающими искрами в бесовских глазах и нервно покусывая нижнюю губу. …Измены, измены, измены… С истеричным Брендоном Ури, алкоголиком и поклонником кокаина, с буйным на расправу Торо, с Робертом, могущим быть властным и бескомпромиссным. И бесконечные прощения запутавшегося, нагрешившего дитя. …Перед глазами лишь пурпурный бархат, обрамлённые огоньками рамы зеркал, мерцающие свечи, порывы влажного ночного ветра и нервное дыхание Джерарда во время их поцелуев, его томное лицо и нежный запах пряностей. От Брендона – любовь к шампанскому из сердца Франции. От Рэймонда – страсть к красному цвету и шёлку. От Боба – привычка курить ароматизированные сигареты. Всё ясно. Теперь всё стало на свои места. Теперь он может глубоко вздохнуть и играть со спокойной душой. Ultima ratio – и так всё понятно, нет нужды дальше ломать голову и искать озарение в глубинах подсознания. Когда всё знаешь, жить уже не так страшно. …Два акта отыграно ровно, без антрактов – на этом настоял Рэймонд, - третий подходит к концу. Мистер Антоний узнаёт, кто же является любовником его неверной жены. Это его верный друг, адвокат Мэлсон. Антоний в шоке, Антоний в ярости, он рвёт и мечет, готов убить свою двуличную жену, вопрошает её, чем же Мэлсон, этот изворотливый лгун и мерзкий тип, лучше него, воплощения справедливости и благочестия, Генриетта рыдает, валяется у него в ногах и умоляет простить её. Мистер Антоний долго думает и наконец решает поговорит с противником в последний раз, чтобы раз и навсегда расставить точки над «i». Мэлсон является в их дом, как и обещал; бледный, нервозный, но внешне спокойный и невозмутимый. Он не отстаивает свою любовь, он не унижается перед Антонием, не признаёт любовь ошибкой, но и не торопится ронять своё веское слово, как им разорвать этот порочный круг. Нет. Это уже не надменный Мэлсон стоит на сцене, впившись взглядом почти безумных глаз в Айеро; это растерянный Джерард, метущийся в тревоге, смотрит прямо в его душу и немо вопрошает, как им быть дальше, смогут ли они жить после смерти. Эти глаза Джерарда, такие беспомощные, впервые такие жалкие, раздражают Фрэнка, и он больше не хочет никогда их видеть. Антоний выхватывает из кармана пиджака пистолет – и зал охает, зал замирает, даже Натали и Джерард на секунду отшатываются назад, узрев перед собой оружие. И это не Антоний грозит револьвером сопернику Мэлсону, а Фрэнк Айеро целится в грудь своему любовнику Джерарду Уэю. И тот произносит свой финальный монолог под дулом пистолета, словно последнюю молитву. Бедный, он не знает, что скоро умрёт!.. Он произносит эти слова так искренне, что почти веришь, будто это молится настоящий Джерард, а не та кукла, которая никак не может отмыться от грима и ярких красок своих образов. Это Джерард Уэй, а не Мэлсон, клянёт свою злую судьбу. «Death, death comes sweeping down, Filthy death the leering clown, Death on wings, Death by surprise, Failing evil from worldly eyes, Death that's born As life succumbs. While death and love, Two kindred drums». Голос прерывается, голос дрожит, предчувствуя опасность. «Keep the time To judgment day, An actor in a passion play. Without beginning. Without end. Evermore. Amen!»* Наступает гробовая тишина. И Время замерло. Обманутый Фрэнк всё продумал заранее. Он заменил холостой патрон в магазине на настоящую пулю. На всякий случай, чтобы в суматохе похорон убить себя. Но Джерард заслужил это больше. Молящий взгляд, отказ верить в собственную кончину – неужели он почувствовал свою гибель на интуитивном уровне?!.. Чему тут удивляться: Джерард же утончённая, изысканная натура, остро ощущающая окружающий мир… Он не верит в очевидное, а Фрэнк верит в то, что принял правильное решение. Последняя измена, буквально накануне развала театра, впопыхах, просто ради животного удовольствия, с почти бесчувственным Брайаром, уже на глазах всей труппы, никого не стесняясь – вот точка кипения любого терпения, которое после этого момента испаряется бесследно. Это низость, это дно, это просто прыжок в бездну. Это унижение не только себя, но и того, кто его любил и обожал. Плевок в душу. А такого Фрэнк простить не мог. Курок взведён, и губы почти беззвучно шепчут роковые слова: - Я тебя любил, любовь ты эту предал. Так умри, не доставшись никому!.. Выстрел. Вскрики. Приглушённые вздохи. Едкий запах пороха и гари. Рассеивается дым – Джи лежит на сцене, красиво раскинув руки: он мёртв, из уголка рта у него стекает струйка крови, но это вряд ли кто заметил. Пуля разорвала коварное сердце. Всё. Справили тризну. Похоронили покойника. Толпа молчит, а затем ревёт от восторга, вскакивая со своих мест, неистово аплодируя и требуя актёров на «бис». Театр похоронили пышно и красиво, как и планировалось. Сидевшие в первом ряду Брендон и Рэймонд тоже вскочили с кресел, с тревогой вглядываясь в неподвижную фигуру Уэя, а затем рассеянно заулыбались и зааплодировали, кивая друг другу и тихо переговариваясь. Они довольны, ещё бы!.. А в последнем ряду сидел Боб, который тут же собрался и покинул свою любимую ложу после финального выстрела. Он понял, что тут больше нечего делать. …Айеро немного растерянно улыбался, раскинув руки в стороны и глядя прямо в зал, на чёрные провалы горящих глаз и орущих ртов. Он неровно дышал и дрожал весь от возбуждения. Он сделал это, он смог, он свершил справедливый суд!.. Натали сзади в ужасе смотрела то на убитого Уэя, то на Фрэнка, забыв выйти на поклон, а занавес мерно опускал ворчащий Хью, похожий на Франкенштейна. Кулисы скрывали стоящего в позе распятого Христа Фрэнка, а Джи так и лежал на сцене, заломив тонкие руки и удивлённо глядя в потолок, словно не понимая, за что его убили. Зал ревел и бесновался, требуя вновь и вновь повторить эту эффектную концовку, эту финальную судорогу агонию, а кулисы неумолимо скрывали миниатюрную труппу актёров, которые отныне стали просто бледными призраками. …Всё кончено, господа, можете расходиться. Здесь больше не на что смотреть, уверяю вас. Занавес упал, дым рассеялся, кровь запеклась. Последний комочек земли упал на плотно утрамбованную почву над гробом, и цветы завалили могилу. Finita la comedia
*Смерть грядёт, сметая на своём пути обломки эпох, Грязная смерть мерзкого клоуна-потешника, Смерть летит на крыльях, смерть застаёт врасплох, Она - обречённое зло мирских глаз насмешников, Порождённая уступкой жизни смерть. На протяжении смерти и любви – одна схожая круговерть - Удержи время до Судного Дня, Актёр, в пьесе, пронизанной страстью огня! Без начала, Без конца, Навеки. Аминь.
дикая вещь. настолько атмосферно и чувственно мелькают воспоминания, что я читала чуть ли не с открытым ртом. саундрек добавляет полноты и дикости. не знаю, почему именно "дикость" приходит на ум, но, я думаю, это то самое слово, которое точнее всего опишет эту работу. это дикость не в обычном ее понимании, а нечто еще более мрачное, изящное и пожирающее сознание черным дымом. именно это и чувствовалось при прочтении, ибо работа настолько сильна, что мозг и вправду ныряет в текст полностью. не знаю даже, что еще добавить, хотя идей в голове множество. 5.
мне одолевают столько разных чувств, что я не могу собраться. но одно скажу точно - это великолепно, даже нет, не так, - это восхитительно. говоря без преувеличений и патетичности, это лучшее по качеству письма и красоте слова, что я читала на нфс. серьезно. изящное произведение. спасибо
Великолепная история, завлекающее исполнение, ну вот что еще надо? Ваш стиль письма напоминает мне барокко, но в архитектуре, именно в ней. Вот только взглянуть на здания в этом стиле и сравнить с вашим: такой же витиеватый, богатый на орнамент, но не имеющий ничего лишнего, он просто оплел меня. Даже аристократический. Здесь, в этом фике, лежит особая красота - красота страшных вещей, мрачная красота, красота отвратительной, ничем не приукрашенной реальности. В нем яркая динамика, картины и сцены из него вспыхивают перед глазами, отчетливо видимые, и все в каких-то пурпурных, алых тонах. Воспоминания на лестнице - именно то, что удержится в голове еще надолго. Хотя нет, я не могу не упомянуть об убийстве Джерарда - это действительно дико, но и так по-жуткому красиво, и, что самое страшное, под аплодисменты и улыбки ничего не знающей толпы. И, плюс, под такую музыку каждое слово у меня вызывало мурашки. Даже простая фраза finita la comedia пробрала холодом по коже. Вот уж действительно, представление окончено. Очень впечатляющая работа, спасибо вам за нее И мне понравился ваш авторский перевод с:
это гениально[2] не могу написать нормального комментария из-за сильного шока. До сих пор сижу с широко раскрытыми глазами. Лис, я наверное несу бред, но вы для меня стали Богом фанфикшена. Я не могу перестать думать об этом фике и возможно так и буду под завораживающем, таинственном воздействием. Ваши произведения заставляеют меня долго размышлять и впечатление как от фейверка.
Лисичка, сестренка! То, что это посвящение мне, уже заставило меня отнестись к этому фику с особой нежностью и вниманием, хотя нежности в твоем новом творении (о, как я ждала) маловато. Фик затягивающий, гипнотизирующий, я читала на одном дыхании. Извини, что молчу пока про сюжет, я не могу процитировать особо понравившиеся моменты, так как у меня нет интернета здесь. Я прошу разрешения высказать тебе все впечатления сразу же, как только я вернусь, а пока спасибо тебе за твое вдохновение!
прямо из уст Вишни,только что разговаривали)
и от себя-фик прекрасный.в комментариях проскальзывают слова завораживающий,гипнотизирующий-это действительно так.не так часто можно увидеть подобное,поэтому данке шон
Дух захватывает. Знаешь, пока я читала, часто хотелось оторваться прямо сейчас, быстрее сказать, что я об этом думаю. Но, все таки, нужна полноценная картина, и, дочитав, нужно отозваться о ТАКОЙ работе.
На самом деле, в голове не укладывается, как такие сложные обороты и высказывания воспринимаются мной так легко, словно это чистейшая разговорная речь. Это, безусловно, большая часть твоего таланта. И знаешь, последнее время я не пропускаю твоих работ, отношусь к ним с особым трепетом: ни за что, например, не начну читать в школе или, того хуже, в маршрутке. У всего есть своя атмосфера. Хвалю, очень хвалю.
Когда я начала читать это, у меня проскользнула кощунственная мысль. Неужели Лис, мой Малиновый_Лис, мой обожаемый Малиновый_Лис выдохся? Я замерла и заставила себя не отрываться. Описания ступеней. На первой я выдохнула. К пятой - уже не дышала. Знаешь, я читала его одновременно два раза - через строчку, а потом, одумавшись, каждое слово. Сам сюжет не нов, это можно было видеть и в детективах, где многократно подменяли бутафорию. Но, черт, Лисичка, ты сделала это просто божественно! Я просто падаю ниц перед тобой, перед твоим талантом. В общем, к концу фика я сидела, шмыгала носом и думала: "и это все мнеее?" Спасибо, огромное тебе спасибо! Я сохраню себе этот фик, как память. Люблю тебя Прости, что только сейчас оставляю личный комментарий, просто у меня не было интернета эти дни. Вот и попросила Хелену передать
Нашла Ваш фик по поиску ключевых слов, т.е. у меня не высвечивалась шапка. И автор не высвечивался тоже. Но начав читать, поняла, что это творение Малинового_Лиса. Ваш творческий почерк невозможно не узнать, он полностью отличается от других работ нотфосэйла - невероятно оригинальный и самобытный стиль написания, обязательно честь психоделики и непередаваемая атмосфера, яркое смешение доведенных до абсурда, до грани эмоций и чувств. Абсолютно не утяжеляющие фик красочные сложные речевые обороты и запоминающиеся эпитеты, а самое главное - сам сюжет... И пусть он не нов, все сюжеты уже давно придуманы до нас, но воплотить эту идею настолько живо и, я бы даже сказала, реалистично дано не каждому. Когда я читала, мне казалось, что я поднимаюсь по ступенькам вместе с Фрэнком, и его мысли и чувства эхом отдаются в моей голове. Спасибо Вам огромное, это ВОСХИТИТЕЛЬНО.
И мне понравился ваш авторский перевод с:
