на предыдущую

1

Он и раньше говорил что-то на этом языке, но то было лишь слова или короткие фразы. Sacré bleu, bonjour, bonne nuit, иногда он называл вещи этими словами, чтобы я мог понять, как они называются на французском. Я помнил, что картина называется - peinture, но сам бы я никогда не смог это произнести. Я понимал, о чем он говорил, потому что это были просто слова. Сейчас было иначе. Я не мог понять  ничего  из того, что Джерард сказал только что, но я догадывался по его поведению. Несмотря на то, что мы лежали, даже так он выглядел элегантно (если он мог быть еще элегантнее, чем обычно). Его язык так изящно мелькнул и щелкнул между его губ, высекая слова, настолько изящно, что даже если бы он произносил неправильно, я бы даже не догадался об этом.  Выглядело это так, будто он говорит на французском всю свою жизнь. Он действительно старался, чтобы его учеба дала результат.  

- Джерард, - нехотя я прервал его. Я коснулся страницы, и он заткнулся в тот же момент. Он не дочитал еще и до половины, поэтому он смотрел на меня с удивлением, не понимая, почему я прервал его.  

- Я не могу понять французский. Если ты хочешь, чтобы я что-то в этом уловил, прочитай это на английском, - я покачал головой, закатывая глаза. Да, может, это был прекрасный язык, но его красота терялась перед слепотой моего незнания языка.  

- Оу, - он пошевелился, укладываясь поудобнее,  – я переведу для тебя.  

Он начал читать про себя, преобразуя слова, пытаясь собрать их в одну смысловую цепочку. Из того, что я знал о французском, я помнил, что это смешанный язык, напичканный деталями, которые все только путают. Я терпеливо ждал, пока он закончит. 

 -  Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет,  - начал он, теперь уже завладевая моим интересом.  Он улыбнулся, увидев блеск в моих глазах, и начал переводить быстрее,

-  Прекрасным вечером - довольно пива, чая,

Крикливое кафе, где одуряет свет!

Уходишь на бульвар, где липы расцветают.

Здесь он задержал дыхание,  просматривая следующие строчки. Я мог видеть, как в краю его рта зарождается улыбка; улыбка осознания того, что он знает, что делает.  Он показывал мне, почему это стихотворение так напоминало ему меня.

- Июнь! Семнадцать лет! Хмелей! Пьяней! Ликуй!

Кипенье роста, как шампанское, играет.

Ты грезишь, чувствуешь, что вот уж поцелуй,

Как маленький зверек, здесь, на губах, порхает…


Он читал дальше, отдаваясь эмоциями поэме, и чувствовал, как слова захватывают и меня, и я чувствую вкус жизни, которая запрятана здесь, между строк. Я следил за его губами, пока он читал, но по большей части я просто абстрагировался от всего окружающего, не осознавая ничего, кроме его голоса, плетущего историю в моей голове. 

 - Влюблен по август ты, одною ей живешь!

Влюблен. Твои стихи ей кажутся смешными.

Уходят все твои друзья: ты слишком пошл.

Но вот ты получил записку от любимой.

В тот вечер вновь в кафе, где одуряет свет,

Ты появляешься, чтоб выпить пива, чаю...

Он замолчал, посмотрел мне прямо в глаза. Стихотворение подходило к концу. Его губы двигались, как в замедленной съемке,  когда он повторил строку из начала, - 

- Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет

И рядом есть бульвар, где липы расцветают.

Он дочитал до конца, и я не знал, что сказать. В каждом куплете было что-то, что трогало меня. Мне было семнадцать. Раньше я пил пиво, теперь – кое-что другое. Я был влюблен, даже когда не знал, в кого или во что. Я знал, что я был влюблен в этот стиль жизни, в этот дом, но эти чувства другого человека на бумаге заставляли меня хвататься за что-то еще. Я не был влюблен в Джерарда, потому что не мог. Я чувствовал волнение, когда он читал это для меня, будто пытаясь сказать, что он знал, что я люблю его. Я любил его – это отличалось от «быть влюбленным». Я не знал, чем; просто отличалось. Я мог всегда любить его, но из состояния влюбленности можно вылететь в любой момент. А этого с меня уже было достаточно. Я не хотел строить замки из своих надежд, чтобы потом это все разрушилось,  особенно с учетом того, что мы, можно сказать, уже обречены. 

Даже если я говорил о любви как об эмоции,  не о той, которую ты то чувствуешь, то нет, но как что-то постоянное. Я не хотел говорить об этом; я не хотел описывать что-то, что я никогда не чувствовал до этого. Я не мог просто дать этому название и все, будто что-то станет понятнее. Как мы бы могли вот так взять и определить, что вы видите, когда вы видите что-то впервые в жизни? 

Поэма была цепочкой из слов, которая вела к определению, и это был как раз неплохой способ найти определение чему-то. Я мог использовать это, чтобы показать Джерарду свою любовь, или чем бы то ни было то, что я к нему чувствовал. Он использовал эту поэму, чтобы сказать то, что не укладывается в одно слово, чувства, о которых он знает, но не может передать словами.  

- Что ты думаешь? – спросил меня художник. Его улыбка чуть успокоилась, и сам он выглядел чуть иначе. Просто спокойным. 

Влюблен? Или люблю? Может быть, я не уверен.

- Мне понравилось… - сказал я, кивая и прерывая зрительный контакт. 

- Хорошо. Это напоминает мне о тебе, - озвучил он очевидное. Он погладил мою спину, и я улыбнулся, выдохнув,  почти смеясь, потому что кое-что завладело моим интересом, а именно – последние строчки поэмы, такие же, что и первые, они заставляли думать о чем-то совсем другом.

Когда тебе семнадцать, ты не слишком серьезен. 

- Но Джерард, я правда серьезен, -  хотя теперь, получше узнав себя, я немного сомневался в этом, - я так думаю…

Джерард рассмеялся.

- Я знаю, Фрэнк. Ты действительно очень серьезный. Ты особенный и умный, - он улыбнулся, и его голос звучал как заключительные строки из поэмы. Он коснулся моей спины, проскользнул к шее, к лицу, приподнимая мой подбородок, - но ты должен знать это. В данном случае тебе нужно быть серьезным.

Я чувствовал себя немного неловко под его прикосновениями, и, возможно, это еще больше доказывало его мнение. Я знал, что он говорил правду, по крайней мере, по поводу отрицания своего таланта.  Я чувствовал уверенность, только когда был рядом с Джерардом или в его доме. С другой стороны, я на много не обращал внимание. Я приходил сюда, я сливался со стенами и ничего не просил. Но, ничего не прося, я вряд ли бы получил то, что хотел.

- Кроме того сейчас даже не июнь, - снова сказал он, отрывая меня от моих мыслей (и в каком-то смысле спасая меня от них). 

- Если бы был июнь, все было бы намного проще, - сказал я, закатывая глаза, - мне бы было уже восемнадцать. Нам бы не пришлось бояться, что нас спалят. 

- Верно, - кивнул он. 

Я почувствовал внезапный порыв прикоснуться к нему, поэтому я положил руку ему на спину, придвигаясь ближе к нему. Он повернулся на бок, притягивая меня ближе к себе, пока мы оба не улеглись на спину, оттолкнув книгу от нашего маленького теплого островка из тонкого одеяла с его кровати. Моя голова лежала у него под подбородком, и я смотрел на него, ожидая услышать остальное. Но вместо слов он начал скользить пальцами по моей коже. 

- Ты думаешь, мы сделаем это до июня? – тихо спросил я его.  

Мы были вместе вместо уже около двух недель, но это уже казалось как года. Меня даже немного расстраивало,  что так мало – две недели, это звучало так жалко и не несло в себе никакой смысловой нагрузки. Казалось, что это вообще не время, хотя для меня это казалось почти жизнью, новой.  Я даже хотел, чтобы часы пошли быстрее, прошло больше времени, и тогда я бы мог сказать, что мы с Джерардом вместе уже достаточно давно, так это могло бы сделать наши отношения более возможными. Это была глупая мысль, особенно при том, что я не могу никому сказать о нас. Если я скажу, будет неважно, как долго мы вместе, нас никогда не будут воспринимать за нормальную пару. Кроме того, здесь, в этом месте, не было такого понятия, как время, во всяком случае не так, как снаружи, и поэтому мы уже чувствовали себя так, будто знали друг друга очень давно, и здесь нам не нужно было волноваться из-за этого. Но до июня было не так уж и много. Продолжится ли все это дальше?  Может ли это все продолжиться? На нашем пути было столько препятствий, что я даже не надеялся строить какие-либо планы. 

- Конечно, - ответил Джерард, сразу же, будто это был один из самых простых вопросов в мире. 

Я улыбнулся, и тут же внутри меня сформировалась новая мысль, выражающая мои опасения не меньше, чем первая, - откуда ты знаешь?   

- Я и не знаю, – честно ответил Джерард. Я чувствовал, как слегка изменилось его дыхание, когда его руки начали скользить по мне вверх и вниз, - у меня просто есть на это надежда.

- Но что если нас поймают? - снова начал я, разрушая всю ту приятную атмосферу, которую он создавал.

- А что, если нет? – возразил он, и сейчас его слова обладали какой-то необычной силой. 

Я не знал, что ему ответить, но именно на это он и рассчитывал. Я не стал ничего говорить,  я прикоснулся к нему губами, замыкая тем самым наш разговор. Он раскрыл рот, позволяя нашим языкам встретиться и танцевать в наших ртах, когда мы теснее прижались друг к другу, крепко обнявшись.

Отстранившись, он коснулся моего лица, убирая прядь волос за ухо.

- Это еще одна хорошая деталь во французском языке, - сказал он, скрашивая мое не самое лучшее настроение, - поцелуи. 

Он снова склонился ко мне, снова позволяя нашим языкам встретиться, и в этот раз наполняя поцелуй этим французским диалектом, который он так любил. 

***

- И все же, кто написал это стихотворение? – спросил я после поцелуя.

Тяжелое послевкусие после последнего разговора исчезло, но мы все еще лежали так же, моя голова покоилась на груди Джерарда. Я знал, что уже было поздно; солнце давно село, и я не знаю, который сейчас час. Настало как раз то время года, когда день стал длиннее, но при этом ты даже не успеваешь заметить,  исчезает солнце и наступает темнота. И сейчас как раз была та самая вечерняя тьма, но маленькая лампа возле дивана наполняла комнату мягким янтарным светом. Почти как свет от свечки,  от которой тени двигаются, как эти танцующие темные пятна на голой спине Джерарда. Я знал, что скоро мне надо будет идти домой, но я не делал никаких попыток подняться. 

- Я надеялся, что ты спросишь это, -  обрадовался Джерард. Я ощутил как в нем поднялась невидимая волна волнения, когда он начал, - Артю́р Рембо, знаменитый французский поэт. Он написал это стихотворение, когда ему было десять…

- Десять? – спросил я, действительно удивляясь. Я не мог представить себе, что возможно делать нечто подобное, в десять лет, а этот мальчик уже писал их, одну за другой. Я знал, что Джерард рано начал рисовать, но это было другое. Ты можешь рисовать линии на бумаге даже когда тебе всего пять; складывать слова в стихотворения – это было намного сложнее.

- Да, десять, - повторил Джерард,  продолжая, -  он писал постоянно, поэму за поэмой,  а после он сбежал из дома. Некоторые из них публиковались и имели уважение, в особенности потому, что он был так молод. Он был той еще задницей, но большинство поэтов такие. Большинство художников такие, - он усмехнулся,  – он бросил писать, когда ему было двадцать, после того как…

Я снова прервал его, - двадцать? Он просто взял и бросил?

Если этот парень была настолько талантлив, как он мог просто взять и в один прекрасный день перестать писать? Я трудился несколько недель, чтобы просто уметь делать хоть что-то, даже не думая замахнуться на обладание талантом. Этому парню талант был дан от рождения  – это было очевидно. Почему он опустил руки так рано и так легко? Этому должна быть какая-нибудь очень уважительная причина. 

- Да, ты дашь мне закончить историю, Фрэнк? 

- Да…-  я, наконец, замолчал и стал внимательно слушать. Джерард помногу говорил, так что уж слушать-то я научился хорошо.  

- Он перестал писать после того как пережил роман с одним мужчиной, - Джерард замолчал на секунду, когда я подался было вперед, собираясь что-то сказать, но тут же опомнился и закрыл рот. Мало того, что у стихотворения был смысл, похоже, Джерард и поэта выбрал не просто так.

- Его звали Поль Верле́н, -  Продолжил Джерард, с улыбкой на лице, -  Верлен уже был состоявшимся поэтом, хотя не таким великим, как Рембо. Верлен писал любовную лирику, сонеты, и прочую чушь, хорошую, но чушь. Кроме того, он был почти на десять лет старше Рембо, -  опять я порывался что-то сказать, но его игривая улыбка опять заставила меня сидеть тихо, - Они вместе путешествовали по Европе, трахались, писали разные вещи, и оба были в достаточной мере сволочами. У Верлена помимо всего были жена и дети, и в конце концов он развелся и угодил в тюрьму. 

Он снова замолчал, и в этот раз я уже не смог сдержаться. 

- Почему? – выдохнув я, собрав-таки все свои мысли в одно слово.

- Он стрелял в Рембо и попал ему в руку, - ответил Джерард, кивая головой своим мыслям, - И об их отношениях стало известно благодаря Рембо и жене Верлена. Его посадили в тюрьму на два года  за мужеложство и нападение, а Рембо вернулся домой. Они снова встретились несколько лет спустя, и тогда Рембо сказал, что больше он ничего не пишет.

- Почему?

- Кто знает? -  он пожал плечами и покачал головой, -  он был замечательным поэтом, но, на мой взгляд, ему это не так доставляло, поэтому он сдался. Ты можешь быть наидерьмовейшим художником в мире, но если ты рисуешь всю свою жизнь потому, что любишь это, тогда это стоит твоих стараний. Если ты безумно хорош в чем-то, но взял и бросил это, значит это была пустая трата времени, таланта, сил  да и куска своей жизни тоже.  

Суровость слов Джерарда удивила меня,  и вдруг я понял, почему он так толкает меня к тому, чтобы я играл на своей гитаре. Однажды он сказал мне, что мне есть над чем работать. Что работы безумно много. И все было просто ужасно вначале. Но он всегда поощрял меня и мое желание что-либо делать, не важно, что. Пытаться достичь таланта это лучше, чем иметь его и распустить. Наконец я начал видеть это. 

- Если ты смог так просто сдаться, значит, у тебя больше нет вдохновения. Я бы лучше выбрал вдохновение, чем талант. Вдохновение всегда лучше чем искусство, потому что если ты всего лишь можешь творить какое-то искусство, то на этом и заканчивается все, что у тебя есть, это предел твоих возможностей. Но если у тебя есть вдохновение, то это совсем другое – на этом может удержаться искусство, а не на чем-то еще. Это возможность создать что-то гораздо большее, у тебя есть стремление идти дальше. Тогда ты можешь творить искусство в любых направлениях – в музыке, литературе, культуре в общем, во всем. Тогда ты можешь всё.

Улыбаясь, он посмотрел на меня, в глаза, и я почувствовал, как сердце замерло в груди. Своими словами он снова хотел преподать мне очередной урок, который мне действительно стоит усвоить, но было в них и что-то глубоко личное. По его мнению, как мне оказалось, он был уверен, что никогда не станет знаменитым художником. Никто не знал его имени. Никто не проявлял к нему интереса. Я был более чем уверен, что он успел продать несколько картин, но это было далеко не из-за известности. Он был художником, но не знаменитым, и, по мнению общества, это значило, что он не имеет никакого таланта вовсе. Никто не хотел знать его, если у него нет таланта. Его планы отправиться в Париж провалились. Но он никогда не сдавался. Его желание идти дальше, жить дальше, рисовать во что бы то ни стало, даже с мыслью, что он никогда не добьется успеха – это было его вдохновение, и это было важно. Это все, чего он хотел. Когда он смотрел на меня в тот момент, я понял: из всех людей он хотел быть именно тем, кто бы вдохновлял меня. И, на самом деле, он уже это делал. Он был моим вдохновением. Он был стольким для меня, что я даже не знал, смогу ли я когда-нибудь высказать ему все это. 

Я то открывал рот, то снова закрывал, и я не знаю, как долго это еще могло продолжаться. Я  протянул руку к его лицу, не зная, что еще мне сделать, чтобы мысль не ускользнула от меня, но до его лица я руку так и не дотянул – он перехватил ее на полпути. Он прижался губами к моим пальцам и начал целовать их, слегка покусывая. Мысль, за которой я гнался, убежала от меня и спряталась где-то в сознании. Но это было не страшно - Джерард уже знал мой ответ. 

- Во всяком случае, - снова заговорил он, продолжая ласкать мои пальцы, - в моем представлении этой истории, Рембо и Верлен напоминают мне нас. Только, знаешь, без простреленных рук, тюрем и рук, которые опустились и больше ничего не стали делать. 

Он рассмеялся своей же шутке и мгновение спустя я мог искренне признаться, что его смех был очень заразителен.

- Только в этом случае у младшего не такие хорошие успехи, как в той истории, - возразил я, тоже пытаясь пошутить, но вышло все слишком серьезно, так что шутка не удалась. 

Джерард перестал смеяться и посмотрел на меня сверху вниз. Уронив мои пальцы, он обхватил ладонями мое лицо, поджав губы и скривив их в одну сторону. 

- Ну уж не знаю, - возразил он, прищурившись и вглядываясь в мое лицо, будто надеясь там найти ответ,  -  Думаю, ты многого добьешься. Ты просто должен продолжать - продолжать играть на гитаре, рисовать, заниматься искусством, что хочешь, Фрэнк. Что угодно. Все. Здесь бесчисленное количество возможностей, если ты позволишь себе найти их. 

- Спасибо… -  произнес я, не зная, что мне еще сказать. Я опустил голову, уткнувшись в его грудь, замолчав и слушая уютную тишину вокруг нас.  

Даже когда мы не говорили вслух, мы могли общаться через тишину. Джерард играл с моими волосами, и я понимал, что он хотел бы мне сказать. Я провел пальцами по его рукам, до локтей, и с тихим вздохом вместо ответа Джерард отпустил меня.  У нас был свой собственный язык, и нам не всегда были нужны слова, чтобы объясниться друг с другом. В этой тишине было приятно находиться, она грела нас как одеяло, в которое мы завернулись. И больше ничто  не было важно сейчас. В эту минуту мы ни о чем не беспокоились. Мы просто были.

Мои мысли выбрались из темноты и бродили по разуму, обрабатывая все наши достижения за сегодняшний день. Я чувствовал себя таким продуктивным, наполненным, я не хотел возвращаться домой и трудиться над чем-то, чувствуя голод в душе.  

- Я не хочу идти завтра в школу, - внезапно сказал я, достаточно громко, но не слишком рассчитывая на ответ.  Потому что, зная натуру Джерарда, я уже знал, что он не упустит возможности сделать что-то не так, как принято.  Он не мог бы осудить меня за такое желание. 

- Я не виню тебя, - сказал он с нотками сочувствия, поглаживая мою шею сзади, возле линии волос,  успокаивая меня,  – в школе ничего креативного или интересного.  Чем дальше, тем скучнее. Это место, где тебя содержат в одной куче, как в банке сардин, пока для тебя не найдется место побольше., но, по сути, точно такое же. Это загон, в последнее время больше похожий на зоопарк. 

Я рассмеялся от его взглядов на это заведение.  Здесь не было запутанных дорожек, в которых я мог бы запутаться, на счет школы он сказал понятно и просто, даже для меня. Я и сам был такого же мнение об этом месте.  

- Ты прав как никогда.

- Ну конечно я прав, - самодовольно заявил он, взъерошивая мои волосы,   - даже если я уже тридцать лет не был в школе, я все еще помню, каково это. Эти дни не забудешь.  

В его голосе промелькнула ностальгия, и мне вдруг захотелось расспросить его о его днях в школе.  Я пока не могу сказать, были ли это хорошие воспоминания, я хотел бы услышать его историю, но, все же, я промолчал, оставив тишину нетронутой, гладкой и цельной. Я знал: он с радостью сам расскажет мне все в подробностях, если захочет. А если нет – не стоит его упрашивать. Сегодня он ничего не сказал об этом куске своего прошлого, поэтому мы просто обменялись прикосновениями.  

- Я хочу прогулять завтра. Хочу прийти сюда и остаться с тобой на весь день,  - сказал я моментом позже, нарушая тишину. Я закусил губу в ожидании его ответа. Прогул чреват тем, что меня может засечь моя мать, или хуже, отец. Но прогул значил, что весь день я буду в сознании, в своем, нормальном сознании.  Это было заманчивая возможность, и она мне нравилась; я надеялся, что и Джерарду она тоже понравится. 

- Окей, - согласился он, казалось, нисколько не тратясь раздумья. Я уже собирался благодарить его, как только мог, как он продолжил,  – но ты должен будешь принести свою гитару. И сыграть для меня. 

Я открыл было рот, чтобы возразить, сказать что-нибудь о своей пока что бездарности, но потом вспомнил Рембо и Верлена, и вдохновение, и тягу к жизни и движению. Я должен был принести ее. Даже если играю я пока паршиво, Джерард все равно уважал меня за то, что я играю. Я выберусь из дома, откошу от школы, избавлюсь от своего скучного и навязчивого образа жизни. И, может быть, тогда я тоже стану источником вдохновения. 

- Договорились, - сказал я, и мы снова прижались друг к другу губами.