Глава 2

107.

Я не могу открыть дверь.
Звонок надрывается, приходится выползти в коридор.
Пьяные сволочи ржут, слышу их издевательские речи.
Они ведут себя непозволительно.

Открывая дверь, задумался над словами песни. Они слишком явные. Мои гребаные мысли. Думаешь, мне легко открывать тебе дверь?
Фрэнк.
Какой дьявол его принес? Надо стереть с обоев слова моей песни.
Мне интересно – могу ли я, правда, убить? Вот так просто – взять нож, замахнуться им и ударить, прямо в грудь, под сердце. Выдержал бы я? Мне кажется так. Мне кажется – слова убивают сильнее, чем нож. Мне кажется, что я уже мог бы сидеть срок, за убийство словами. Кидая их в лицо. Поэтому – закусываю губу. Я должен молчать.
Тише.
Тише.
Еще тише.
Почти ровно бьется.
Когда я был еще в детдоме, на стене были обои со страшными клоунами, которых я очень боялся. До сих пор боюсь клоунов, врачей и темноту. Боюсь всего, что может сделать меня похожим на других. Поэтому я крашу волосы, одеваюсь не так, как все полагают, мне надо одеваться. А еще...
У этого идиота испуганное лицо. Ну да, прикинь, мне сломали нос. Спроси еще, кто.
-Кто… кто сломал тебе нос?
Хаха. Кто. Синглер. Хаха.
Фрэнк молча сглатывает. Щурится. Сжимает руки. Впихивает меня в комнату. Да, именно так поступают с теми, у кого, блять, болит все тело. Спасибо, Фрэнки.
Слышу его злые шаги. Голоса затихают. Обвинений не слышно. Хруст и глухие удары.
Скрипит дверь. Боже, как невероятно жарко сегодня. Уже темнеет, живот сводит от голода. Я почти счастлив.
Фрэнк входит, оттирая кровь с губы. Странно, я был уверен, что вмажут ему посильнее.
Садится рядом.
Я говорю – в чем дело. Зачем, Фрэнк.
Молчит. Сдавленно шепчет – тебе больно.

Думает, у него губы, которые лечат ссадины?
Это так, черт побери.
Я целую его, как в первый и последний раз.
Я раздеваю его с медлительностью избитого и усталого человека.
Я впиваюсь в его губы, мешая ругательства с нежными словечками, я откидываюсь назад, тяну его за собой. Он все правильно понял. Вылечи меня снова, спасай меня.
Особенный, я не был бы таким без него.
Кидаю взгляд на дверь. Она плотно закрыта.
Он, правда, моя часть. Мое наказание и мучение, моя страшная боль, мой медленный убийца.
Я люблю его.
Своей, особенной любовью. Я думаю о нас, и представляю все со стороны.
Дверь закрыта, на часах 1:37.
Темная двушка, два парня, сплетенные в единый комок энергии. Собака, сопящая в ковер. Старая подыхающая канарейка. Тишина, ночь и Фрэнк.
Скрытая камера.

Час спустя.
Влажные объятия не дают мне спать, приходится выползти на балкончик.
Воняет тухлым мясом.
Мы живем рядом со скотобойней.
Мне давно глубоко все равно, а мой Фрэнк переживает.

Глаза, наполненные болью. Тот, кто всю жизнь заботился о тебе, ведет тебя на смерть. Ты смиряешься, ты даешь убить себя. Ты любишь?
Где-то далеко замычало очередное животное.
Все, черт побери, не случайно в этой жизни, почему-то я в этом уверен.
Кто-то очень хочет, чтобы я привык к смерти.
Кто-то, кто знает обо мне все.
Я равнодушно смотрю на унылый пейзаж передо мной. Я бы не стал спасать этих животных. Лишь потому, что они умеют любить.
И я думаю – я завидую.

Идиот.
Ночь.
В моей голове не мозг.
Мальчик собирает вещи, напевая какую-то чушь.
Ах, нет, это же моя песня.
Маленький гаденыш.
Куда он собирается. Я спрашиваю его об этом.
Он ошалело оглянулся, и улыбнулся мне. Так улыбаются люди на игле. Так улыбаются психи. Так улыбаются те, кто живет не в этом мире, живет в себе. Так улыбаюсь я.
Мурашки.
Он закричал – убирайся из моей головы. Он умолял – уходи. Я знаю – он убил свою мать, когда она пришла к нему, убил ее дважды.

Интересно, почему у меня нет ее?
Я всегда спрашивал – куда она ушла? Где вы, вы оставили ее? Почему никто не скажет мне?
Мне 6 лет, я еду в кузове грузовика. Трясет, я пытаюсь заплакать.
Мне 6 – я уже месяц не видел мать.
Мне 6 – я не знаю, почему плакали соседки.
Мне 6 – я просто один.
Я и эти страшные клоуны.
А теперь посмотрите:
Мне 10 – я пишу у себя на руке.
Мне 10 – я ухожу в туалет, чтобы засунуть в рот два пальца.
Меня выворачивает.
С детства я усвоил одну вещь – хочешь сделать шедевр, сначала дойди до такого состояния, чтобы забыть весь мир. Только ты, и твои мысли. Ты и Идея. Ты и Вечность.
Поэтому я начал с сигарет. С алкоголя. С наркотиков. И закончил тем, что меня отымели.
Вот это было сильно, тогда родилась моя первая песня. Это значит – я хотел. Я, правда, хотел написать ее, вот и все. Легко? Верно.
А потом, Фрэнк.
Мой алкоголь. Мой долгоиграющий наркотик. Мои сигареты и мой секс.
Мы. Просто – мы.
И не делайте выводов.
Я не закончил.

Вернемся к тому очкастому психу.
Он заплакал, проговаривая – убирайся, иди, трахни своего дружка.
Не мое дело.
Мне ясно дали это понять.
Парень, никто никогда не проявлял к тебе даже подобного интереса. Неблагодарная сволочь.
Цени меня, хоть ты и не существуешь, твою мать.
А я знаю, как тебе хочется сострадания. Сочувствия. Присутствия. Поэтому ты отталкиваешь всех. И ее ты оттолкнул. Я бы ненавидел тебя, если бы…если бы. Если бы вся моя ненависть еще была бы при мне.
Он орет – заткнись. Он считает – это не мое дело.
Я думаю, у парня не все дома. Я равнодушно пожимаю плечами и иду прочь.

На балконе не так душно, хоть и воняет мясом.
Руки Фрэнка обхватывают меня за талию, прижимая к себе, влажные губы целуют запекшиеся ранки на шее.
Я подставляю лицо ночному ветерку.
Меня зовут Джерард, мне 20, и я убежденный гей.

Глава 4