Итак, я обычный студент, ну не сказать что обычный, у меня богатенькие родители и на меня вешаются все девчонки, но не суть. Я слегка хамоватый и неуравновешенный в плане психики, но это уже когда приближается конец моего непробиваемого терпения, и я выхожу из себя. Мало у кого получалось сие, но было пару раз, поэтому я предупреждаю. Ах да, совсем позабыл, меня зовут Фрэнк, Фрэнк Айеро. Очень приятно.
Что же я это все о себе, да о себе? Как вас величать, прекрасная брюнеточка с глазами чистого голубого кристалла? А ваше восхитительное имя, позвольте узнать, вон та, в короткой юбке с поясом из натуральной кожи от Chanel? Весьма занимательно.
Что касается моего социального статуса, в группе я был лидером, заводилой, но в то же время моей персоны боялись все, даже преподаватели раскатывались послушной белой скатертью передо мной. Хоть я далеко не был отличником, и часто пропускал занятия, покрываясь многочисленными болезнями и травмами, профессора всегда вытягивали мне оценки, разрешали пересдачи, лишь бы я не скандалил. Конечно, в глазах нашей пафосной компании все учителя выглядели настоящими извергами и вечными узниками науки, но был лишь один единственный преподаватель, которого я мог слушать часами. Это профессор философии, мистер МакМерфи.
Это был миловидный толстенький мужчина в возрасте, лысоватый, с бесконечно добрыми глазами, от которого постоянно пахло ладаном с примесью апельсинов. Очень милый старичок, но со своими странностями, которыми обладают все учителя философии. Что только стоит этот загадочный запах апельсинов, которых он терпеть ненавидел и никогда не ел. А еще он постоянно прищуривал один глаз, когда чувствовал, что кто-то лжет. МакМерфи этим прищуренным глазом словно сканировал тебя, твои мысли на данный момент, и сощуривал его сильнее по мере твоего вранья. Опасно было что-либо сочинять, он всегда стыдил тебя перед твоей же ложью, поэтому только он знал, почему я прогуливал уроки, не приходил из-за очередных пьянок, и имел вечную тройку по физкультуре за бег. Профессор не выносил фальши, за что я был ему очень признателен, так как он фактически отучивал меня врать.
Как вы уже поняли, философия была моим любимым предметом и я действительно очень много знал и был начитан на 300 лет вперед. Но только по философии, по остальным предметам я был безграничным раздолбаем, и славился своей ненавистью ко всем и вся не по своей специальности, а специалистом я был только по болтавне.
Еще меня искренне любила профессор литературы, госпожа Марко, но я так же искренне испытывал к ней обратное. Слишком смазливая была баба: милые старушечьи глазки, вдоль и поперек изрезанные морщинами и заполненные комками голубых теней, маленькие плоские губки, накрашенные старой и очень вонючей красной губной помадой, и седые волосы, смело распущенные и завитые средневековыми бигуди. Однажды она покрасила свою седину розовой краской, наверняка хотела походить на знаменитую Одри Кичинг, тогда у нас с парнями реально на нее встало, и мы всю лекцию старались не участвовать в ее быстром опросе. Уделю внимание опросу. Каждый студент должен был выходить к доске и судорожно писать напротив каждой даты рождения и смерти имя известного автора. Но чтобы дойти до этой доски еще требовалось время, нужно было спуститься с последних рядов зала, а пока ты спускался, Марко осматривала тебя с ног до головы и все время что-нибудь примечала в твоем внешнем виде на сегодняшний день. Она не упускала любую мелочь: то у тебя прядь волос торчит, то резинка боксеров вытарчивает из джинсов, она обязательно это заметит и сделает замечание, с очень еще нахальной поддевкой, что тебе больше не захочется так приходить. Поэтому перед ее уроком все очень тщательно смотрелись в зеркало, не меньше получаса, не дай бог у кого-то размазалась тушь или на футболке след от губной помады, просто палец в рот не клади, Марко заметит и обязательно скажет об этом раз 10, повторит, и не поперхнется сказать и 12-ый. Так вот, в тот день у нас у всех встало на ее выходку с розовыми волосами, и мы реально боялись выходить, если бы заметила, то ей бы это, наверное, польстило, что на старуху под 60 у милых мальчиков встает, да еще и ого как.
Что-то я ничего не рассказал про свою компанию. Мальчики конечно в ней были самыми популярными «прелестями» всего института, но лучших было мало. Моего близкого, и воистину лучшего друга звали Майки, и я любил, и люблю его по сей день, как брата. Мы через многое прошли вместе, и я могу с честью сказать, что мы готовы отдать жизни друг за друга. Что касается других из нашей компании, Пит, Джеффри, Крис и Боб, то они чудные ребятки, и я их очень уважаю. Практически все свободное время мы проводим вместе, нельзя сказать, что очень культурно, но и без происшествий.
Вообще, если говорить открыто, в нашем институте всегда все было спокойно и мирно, никто не жаловался на обстановку, были конечно потасовки в коридорах, наркосделки в туалетах, нам даже посчастливилось застать двух геев в «самый щепетильный момент». Безусловно, эта выходка пестрила своей необыкновенностью по всему институту целый месяц, но вскоре все про это забыли и окунулись в мир обыкновенной учебы. Ну что ж, сегодня у меня в расписании философия и история, значит, день обещает быть интересным. Я подхватил свою сумку и стремглав понесся в кабинет, так как опаздывал на лекцию. Деликатно постучав, я зашел и МакМерфи тут же меня поприветствовал:
- А, Фрэнки? Проходи, проходи, садись, мой милый,- старик добродушно улыбнулся и показал на свободные места.
- Спасибо, профессор,- я быстро промчался и плюхнулся рядом с Майки.
- Фрэнк, я для тебя повторю тему лекции, но впредь не опаздывай больше, - МакМерфи выпрямился и продолжил,- Тема у нас сегодня Герменевтика.
- О боже, что еще за бред старина МакМерфи нам сегодня преподаст? – я толкнул Майка, и он тихо заржал.
- Кхмм! Я попрошу полнейшей тишины, так как герменевтика связана с религией, а я человек верующий и не хочу осквернять слово Божие из-за таких мелочей, как отвратительный смех Майкла! Встань!
- Блин, господин МакМерфи я правда не хотел, ну вырвалось!
- Из-за таких вырвалось… Впрочем не важно, садитесь, я хочу все-таки успеть ввернуть в ваш мозг хоть что-то. Итак, слово и понятие “Герменевтика” происходит от названия бога греческого Олимпа Гермеса, в обязанность которого вменялось сообщать людям волю богов, а также истолковывать священные предания греческой религии. Когда христианская церковь вынуждена была истолковывать свое священное писание, найти приемлемое объяснения внутренних противоречий, очевидных нелепостей и ошибок своего священного писания – текста Библии, или Священного писания Ветхого и Нового заветов -, то она вынуждена была создать свою систему методики истолкования божественных глаголов.
Все тут же зашуршали своими ручками и листиками, пытаясь как можно быстрее все записать и не упустить не единого «священного слова» профессора:
- О Боже, вот чего я действительно не люблю, так это тягомотину, связанную с религией. Нахерачат, нахерачат, а потом возникают споры, войны и так далее.
- Да, ты как всегда прав, Фрэнки. У меня кишки заплетаются в узлы от этого дебилизма.
- Да там не только кишки завернуться…
- А слышал, что у нас в программе этого года уделяется время «таинству любви»? А?
- А кто об этом не слышал? По-моему все только этого и ждут. Интересно, как старина МакМерфи будет рассказывать чудеса траха нам, маленьким деткам? – я улыбнулся и продолжил записывать лекцию.
- Гррхмм! Путем герменевтики католическая и православная церкви пытались доказать, что их богословское учение соответствует словам Библии, а из слов Библии якобы само собой следует учение православной и католической церкви. Текст Библии, конечно, значительно расходился с учением христианской церкви из-за чего верующим запрещалось самим читать Библию, предписывалось воспринимать библейские сообщения так, как это излагается “уполномоченными на это” церковными иерархами.
- Господи, все! Мой мозг окончательно пребывает вне «герменевтики»! Дай бог Маку здоровья, но я больше не вынесу!
Тут профессор начал безумно кашлять, так странно, что я на миг испугался, как бы Маку не стало плохо прямо здесь. Раньше никогда не слышал такого извергающегося басовыми хрипами кашля. У лектора покраснели глаза, и можно было увидеть маленькие сверкающие слезинки, медленно вытекающие из глазниц. Я должен был побежать на помощь, но не мог сдвинуться с места, меня словно приковал к скамье сам ужас, а борьба с ним – сущая смерть. Еще пять минут назад все было замечательно, профессор все так же завораживающе читал нам лекцию, конечно, были слышны кое-какие изменения в его голосе, но я не стал обращать на этого никакого внимания, а надо было. Какой же я все-таки негодяй. Пока я сидел, весь такой испуганный, кто-то, слава богу, позвонил 911. Оставалось только ждать, ждать, чем это все закончится и обернется для нас и для профессора. МакМерфи сидел неподвижно на стуле, опершись локтем о стол, и немного покашливал. Приступ вроде закончился, но в целях безопасности нужно было отправить Мака в больницу. Никто из группы не мог понять, что же в конце концов стряслось. Это было загадочно и странно, но никто не осмелился спрашивать об этом. Глаза лектора то и дело говорили о его печали и обреченности, о том, что он все равно нам ничего не скажет, даже под самыми страшными и жестокими пытками. Это была тайна, от желания узнать которую, я не мог очнуться. Последнее что я видел, это как уносили Макмерфи. Директор Финчер печально смотрела вслед мигалке, Майки успокаивающе трепал меня по плечу, и что-то тихо шептал. И я знал, что это только начало, а дальнейшие странности начнутся позже, когда я приду в себя.
- Вы еще здесь? – крикнула прям мне в ухо стерва – Финчер.
- Нет мэм, мы медленно отчаливаем в кабинет истории, ведь так, Фрэнки? – Майки буквально тащил меня на себе, а я чувствовал, как моя голова начинает кружиться. В глазах темнело, и я проваливался в счастливое беззаботное детство: « Когда мне было 8 лет, отец уже ушел из семьи, и у мамы с бабушкой появилась новая обязанность – воспитывать меня. А давалось им это ой как не легко: я закатывал истерики, ругался, лез на высокий подоконник и орал что выпрыгну из окна, даже не открыв его. И все это от нехватки внимания. Мать занималась только собой, а бабушка просто морально не выдерживала моих приступов, поэтому я старался, как можно больше привлечь к себе внимания. Но, увы, меня никто и слушать не хотел. Мама снимала меня с подоконника, целовала и с печальными глазами говорила какой же я все-таки дурачок. Она дарила мне самые лучшие в мире подарки, но только подарки. Считайте, что подарки заменяли мне родную мать. Я играл с машинками, катался на велосипеде с роботами, даже разговаривал с маской Франкенштейна, но не с мамой. И мне было немножечко обидно, но я мирился с этим отношением, и просто молчал, когда вдруг мама про меня вспоминала.
Так вот, когда я проводил время с бабушкой, и не капризничал по пустякам, бабушка, как вознаграждение за послушание, рассказывала мне страшные истории про садовника, который убивал своих работодателей ножницами для стрижки кустарников, про старуху – гробовщицу, про человека без рта и многое другое. Скажу вам честно, никто так чудно не рассказывал, как моя бабушка. И я ходил за ней, дергал за подол юбки, и ныл, и ныл, чтобы она мне что-нибудь еще рассказала, плакал, сморкался в ее шелковую юбку, и снова ныл, и ныл. В итоге она, конечно же, сдавалась, и я узнавал новую загадочную историю. Что не сделаешь ради любимого внука?
Страшилки были моим всем, я верил им, и мне вовсе не хотелось прятаться под пушистые одеяла в целях безопасности, я не боялся. Я боялся потерять бабушку и ее душещипательные рассказы.
Мне исполнилось 16, и моя любимая бабушка покинула сей мир. Я не мог простить себе всех обид и каприз, которыми я ежедневно доставал бабулю. И я поник. Я потерял бабушку, а это значит – и рассказы». Очнулся я уже в кабинете истории, Майки с Джеффри пытались привести меня в чувство, но потом и вовсе забросили эту идею, так как я был практически непоколебим. Чтобы показать ребятам, что все в порядке, я слабо улыбнулся, и продолжил думать о случившемся. После смерти бабушки я не встречал никого, кто бы так здорово и завораживающе рассказывал всякие байки. Позже я встретил профессора МакМерфи, и он фактические заменил мне бабушку и ее страшилки. Я уже говорил, как любил философию. Теперь Мак в больнице, никто понятия не имеет, что произошло и кто теперь заменит лектора. А это значит, что я вновь потерял свое счастливое «детство». Потерял Мака. Потерял...
|
Просто реально не знаю, как тебя похвалить за такое чудное начало не менее (я уверена!) чудной истории. Читаешь - и ощущение, будто читаешь рассказ настоящего писателя-профессионала, очень хорошая речь, манера изложения... амммм, мне нравится 
