POV Mikey

Что такое сон? Да, это, конечно, когда ты спишь. Но что это? Это что-то, происходящее каждые 24 часа, иногда называется циркадным ритмом. Он присущ всем млекопитающим, включая человека. Это как так? А вот так: в 1729 году французский астроном де Мейрен заметил, как двигаются листья одного растения, а именно, Мимозы Стыдливой, причём ежедневно, повторяясь, даже если растение поставить в темноту, где нет таких внешних стимулов, как свет.  Де Мейрен предположил, что это некое подобие биологических ритмов, и что эти ритмы могут иметь что-то общее с чередованием сна и бодрствования у человека. Во как, всё, оказывается, началось с растений, с мимозы! У нас есть внутренние часы, которые работают, без помощи внешних сигналов. Окей, тогда что это за картинки, которые мы видим, когда спим? Это сновидения - субъективное восприятие образов. Что это такое? Почему? Откуда я хоть это знаю?

Есть наука, которая изучает сны – онейрология.

Что такое «осознанные сновидения»? Этот термин ввёл голландский психиатр и писатель Фредерик ван Эден. Оказывается, осознанные сновидения представляют реальную угрозу для душевного здоровья. А я не знал. А вы?

А, ещё есть «дежавю» – он якобы может возникать в тех случаях, когда приснившаяся ситуация и обстановка, стимулированная во сне подсознательной деятельностью мозга, повторяется в реальной жизни.

Вся эта дребедень – это выдумки тех, кто ходит вокруг спящих, не понимая, в отличие от них, что происходит. Это – внешний мир. Когда в него возвращаешься, с наросшей шкуркой снов и воспоминаний о них, то, продираясь сквозь прореху, через которую пришёл, ты сдираешь её, и всё, что ты собрал, так и остается во внутреннем мире. Можешь только вспомнить какие-то обрывки, картинки, но не больше – ты всё оставил висеть на корягах и неровных краях той дыры во внешнем мире.

Круто, никогда о таком не слышал! А вы?

Я только знаю, что осознанные сновидения – это круто. Потому, что под этим подразумевается не только способность осознавать себя во сне, но и… путешествовать во снах. Чем я занимаюсь.

За окном уже давно стемнело, небо затянули такие плотные облака, что ни луна, ни звезда не освещает землю. Если погаснут фонари – то наступит сплошная чернота. Я сижу на кухне, и читаю. На столе стоит чашка… чая. Крепкого чёрного чая с лимоном. Напротив меня сидит Джи, и пьёт кофе. Сейчас он выпьет вторую кружку, и захочет спать. Я делаю вид, что читаю, но на самом деле я слежу за ним. Моё лицо – как каменная скульптура – я научился делать его абсолютно бесстрастным, как будто я – зелёная игуана. И все вокруг верят, пока я могу безнаказанно раздумывать свои самые разнообразные мысли, и это никак не отразится на моем лице. Мне иногда говорят, что это плохо, но мне плевать. И поэтому я продолжаю следить за Джерардом.

Он рисует. Он любит часами сидеть на кухне, один, пить кофе и рисовать, пока не заснёт. Несмотря на то, что он любит быть один, я всегда умудряюсь ему не мешать. Это легко – нужно просто не двигаться, не шмыгать носом, не чихать, не задавать ему никаких вопросов, не перетаскивать свою тушу с места на место – просто сидеть и молчать, делать что-то очень тихое и малоподвижное. Читать, например. Он даже не обратил внимания, что за последние полтора часа я не перелистнул не одной страницы, настолько он поглощён своей работой. Он рисует змей – это, кстати, моя заслуга. Но я пока не буду рассказывать, как так получилось – вы сами обо всё узнаете.

Он дорисовал очередной хвост, разбросал тени, очерчивая ими блики, и, как всегда, дал этой змее своё имя. Он назвал её Джо. Забавно, забавно. Тут он кладёт карандаш, допивает кофе, и идет к чайнику налить ещё. Это будет вторая чашка. Когда он её выпьет, он захочет спать. Хи-хи. А я жду, я перелистываю страницу и с увлечением «читаю» про разведение этих самых змей. Я просто сказал, что раз они ему так нравятся, то, типа Джи, давай заведем парочку? Может, они неспроста тебе снятся?

Кто мог подумать, что это сработает? Человек спит почти половину своей жизни, так что ни в коем случае не думайте, что сон – это вещь малозначимая, и ни играет никакой роли. Достаточно сбить этот, как его, циркадный ритм, и будет ого-го как весело: депрессии, раздражительность, слабость и прочее, вплоть до болезней и психозов. А что это значит? Это значит, что повелевать сном этого человека будет намного проще, потому что он будет ослаблен. А если ты повелеваешь сном… то ты становишься почти как Бог. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Вот он сделал себе вторую чашку кофе и снова принялся за работу. Я сижу, читаю. Оказывается, эти зверушки умеют отличать хозяина от постороннего человека, и они не такие тупые, как многие считают. Класс! Интересно, Джи это знает? Сколько он ещё рисовать будет, я уже всю задницу отсидел, чтобы не мешать ему! я глянул на его чашку – она уже наполовину пустая. Да, чтение – один из лучших убийц времени. Я ещё немного почитал, и слышу, как Джи зевает. Отлично. Я тоже зевнул, чтобы и он зевнул ещё раз – странно, но всегда работает – и получше вспомнил, сколько уже времени и как ему хочется пойти поспать. Я уже прямо усидеть на месте не могу, когда он допивает чашку и, поставив её обратно, взяв альбом, уходит с кухни.

Он не говорит мне спокойной ночи – я всегда сам прихожу и говорю это. Так даже лучше -  когда я был совсем маленький, это не уязвляло мою гордость: типа я, такой крутой, сам хожу и всем желаю спокойной ночи, даже ему, будто это я старший, а не наоборот. Вот он поднимается по лестнице, закрывается дверь. Он ещё сходит умыться и почистить зубы – если он не будет этого делать, они раскрошатся лет на двадцать раньше, чем им положено. Вон он, в ванной, стоит, склонившись над раковиной, и «целуется» с краном. А я закрываю книжку и выскальзываю с кухни, выключив за собой свет. Джи боится темноты. Да и я, немножко, тоже… но кухня нам по любому больше не нужна.

Я захожу в комнату. Он укладывается спать. Я где-то читал, что ложась спать, человек репетирует свою смерть, каждый раз. Вы представляете? Вот и Джи сейчас репетирует один спектакль. 

Он оставляет на столе альбом, с карандашом в том месте, где закончил рисовать – то ли предложение кому-то дорисовать, то ли уверенность, что он вернётся, и сам дорисует. У него в комнате немало игрушек – не хочет быть один. Он в чёрной футболке, у меня вдруг возникает вопрос, когда он оденет её в последний раз. Или она уже достаточно изорвётся, или…

- Спокойной ночи, Джерард, - я склоняюсь к нему, чтобы поцеловать в лоб.

- Спокойной ночи, Майки… - он улыбается. Значит, будешь улыбаться? – Как думаешь, Макйи, этой ночью они опять мне приснятся? – это для него как шутка, загорится - не загорится.

- Конечно. – А для меня это искусство.

И я оставляю его. Одного, в темноте, со своими страхами и мыслями.

Сижу в своей кровати. Чувствую, как он засыпает в соседней комнате. Как будто красное пламя утихает и превращается в голубое свечение. Тогда я откидываюсь на подушки, закрываю глаза и отключаюсь от этого мира.

А теперь начинается нечто необъяснимое, но о чём я попытаюсь рассказать, нечто непонятное, что я пытаюсь понять, невидимое, что я пытаюсь увидеть.

 Я во внутреннем мире.

Здесь я могу не дышать. Здесь я не могу умереть от потери крови. Здесь я бессмертен. На первый взгляд – кто думал, что всё так легко и просто? Я бегу – мне нужно ещё добраться до Джи, а мир снов так огромен! Я должен опасаться кошмаров.  Те, кто безнаказанно видит сны в силу  своей неопытности, кто способности жить здесь, беря всё, что можно – тот защищён от них больше, потому что для него они – всего лишь страшные картинки. А мы, кто ходит по этому миру чуть ли не увереннее, чем по внешнему, - для нас кошмары всё равно, что питон для маленькой мышки.  Мы можем убежать, спрятаться, проснуться, но… вы часто видите, чтобы человек, убегающий от поезда, по рельсам, выигрывал в этой гонке? Поверьте, это намного ужаснее сотни поездов, которые гонятся за вами в ночи. Хуже голодной стаи волков, всего хуже! Даже сейчас, шлёпая по колено в черноватой жиже, я постоянно оглядываюсь, потому, что всегда надо быть осторожным. Эта черноватая жижа – это грязная мысль. Она небольшая, в материальном виде, как сейчас, она представляет собой небольшое озеро, где, как я сказал, глубина почти по колено. Когда я вылезаю из него, она тянется за мной чёрными липкими нитями; но если не обращать на неё внимания, она быстро отлипает сама. Я иду дальше, к Джи. Я чувствую, он где-то здесь.

Я вижу разрушенный замок. Башни обвалились, обкусанные стены заросли золотистыми и белыми вьюнами забытья. Когда замок обрастёт ими целиком – он будет забыт. Но когда кто-то приходит сюда, эти «растения» плавятся, как сахарная вата на языке. Сейчас здесь Джи. Где-то близко. Я захожу под своды, и оказываюсь на небольшой полянке, окружённой стенами. Вот и он, стоит возле стены, с отрешенным видом – он не знает, что ему делать. Я обхожу вокруг него, чтобы убедиться, что это действительно он, а не умелая фантазия.  Но это он – никуда не исчезает, остается на месте и непонимающе смотрит на меня. Я беру его за руку и увожу отсюда. Его рука просвечивается в моей руке, потому что он не совсем здесь; ему же лучше – кошмары не навредят ему.  Мы идём в другое место, которое я специально для него сделал. Это как шахта, только когда оказываешься внутри, она представляется ещё одним маленьким мирком. Я выбрал шахту, потому что в ней безопаснее – кошмары хоть и очень упрямые, редко лазают по шахтам: там может оказаться слишком прекрасная фантазия, которая может их уничтожить. В этой – красивый закат, осенние деревья и много змей.

Да-да, именно змей.

Это я придумал так, для прикола – что будет, если он всё  время будет видеть во сне змей? Красивых, ярких, и не очень, одни блестящие, как кристаллы, другие  - нет.  Здесь они не убьют его, даже если ядовиты, только если он испугается и сам представит себе это, но я сделал так, чтобы он их не боялся. И теперь он мог понять, насколько они совершенны. В результате, он их полюбил. Ха! Получается, что я почти управляю его интересами. Не то чтобы я хотел ему напакостить – нет, ни в коем случае! -  я просто развлекался, экспериментировал, а лучше всего начинать с того, кто тебе всех ближе, к кому легче пробраться в сон. Я просто смотрел, что получится. И вот он сидел на траве, здесь. Змеи - их сильные гибкие тела -  они ползали по его рукам, которые он подставлял им, по его ногам;  они были повсюду. Его глаза светились желанием больше их узнать, он с интересом рассматривал их, когда они тянули к нему свои маленькие мордочки, он осторожно поглаживал их маленькие спинки, и они все лезли к нему.  Будто он – их Бог.  А я стоял рядом и наблюдал за всем этим. Я был в восторге!

А утром, за завтраком, он рассказывал, как эти маленькие очаровательные твари ласкались к нему, как щенки! Он был так возбужден, так увлечён своим рассказом, что даже ещё нечего не успел съесть – только рассказывал, какие они забавные, что когда держишь их в руках, таких нежных и хрупких, то хочется сделать всё возможное, чтобы никто не причинил им вреда. Тоже мне, материнские чувства. Сам он забавный: он и не  знает, что то,  чем он рассказывает, чувствую я, когда таскаю его по этой чокнутой стране сновидений; пусть в реальной жизни он старше и сильнее меня, но там я защищаю его, не даю ему полностью пройти в этот мир, чтобы он не застрял там, и, не дай Бог, не встретил кошмары. Они страшные, они  - это ад. Наверное, ад это и есть то место, где они кишмя кишат, и ты просто проваливаешься туда и вечности напролёт пытаешься выбраться из этого проклятого края. Да, наверное. И чёрное – вязкость грязных мыслей, там очень черно и очень грязно. И страшно. Так страшно, что достаточно, чтобы умереть тысячу раз.

Не хочу туда попасть, и не дам туда попасть тебе, думаю я, глядя как он, наконец, покончив с рассказом, принялся за завтрак.

Следующей ночью всё повторяется. Я опять слежу, как он ложится спать, а потом следом за ним прыгаю в небытие и оказываюсь во внутреннем мире, где возможно абсолютно всё.

И так прошёл ещё месяц. В большом террариуме, в его комнате, жили несколько змей. Я приходил посмотреть, как он кормит их, или просто разговаривает с ними. То, что я видел, было доказательством того, что я стал действительно хорошим путешественником во  снах. Что я стал маленьким Богом. Но ведь Богом же?

А однажды…  я вляпался. Я не обратил внимания на то, каким всё было бледным. Тот замок, обросший беспамятством, поддерживаемый только нашими визитами, они были там. Я был увлечен, и, как уже сказал, не заметил, что всё указывает на их присутствие.

Кошмары.

 Я преспокойно носился по нему, замку, как маленький ребенок, чья семья переехала в большой особняк и разрешила ему побегать по комнатам. Я заметил их, когда было уже слишком поздно. Я вбежал в большой зал, и вдруг похолодел. Всё мое тело, какое я ощущал, моё телесное воображение разума в этом мире, напряглось и застыло, в ступоре ужаса. Они были здесь. А для меня они очень опасны, ведь я сейчас полностью здесь – они проникают в голову, в душу, просачиваются внутрь, они, они… можно подумать, что они просто пугают вас. Один испуг – и ничего страшного? Нет, всё намного страшнее – они буквально проедают дырки в душе.

вот тут я понимаю, что не могу проснуться. Просто не могу и всё. Я пытаюсь убежать, но бегу слишком медленно, всё, что я умел – теперь пустое. Я могу бежать сколько угодно, но они догонят меня. А если я встречу Джи, то будет ещё хуже; он привык не бояться змей, он не побоится и их. И тогда он захочет мне помощь – увлечется этим сном больше, чем можно, и тогда его будет здесь достаточно, чтобы он сошёл с ума. Мне уже очень страшно, это значит, что они уже разрушают меня. Самое незначительное, что со мной будет – когда я проснусь, у меня несколько дней будет раскалываться голова. Но сейчас, когда я вижу, что мир темнеет и теряет цвета, головной болью мне не обойтись. Я провалюсь в депрессию. Я буду думать, что сошёл с ума, и мне нужны будут антидепрессанты. Я забуду что-то очень важное и красивое. Я могу забыть, как мама первый раз провожала меня в школу. Я забуду первый поцелуй, и то, как Джи прогнал от меня хулиганов, которые смеялись над моими очками. Джи. Я могу забыть его! Могу проснуться, и наброситься на него с криками «кто ты такой?! Что ты здесь делаешь?! Я тебя не знаю!»

И, как будто этого мало, я вижу его. Он здесь, в черно-белом городе, по которому я бегу. Поворачивается ко мне, и его глаза расширяются от ужаса.

Мы, кажется, оба попались.

Мы вляпались в кошмар, в котором нельзя проснуться.