The Betrayal Kiss

«Все кладовые раскрыты, все замки отперты, а башни сброшены. Всё, что в этом мире сакрально, порциями извлекается на свет. Бог вошёл в свою обитель и разрушил её, истребил лицемеров-прихожан и их, чертей в чёрных рясах. Верша правосудие руками убийц и сумасшедших, он знает, горько знает, что те всё равно не придут в его дом. Неспособные на любовь и покаяние не сидят рядом с Богом, но с помощью них удобно извлекать кровь. Чтобы мир не забыл, как выглядит то, что течёт в его жилах; эти невидимые хрупкие вены разламываются, и люди начинают кровоточить. Один за другим. Когда люди кровоточат, Бог смеётся, потому что когда он плачет, люди не хотят видеть его слёз.

Бог родился в катакомбах или же на заднем дворе моего дома. Бог родился из крови отца в крови матери. А родившись, зарыдал. И закричал».

Кровь на моём лбу, кровь выливается из ушей, кровь бежит из носа и каплями щекочет подбородок, кровь солёно припекает под джинсами, кровью пахнут мои волосы. Кровь я повременно сглатываю, объедаю с губ. Она ужасна хотя бы тем, что не моя. Второй этаж собора оказался битком забитым трясущимися – в чёрном и белом, в юбках и брюках. На моих ножах осталось столько следов от стольких людей, да и сам я – живая лаборатория химэкспертизы крови. Тянет разнородным железом, с какой стороны не заходить, и я думаю, что гораздо приятнее ковырять ржавым гвоздём дёсны, чем нюхать всё это. И выплевывать чужую кровь. Иногда мозг соображает, чтобы я слизал её или проглотил быстрее, чем очередной запах ударит в нос.

Ты был огромен, как дубовый шкаф. Ты чуть было не повалился на меня - заколол я тебя, словно быка, в толстую жилистую шею. Багровая шея отдавала синевой, я впервые невольно прислушался к тому, как накрывается артерия. Хлоп! Журчание, журчание по моему лицу, ты умыл меня кровью. Но с белым мраморным полом ты подружился больше, чем со мной.

Я всегда хотел увидеть, как менструируют женщины. Удар был нацелен на низ живота, поэтому меня не окатили твои красивые желудочные соки с кровавой примесью. Ты сползала вниз по стене, слёзы сползали с твоих щёк так же наигранно, как, наверное, черви ползают под глазными впадинами трупа. Кровь плелась по колготкам, надетым на дёргающиеся в судороге ноги. Кода-то бы ты родила так ребёнка, если бы сейчас не умерла.

Остальных я не помню – не завлекли, не зацепили. Они всего лишь фигуры из фарша, химия на моём ноже, пот, который я принимаю за собственный и вытираю от него лицо, которым я дышу и питаюсь во время нашей беготни.

Галерея. Я оттаптываю ноги тем, кто барахтается в крови. Узкое место - как для массового убийства, здесь можно погибнуть от завала телами. Я протискиваюсь и протискиваюсь, стараюсь шнырять в просветы между людьми. Да, наконец-то поскользнулся! Да, клюнул мордой прямо в чей-то труп, и чьи-то выпяченные окровавленные зубы закусили мне нос. Под животом чавкнуло. Блять. Поэтому, когда разворачиваюсь и вижу падре с занесённым у меня над головой тяжёлым подсвечником, бессознательно выпускаю в его лицо струю блевоты. Падре ойкает и падает на пол, в кучу сгруженных трупов. Перерезав ему горло, я отчётливо улавливаю кусочки собственной рвоты в опоясавшей нож крови.

Галерея – мне здесь делать нечего.

По лестнице я взбегаю на этаж хоров (ноги сами несут, куда хотят). Но быстро понимаю, что и тут все дела поделаны без меня: нет даже щедро мощёного трупами пола – он просто весь в оторванных и отрезанных частях тела. Много рук. Вот, на двух высоких пюпитрах – по голове. Ещё, кстати, здесь тихо – или это только иллюзия? Я совсем уже абстрагировался от толпы и увлёкся истреблением на своих началах? Чтобы убедиться, что в соборе кроме меня вообще кто-то есть, выглядываю через перила хоров вниз. Ха-ха, бунтарей полно, ощущение пустоты – оттого, что многих прихожан мы успели вырезать. И, приблизительно, через полчаса нам не будет причин здесь оставаться. Хотя… может, кому-то и будет чем заняться?

Вон эти двое внизу, один из которых режет всё время мальчиков-близнецов, а второй – его приятель-потрошитель. Они кидают друг в друга внутренностями, ржут, им весело. Вокруг них тела со вскрытыми животами – они просто запускают в разрезы руки, вынимают, что им нужно, и-и-и….

Шмяк!

- Фу, блять, печень!

- Только бронхи не вырывай, блять, я блевану от звука!

- Хе-хе!

Вы когда-нибудь обламывали ветки дерева? Ну, в общем, этот парень отчекрыжил бронхи. Я не смотрел.

Я не смотрел - к счастью, мой взгляд задержала застеклённая картина в раме, изображение Марии. Вместо ангельского лика на меня смотрело обезображенное гримасой злости лицо. Злость эта – беспробудная, животная. Лицо плыло чёрным, растекалось кровавыми разводами внутри рамы. Оно жрало моё лицо и отрывало от век и щёк мясо. Сплёвывая через ноздри. Я не знаю, что ужасней – оторванные бронхи или лик в раме? Я застыл на месте и не могу пошевелиться. А ещё, замечаю, - у Марии один глаз чёрный.

А это значит….

Сглатываю; а это значит, что мой правый глаз снова горит огнём, печёт, и он… тоже чёрный.

Потому что лик Марии – отражение моего лица в стекле.

Я хватаюсь за голову и одним порывом сметаю хлам (куски трупов) с крышки фортепиано. Фак, моя болезнь вернулась! Опять видно! Опять видно долбанный чёрный глаз!!

Ну а пока я вертелся, как гоняющаяся за своим хвостом собака, ниоткуда, буквально из воздуха, передо мною материализовался он.

Мёртвые зелёные глаза, ядовито-зелёная чёлка. Здравствуй! Привет тому, кто появляется всегда некстати. Кто мешает мне осуществлять своё предназначение, тупая зелень, намешанная в человеке. И мои глаза пылают, горят, воспаляются от гнили…

- На Тайной вечере, последней беседе с двенадцатью своими учениками, Он сказал: «Один из вас меня предаст».

Как я его там прозвал, «Бесцветный»? Хм, а теперь он что, резко принял на себя роль Бога?

- Фрэнк, - вкрадчиво шепчет парень, - ты, кажется, хотел меня убить.

Бунтовщиков с красными крестами объединяет в акции свод некоторых правил. Одно из них – ни в коем случае не пускать кровь собрату, и это правило самое страшное (не сказать, святое). На нём построена наша организованность – представьте, если мы начнём ко всему прочему резать ещё и друг друга…

Я задумал самый большой грех – предательство идеи. Как по мне, отличный итог и весомое дополнение ко всем предыдущим грехам. Я буду острее чувствовать свою значимость, если прикончу Бесцветного. Почему именно его?

Лишний раз не надо напоминать, как он бесит меня своими появлениями. К тому же…

-… но у тебя ничего не получится.

- Выходит, ты Бог, а? Что скажешь?

Слово «мессия» меня банально смешит, тем более, применимое к этому объекту. Максимум, что делает из него нового Христа – он похож на оживший труп. Почти полная зелёная  прозрачность кожи, выцветшие глаза, запавшее костлявое лицо. Он молчит, только губы волнует что-то вроде иронической улыбки. Испытание меня – я поверю или нет? И от него не исходит никакой агрессии ко мне, человеку, который, возможно, снесёт ему голову в следующую секунду. Спокойствие мессии? Нет, пофигизм полудурка.

- Если ты Бог, тогда я тем более убью тебя. Ха!

«Нет, никогда», - вращаются глаза в глубоких впадинах, и со страхом. Он, похоже, произносит это, приближаясь с вытянутой рукой ко мне. Да, он блеет какую-то херь, и, чтобы не дать ему разойтись, я решаю покончить с нашей ситуацией быстро.

Ну как быстро – вы поднимали когда-нибудь фортепиано? Ладно, но хотя бы передвигали его с места на место, очень резко? Не знаю, откуда в моём жалком теле появилась сила, но я выталкиваю махину, стиснув зубы, вперёд. Вперёд, вперёд, чёртова колымага! В миллиметрах от Бесцветного и тонких перил толкаю с наибольшей натугой –  разогнанное фортепиано на своих колёсиках врезается в живот Бесцветного. Проламывает перила и с жутким грохотом слетает вниз.

Видно, весь собор встал от грохота. Вот он, колокол судного дня. «Бог» убит и погребён под деревянной массой со струнами и клавишами. Капли его сизой крови точечными брызгами вышили узор на полу. Был ли это человек? Мертвец, но всё возможно.

Потом я буду вспоминать, как после над моим ухом запел голос: «Ты спрашивал, Бог ли я? Лучше спроси, почему я назвался Фрэнком, как и ты? Фрэнк, Бог есть в каждом из нас, я – это ты. Я – то, что осталось от него внутри тебя…»

Накатившие волны гнева заставили меня тряхнуть головой, и голос исчез. Теперь надо бы выбраться из собора, желательно, незамеченным.  Если я сойду с лестницы, пусть и быстро, они заметят меня, и станет понятно, кто столкнул Бесцветного. Меня разорвут и съедят на месте, - это ожидаемо, как для психов. Хоры находятся высоко над уровнем первого этажа, на балконе второго этажа. Дальше – ход на колокольню. Но, опять же, соваться на лестницу мне категорически не стоит. Что делать? Я вжался в угол стены, за которым уж точно невидим для тех, кто ниже. Грудь поднимается и опускается, кажется, без участия дыхания. Я не слишком громко пыхчу?

Окно.

Таковое имеется – нависло над первой ступенькой, ведущей на колокольню. Притом не окно – хлипкое окошечко. Но чем больше я буду гипнотизировать взглядом этот квадратный сантиметр, тем навязчивее будут чудиться голоса, вопящие над дохлым Бесцветным. Мне думается, он был важной шишкой среди организаторов акции, поэтому его смерть не осталась бы безнаказанной.

Когда половина моего туловища уже прошла в оконный проём, и осталось запихать задницу и ноги… мне начало чудиться, что бунтовщики поднимаются по лестнице. С факелами? В мыслях проплывает светлый образ самого себя, жаримого на медленном огне прямо в соборе. И благодаря этому видению свершается последнее – я нервно дёргаюсь, руки разъезжаются по крыше. Я вылетаю из окошка, как пробка. Настолько распластавшись по шиферу, что подбородок, чувствую, полностью содран. И ноющий нерв на подбородке, умм!..  

И нужно подняться, только, как это сделать, если я вниз головой? Боюсь, что сейчас будет кувырок, а потом… а потом не будет ничего. Моё сердце раскроилось на нитки от страха. Это правда страшно. На минуту в голову ударяет молния дезориентации – я осознаю, что нахожусь в 20-ти метрах над землёй и достаточно съехал к ободу крыши, чтобы перевалиться через него и улететь. Обод тонкий, я - всё же имею какой-то вес. Движением гусеницы начинаю помалу смещаться вправо и ощупывать край обода. Сам не знаю, на что я надеюсь.

Глупо было бы расквасить свой череп после столь искромётных преступлений, правильно?

И, проползши так сантиметров 30, ощущаю пальцами не хлипкую полоску железа. Деревянные брусья.

«Несмотря на все их прегрешения, Бог послал им лествицу в рай».

Хорошо, что эмоции притуплены – иначе от сердечного волнения я точно бы соскользнул восвояси. Но пока исследую пальцами дерево, и вот, какие у меня есть выводы: брусья толстые и крепкие – да, это лестница. Левый край (как и правый) припаян не менее прочной железной пластиной к крыше. Массивный болт держит пластину, хм. Одной рукой я почти достал до первой поперечной перекладины; второй всё же опираюсь о крышу. Нужно проверить лестницу на устойчивость – лезть вслепую и так слишком рискованно. Я отрываюсь от перекладины и хватаюсь за вертикальный брус лестницы, начинаю, как могу, раскачивать. Да, мой метод смешон – сравните воздействие одной руки и, если бы на лестницу бултыхнулась целая человеческая туша. Однако устойчивость лестницы к моим «ручным воздействиям» успокоила.

Сок ситуации заключается в том, что без кувырка я не стану ногами на перекладину и не сойду по лестнице. Кувырок хорош для парней с прокачанным животом и бесстрашностью героев боевиков. Я не могу обеспечить ни того, ни другого. Я могу либо разбиться, либо чудом удержаться на лестнице. Мысленно склоняюсь к тому, что всё-таки рискну, чего бы это ни стоило. Попробовать всегда нужно. Вторая рука уже отлепилась от крыши и обхватила конец правого вертикального бруса. Теперь обе руки на ощупь продвигаются дальше по дереву, пока не находят углы, в которых вторая перекладина крепится к двум брусьям. Похоже, надёжное место, чтобы вцепиться в него. Так, всё сделано. Не очень-то третируя голову мыслями о грядущих плачевных последствиях, я делаю попытку шевельнуть телом и поднять ноги над головой. Ага, конечно, поднялись. Здесь сказывается и положение моего тела, и пронизывающая насквозь усталость, и неспортивная комплекция. По правде говоря, меня одолела бешеная злость, которая и поможет мне сойти с мертвой точки. А пока я не столько силюсь привести в движение нижнюю часть тела, сколько в ярости трясу руками лестницу. От этого создаётся эффект, что я притягиваю лестницу к груди, и, ха, он сработал! В мою грудь больно впивается металлический обод, но вот я продвигаюсь на пару сантиметров вперёд, и обод уже жалит рёбра. Я соображаю, что руки должны поползти как можно дальше по брусьям лестницы – чем дальше я их закину, тем сильнее будет размах для кувырка, и…

Я понял, что ноги изогнулись в воздухе, железо драло рёбра. До каких только частей моего тела не добрался этот проклятый обод?!

А потом… сердце птицей запело и вылетело из груди, исчезнув навсегда. Или нет? Нет, всё произошло поразительно быстро, как до меня дошло: я вишу, ухватившись за перекладину лишь одной рукой. Тут же нога в слетающем ботинке нашла нижнюю перекладину, бедро оплело брус и, прижимаясь и держась, лежа лицом на перекладинах, я обрёл нормальное положение. Приподнялся и поместил руки.

Фух, номер удался.

Но, по правде говоря, я понятия не имел, как обстоят дела с лестницей, куда она ведёт. Может быть, она наполовину сломанная, и в середине своего пути я снова повисну? Как висельник.

Висельник.

Я висельник.

***

Справедливо, что задний фасад собора не был мною охвачен – что находилось за собором, я не знал. Я как разнёс взрывчаткой центральный вход в храм, так и ворвался внутрь, без досуга гулять по окрестностям. Погуляешь – на радость сумасшедшим головорезам, с которыми приходится делить добычу. Да, погуляешь, и тебе либо покажут вонючий обложенный язык, либо шлёпнут по заднице, либо изъявят идею поиграть в «ножики».

Так что разобраться, кто приколотил ход на крышу, не пришлось. Я склоняюсь к тому, что она связана с ремонтными работами и стояла ещё до вторжения. Если бы прикручивали наши, или жертвы с колокольни, ну или юнцы из пацифистских движений, - дело было бы сделано наспех, и лестница моих трюков бы не выдержала.

Кому бы то ни было, спасибо. Чувак, ты спас жизнь монстру, мои поздравления!

Спустившись на землю, первым делом я потрогал колени. Каждая часть тела дрожала, и хотелось каким-то образом доказать себе, что я жив, что я здесь. Я начал с того, что ощупал всего себя.

Сейчас я шагаю по площадке за храмом и оглядываю территорию. Ни души, верите? Трудно привыкнуть к одиночеству, когда ты только-только выпорхнул из-под крыла толпы. Факт безлюдности заставляет меня больше и больше сомневаться в том, что я нахожусь на земле. Вообще сомневаться в произошедших событиях. Надо всё же заставить себя поверить…

К счастью, у одного из фонарных столбов застыла, вижу отсюда, процессия. Процессия, знакомая мне: полностью мясная и окровавленная, падаль, человечина. Отлично – я прямо срываюсь с места в беге, несмотря на не прошедший шок в мышцах. И до чего же оказывается смешным: ряд заклякших людей на земле – это, ха-ха, те самые молодые пацифисты. Некоторые из них беспомощно завёрнуты в белые транспаранты с надписями, которые уже никому не пригодятся. Они бежали с места столкновения кучкой, и так же, кучкой, их и вырезали. Очень аккуратно, хочу сказать – их единомышленникам, раздавленным у центрального входа, повезло меньше. Эти же - почти не обезображены. Я говорил, что они, не многим старше или младше меня, похожи на ангелочков? И разве может перечеркнуть смерть обаяние молодости: невинность в глазах, гладкость кожи, свежесть черт лица, размах невылинявших бровей или чувственность губ? Я размышляю, как старик или извращенец? Ах, нет.

Я просто наклоняюсь к парочке с краю, девушке и парню. Нож. Он входит в грудную клетку красавицы, словно в мягкое сливочное масло; не обращаю внимания ни на один хруст или треск, для меня их словно не существует. Рана прошила тело до низа живота, а на землю хлынула мощная волна внутренностей, уже полдня как мёртвых. Чтобы не уродовать лицо парня, я решаю поиздеваться над его ногами: непрекращающиеся удары острия  в область таза, и, считай, я отделал ему ноги - могу легко теперь оторвать их, будто бумажной кукле. Если бы он был жив, юноше было бы нестерпимо больно.

После всего, налюбовавшись проделанным и отерев кровавые капли с лица, я иду дальше. Но перед этим, на прощание прикасаюсь губами к губам сначала девушки, затем парня. У девушки они тонкие, ледяные, залитые кровью. У парня – и после смерти пухлые и вызывающие; я бы даже засунул язык ему в рот, да только отчётливый трупный вкус отбил всякое желание.

По дороге мне ещё встречаются тела, но живые – боже, где вы, живые, «братья»? Сложно однозначно сказать, куда успел деться революционный люд. По-видимому, площадь Мира опять наводнена людьми, хотя многие, знаю, до сих пор толкутся в соборе и возле него. Но почему они забыли эту тихую уличку за собором? Чтобы предоставить больше пространства мне? Хм, правильно, спасибо, я же и иду как раз, в гордом одиночестве, туда, куда ни один человек в событиях массовой резни не додумался бы пойти.

Я иду на набережную. Озабоченно облизывая губы.

Возможно, это сбой в работе моей памяти, и такого на самом деле никогда не было. Но, знаете, что случилось перед тем, как фортепиано поехало на Бесцветного и стёрло того с лица земли? Что испугало и меня, и его? Я не помню, кто из нас первым дал толчок, я просто помню ощущение его губ на своих, мимолётное и нереальное. Именно его растерянность и пошатнувшаяся бдительность после дали мне шанс угробить Бесцветного. Чтобы отчётливо проиграть в памяти тот поцелуй, я обратился к помощи двух мертвецов, девушки и парня. Но мёртвые не дали мне ничего. Бесцветный исчез вместе с тем, как и воспоминание о поцелуе предательства.

***

Набережная – место апокалиптическое от природы. Не знаю насчёт набережных других стран и городов, но эта – идеальное дополнение к образу всего штата, не только моего родного города. Пейзаж набережной не поменяется, кажется, никогда – будь в городе революция, конец света или же новый Золотой Век.

Я иду вдоль нескончаемых каменных стен. Чувствую себя ребёнком или героем черно-белого кинофильма. Такую цветовую гамму диктует погода, хотя я не уверен, что скопище серых облаков – это будущий дождь, а не дым. Не удивлюсь, если узнаю, что устав акции в соседних штатах был нарушен, и участники прибегнули к поджогам.

В чём состоит моя цель, когда мерю сейчас шагами скользкие каменные плиты? Если долго-долго идти по дорожке…. Ну вы знаете, можно прийти в другой город. Что в мои планы не входит. Остановиться, присесть на ступеньки и полюбоваться черными потоками воды? Вероятно, ходьба – и то лучшая медитация, чем созерцание этих «неземных красот». И потом, размышления – вот чего я по-настоящему опасаюсь на данный момент. Начав разбирать по полочкам всё, что случилось сегодня, вчера и позавчера, здесь, на ступеньках, я… захлебнусь. Дело не в совести, которая вряд ли вспыхнет огненной геенной в недрах эпифиза. Дело в том, что когда ты творишь дерьмо – не важно, нравится тебе это или нет – поступки остаются дерьмом, а дерьмо имеет вес. Поэтому преступники могут и не раскаиваться в содеянном, но тяготятся они всегда. Ха-ха, я уже начал размышлять, ну что ж такое!..

И вакуум набережной, из которого, кажется, высосан живой воздух, вернул кое-что другое. Физическое. Например, я вспомнил, что двое суток не спал, равно как и не ел. Что подбородок саднит и сочится, даёт хорошо прочувствовать каждой клеткой, как размножаются бактерии в ране.

На пару секунд опускаю лоб на скрещенные запястья. Ветерок ласкающе проводит ладонью по моим плечам, и, клянусь, так не касался меня никто из людей и очень давно. Ветер хочет сделать меня стопроцентным геем, засовывая прохладные руки под мою кофту и исследуя пальцами грудь. О, первые освежающие поцелуи – в шею, язык ветра лижет её, оставляет влажные дорожки. Ну же, проветри меня всего, засунь руку мне в штаны!

Да, да!.. Я начинаю гладить руками его призрачную, упругую задницу. Он оказывается легковозбудимым - захлёбывается от экстаза и кончает мне на лицо холодными брызгами.

Конечно же, явление природы здесь ни при чём: ненадолго закрыв глаза, я представил себе ни что иное, как сцену секса, вернее, как мне со сладострастием отсасывают. Магнетизм этой мысли заставил бугорок в джинсах пропустить пару импульсов. Мне даже удалось довести себя до того, что член недвусмысленно дёрнулся.

Я решаю, что глаза таки нужно разлепить. Перед ними – о разочарование! – не нежный услужливый ротик, а бетонно-серая стена природы, воды и неба. 1, 2, 3, 4… - в норму пришёл.

Обычно я доверяю видениям; моё нынешнее явно означает, что на набережной я не один.

Меня ждёт человек.

Не труп и не собака.

Человек.

Он решит проблему в моих джинсах, ха-ха! Нужно найти его.

Я лихорадочно вскакиваю со ступенек, набрасываю рюкзак и с одурманенным взглядом начинаю свой путь дальше по набережной. 

Глава 3: http://notforsale.do.am/blog/i_39_m_a_monster_3/2013-03-03-6138