POV Frank

- Нет, об этом не сегодня.

- Но когда? Сейчас самое время. Это одно из самых лучших мест, где я был за последнее время, и я сомневаюсь, что мы найдем что-то лучше, - сказав это, я вдруг вспомнил о ключе. О дурацком ключе, про который я почти забыл, который нашел в черном ящике в горах, когда сходил с ума от одиночества.

«Трасса Девять ведет к спасению»

Что это, черт возьми, значило?

- Ты что-нибудь знаешь о трассе Девять? – вдруг спросил я, позволив Пати благополучно уйти от темы этим новым вопросом.

- Мы так называем одну дорогу, которая теперь ведет в никуда, - ответил он, вздыхая и смотря куда-то вниз, - в город смерти, если быть точнее.

- Расскажи мне об этом поподробней, - его глаза в этой темноте казались просто черными глазницами, но я знал, что теперь он тоже смотрит на меня.

- Это был большой город. Он не очень далеко отсюда.   

- Почему это город смерти?

- Там пытались спрятаться люди из сопротивления. Они прикинулись гражданами BL, но, насколько я знаю, правительство с этим разобралось. Я слышал, что там творились ужасные вещи, и сейчас там нет никого в живых. Город совсем небольшой – у них не было никаких шансов. Там все просто зачистили. Кстати, зачем тебе это?

Я и сам не знал, зачем.

- Я помню, мы собирались кого-то подхватить на обратном пути, - вспомнил я, - какого-то старого друга.

- Да, мы подберем Фиша, - он слегка улыбнулся, но в то же время я чувствовал, что нервничает.

- Старый друг… он был с нами?..

- Да, в группе.

- Замечательно, - я повернул голову к черным домам и светящимся окнам, задумавшись. Может, он тоже что-то расскажет мне? Я начал замечать, что иногда я вспоминаю какие-то вещи из прошлого, если мне попадается что-то, что является в каком-то смысле частью этого прошлого – похожие фразы, ситуации, даже просто изображения – и я начинаю что-то вспоминать, во сне или наяву, это не главное – главное, что я знаю. Мне стало немного не по себе, когда Пати не захотел рассказывать, что со мной произошло до BL. Он ведь знал – он все знал. Почему он не хочет рассказать мне? Зачем ему что-то скрывать от меня? Сейчас он уже точно ничего не расскажет. Или расскажет?

- Но я совсем не помню его, - сказал я. Это была правда: я имел только смутную уверенность, что знал этого парня раньше, но не мог вспомнить ничего конкретного. Может, опять же, чтобы вспомнить, мне нужно увидеть его?

- Это его расстроит. Вы были отличными друзьями, - он тоже посмотрел в сторону домов.

- Я постараюсь вспомнить. Но я не это хотел спросить: этот ужасный город попадется нам на пути?

- Почти. Зачем тебе туда?

- Пока не знаю. Но нам стоит заехать туда.

Пати был очень чувствительным человеком. Не только по части эмоций или ощущений – я думаю, какой-то отголосок интуиции проснулся и у него, поэтому он больше не спорил. Наверное, ему самому стало интересно:

- Как скажешь.

Мы молчали. Наверное, минут пятнадцать. Или полчаса. Или больше. Мы все еще сидели прижавшись друг к другу, смотрели на свет в окнах. Там тепло и безопасно. Как же мы хотели туда, хотя бы ненадолго. Здесь было жутко – не конкретно в этом доме, а с этой стороны закона и дозволенности – нужно очень здорово уметь отстраняться от окружающего мира, чтобы хоть иногда чувствовать себя счастливым. Здесь никогда нельзя чувствовать себя в безопасности. И еще есть такой момент, что ты постоянно дрожишь из-за того, что помимо тебя вместе с тобой в этой дыре такие люди, как Пати, как Грэйси, Кобра (пусть он и злой, как разгневанный кабан), Джет – мало того, что  я чувствую себя под угрозой,  так я еще не могу спокойно спать, зная, что им тоже угрожает опасность. Я посмотрел на Пати.

- Ты хочешь туда? -  не удержался я.

- Куда «туда»?

- В город, похожий на этот. Так, чтобы никто не доставал тебя. Чтобы ты мог заниматься тем, что любишь. Уверен, у тебя есть такие занятия. Я знаю – ты рисуешь, и ты поешь, но теперь тебе нужно вечно прислушиваться и быть готовым ко всему.

Он промолчал. Я был прав.

- Ты наверняка не думал, что все это так затянется.

- Никто так не думал, - ответил он, - но все допускали такую мысль. И подтвердились худшие опасения. Но насчет кое-чего я все же казался прав, - и он, невероятно, заулыбался.

- Насчет чего?

- Насчет того, что все будет нормально. Я говорил это. Ты знаешь, когда. Конечно, все далеко не замечательно… но мы живы.

- Погоди, ты говоришь о том дне, когда… фак…

- Именно.

Я молчал. Я был немного в шоке, еще несколько секунд мне предстоит вот так глазеть на него, не шевелясь, пока мой мозг молниеносно достает из памяти все фрагменты, сопоставляет все факты, и,

минуточку…  мне кажется, или я кое-что понял?

в конечном итоге, до него доходит. И он – мой собственный мозг – тоже слегка  офигевает.

Он затеял это все, чтобы доказать, что я могу ему верить? Это все было только для того, чтобы я научился ему доверять? Он обиделся на меня именно из-за этого: моего, наверное, кое-где даже параноидального недоверия, и вот так решил решить проблему? Черт, это гениально… и при этом эгоистично до невозможности!

Но теперь это не имело смысла. После вчерашнего вечера, что мы провели в машине – когда уже и я признался ему в любви, забив на то, что теперь в моей голове и душе хаос. Он называл меня моим настоящим именем, и это было похоже на то, как будто я проснулся от какого-то сна. Так и было: этот сон можно было назвать «жизнью без Пойзона». Теперь мы были вместе, я хотел, чтобы так было и дальше. Чтобы мы до самой смерти не успели надоесть или убить друг друга. Чтобы и у нас был шанс на счастливый конец – хотя где-то в глубине меня щемило жуткое предположение того, что наша история закончится трагично и ужасно. Мы не умрем в один день. Кто-то из нас умрет раньше, и другой проживет немало дней, полных боли и отчаяния, после чего, не выдержав, покончит с собой. Смешно и отвратительно. Я не хотел, чтобы было так. 

- Прости за то, что я тебе наговорил тогда, перед тем, как ты ушел. Я вел себя как мудак.

Он улыбнулся.

- Я давно всё  тебе простил, - ответил он, и пусть он пытался вести себя непринужденно, я видел, - чувствовал - какое он испытывает облегчение от моих слов. Я едва ли не на себе ощущал, как оставшееся напряжение где-то в его душе исчезает.

- Мне тебя очень не хватало, - сказал я первое, что мне пришло в голову. Зато искреннее.

Он снова улыбался, как-то смущенно, отведя глаза. И сразу же посмотрел на меня снова, обнимая.

- Мне тоже тебя не хватало. Но теперь все иначе. Я больше никогда не оставлю тебя, - говорит он мне, не отпуская, - никогда. Я буду с тобой всегда. Обещаю.  –  И поцелуй в щеку, как подпись под договором.

Это звучало прекрасно, но от этого опять становилось жутко; как будто он знает, какие кошмары нас ждут, и все эти успокаивающие обещания он дает, чтобы я не пугался раньше времени. Но я напугаюсь, о да, - нас ждет нечто ужасное, мы, возможно, сойдем с ума, если переживем это.

Я думал это все секунды, и едва мысль завершилась, как я услышал смех Пати.

- Извини, это так по-идиотски звучало, - улыбнулся он, отпустив меня и заглядывая в глаза.

К сожалению, я не мог не согласиться.

- Вообще – да, - кивнул я, снова оглядываясь на дома вдалеке. Мы молчали, рассматривая в отдельности каждое горящее окно, далекие фигуры в этих маленьких квадратиках света.  Мы оба уже опустились на кровать и теперь лежали, закрыв глаза, и в какой-то момент мне казалось, что так мы и заснем, но…

- Ты помнишь мое имя? – вдруг прошептал он. Это звучало почти так же, как осторожный вопрос ребенка «а что ты мне подаришь?».

Я открыл глаза и посмотрел на его лицо – он тоже смотрел на меня, и явно не собирался сейчас спать. Помнил ли я? Кажется, он говорил его однажды. Даже если не говорил, теперь я все равно знал.

- Джерард, - так же тихо прошептал я, смотря ему в глаза. В его широкие зрачки. Кажется, я смотрел почти в его душу… или я просто слишком обожал его, раз начал сыпать такими метафорами. Но сейчас это не важно…

- Скажи это еще раз, - попросил он, прикрывая глаза.

- Дже… рард, - прошептал я ему на ухо, согревая своим дыханием, прекрасно зная, что это все доставляет ему удовольствие – я даже успеваю заметить мечтательно-блаженное выражение на его лице.

- Мне всегда нравилось, как ты говоришь со мной… вот так, - улыбался он, - это жутко приятно, я обожаю твой голос, но когда ночью, в тишине – только шумит чертова автострада – и ты шепчешь мне что-то, начиная ласкать руками… - он снова закрыл глаза, выгибаясь всем телом и потягиваясь, - это просто… волшебно, что ли… - он снова засмеялся, - хотя, ты, наверное, и так помнишь это. Помнишь ведь?

Честно говоря, я не помнил почти ничего. Мне даже стало как-то жутко в этот момент – а вдруг, все это время он говорил не обо мне? А вдруг, он любил кого-то, очень похожего на меня, а тут подвернулся я, и он уверен, что я – тот самый человек из его прошлого… а что если я совсем не тот человек? Когда он смотрел на меня так искренне – похоже он очень часто был слишком искренним, до смерти просто – то у меня создавалось впечатление, будто я ему подло вру. Как ребенку, и он ведь верит мне. Как будто уже завтра может объявиться тот, другой, более настоящий Фрэнк, и Пати этого уже не переживет – так расстроится, что сдохнет. Нет, это ведь я, я – тот самый Фрэнк.

Раз так, то пора кончать с враньем.

- Я не помню, - ответил я, и зачем-то улыбнулся. Его улыбка чуть поугасла, и, наверное, я понял, о чем он думал: о чем еще я не помню? Наверняка наша прежняя жизнь была полна прекрасных моментов, там было столько всего – если мы знали друг друга хотя бы год (хотя мы, разумеется, знали друг друга гораздо дольше), то сложно даже вообразить, сколько всего произошло тогда… сколько всего я забыл.

Радость будто выветрилась с его лица, проступило какое-то печальное выражение, которое не выветривается так просто, как первое. Но, несмотря на это, я уже знал, что я могу сделать, чтобы все исправить.

- Я могу узнать заново, - говоря это, я погладил его мягкие яркие волосы, - и ты мне в этом поможешь, - я склонил голову набок, понимая, что я лезу во что-то серьезное – дело уже касалось не секса, а всего нашего общего прошлого. В таком случае он молодец, что сам помнит все, что с нами было – он поможет мне вспомнить. Может, и мне однажды придется запоминать происходящее, чтобы потом поделиться этим с ним. Только что может такого случиться, что он не сможет ничего запомнить? Я даже не хотел строить на этот счет каких-либо догадок – все они были связаны с чем-то ужасным, с тем, что я снова потеряю его.

- Ты все мне расскажешь, - я уже снова шептал ему на ухо, запустив пальцы в волосы и чувствуя тепло его головы, где за коркой кости находятся все его воспоминания и все то, благодаря чему он тот, кто он есть. Даже забавно, мы так часто не понимаем людей, хотя весь их разум находится прямо у нас под носом. Даже добираясь до этих разумов в буквальном смысле, мы не в силах понять кого-то. Вообще никого. Никогда.

Я уже почти забыл, что только что сказал, я уже почти засыпал, когда  услышал ответ Пойзона:

- Ты узнаешь все, - я слышал по его голосу, что он улыбался, его явно воодушевляло мое решение.

- Тогда, думаю, нам не стоит ждать, - я приподнялся, и мне уже не хотелось спать. Перекинув ногу через него, я потянулся к его лицу, чтобы поцеловать его теплые сухие губы. Он сразу же дышит чуть чаще – моя рука гладит самый низ его живота, я чувствую под пальцами его жесткие волосы и еще его дрожь, она проходит через все его тело и звучит у него в горле тихим мурлыканьем, и когда я оторвался от его губ, чтобы перейти к шее, он заговорил.

- Однажды ты учил меня играть на гитаре, - говорил он. Я целовал его мягкую теплую кожу, чуть шершавую, где еще не зажили порезы. Я закрывал глаза, чувствуя губами вибрацию его голоса, слушая его пульс, и он говорил дальше, - я и так немного умею, но тогда ты не знал этого. У нас была маленькая студия, с ободранным зеленым диваном, на котором мы сидели однажды. Ты показывал основные положения пальцев, когда играл сам, ты ставил мои пальцы на жесткие гладкие лады, накрывая их своими. Это было здорово. Ты сидел совсем близко, и я чувствовал твое дыхание плечом и шеей.

Я представил.

Зеленый диван, посреди черноты, поблескивают инструменты и какой-то неясный источник света, и больше я ничего не знаю. У Пати на коленях – гитара, его рука – на грифе, я накрываю его руку своей. Румянец на его щеках. Улыбка на губах. Хитрый блеск в глазах – наверное, в тот момент я и сам знал, что играть он умеет, просто притворяется, как и я, потому что я подыгрывал ему. Я сижу совсем близко, я положил правую руку себе на колено, но локтем я чувствую ткань его джинсов.

Так и было.

Мои губы – все еще на его шее, мои ладони – на его плечах.

- А однажды мы искали пакет с едой, - говорил он дальше, - мы приехали на новое место перед концертом, нас сунули то в одну гримерку,  потом оказалось, что это не та, нас погнали в другую, потом в третью… по дороге мы умудрялись растерять едва ли не половину своих вещей. Мы с прошлого дня ничего не успели поесть, и Кобра уже вовсю ныл, что я ужасный брат. Ты сказал, что пойдешь и найдешь этот чертов пакет, Кобра сказал, что если мы оба пойдем обыскивать здание, то найдем его быстрее. Времени до концерта было совсем немного, и никто понятия не имел, где снаружи магазин. Все это забавно.

Я представил. Я представил, как я говорю «Майк, дружище, успокойся, найду я наш набор для пикника. Ты только не нервничай» - и я выхожу в коридор на поиски, а спину мне сверлит его взбешенный взгляд. Пати, тогда еще Джерард, выходит и идет в другую сторону по коридорам, мы заглядываем в комнаты, там уже сидит кто-то еще и нас просят проваливать к чертям, нет у нас вашего поганого пакета, будь он неладен. Я успел найти какой-то большой балкон, незапертый, но там, конечно, ничего не было, кроме темно-синей краски, которой были раскрашены стены. Я искал дальше, и там, в одном из бледно-желто-серых коридоров, я встретил Пати, тогда еще Джерарда. С черными волосами. В черной толстовке, шнурки от капюшона покачиваются при его шагах, в черных джинсах. Я вдруг вспомнил, что часто подкалывал его на тему того, что у него вся одежда черная.  Он шел навстречу, не то стуча, не то шурша, не то скрипя подошвами кед (черных, с белыми шнурками, самых обычных), он идет мне навстречу, прямо на меня, улыбается.

- Нашел?

- А ты?

Он развел руками. Как будто лысая черная птица, у которой осталось на теле немного пуха и несколько черных перьев на голове. Хотя я вроде как знал парня, который реально носил в волосах перья.

- Где ты еще не смотрел? – он идет уже рядом со мной.

- Там какой-то зал в конце здания, - неуверенно начал я, - весь заставленный хламом.

- Думаешь, там?

- Больше нет вариантов.

- Чувствую, придется на улицу выходить, а там сыро. И ветер холодный, - он поежился, будто он уже там. Но он туда не выйдет, я ведь знаю.

Мы зашли в тот зал, о котором я говорил. Хлама полно – до потока декораций, ящиков, шкафов, какого-то оборудования. Тяжелые двери захлопнулись за нами, еще поскрипев немного, покачиваясь на ржавых петлях.

- Мы ведь сюда все покидали, - Пати подошел к стене, где кто-то нарушил целостность пыли на полу. Это мы были, и все пакеты, что тут были, мы забрали с собой. Во всяком случае, мы так думали.

- Правильно, -  я стоял позади него. Его черные волосы закрывают шею, очертания плеч скрыты под углами капюшона, толстовка не дает увидеть талии, ничего не видно – только его задница и ноги, в черной джинсе.

Он обернулся. Он заметил мой взгляд, блуждающий по его скрытому тканью телу.

- Ты знал, что его здесь нет, не так ли? – о да, эта скучающая интонация, скрывающая в себе легкую дрожь возбуждения и волнения «что ты задумал? Мне это понравится? Чем закончится этот день? Я выйду отсюда живым?» и не знаю, о чем еще он мог думать. Он понятия не имел, зачем я завел его сюда. Может, его это пугало, ведь мы были… друзьями. Вот да. И в то же время ему было интересно. Но было в этом что-то жуткое. Ветер завывал в щелях, раскачиваю паутину в углах и под потолком, там, где хлам давно лежал на своем месте. Дохлые мухи и мотыльки в раме окна. Пати, тогда еще Джерард, смотрит на меня. Его лоб влажный.

- Да, я знал, - я говорил вроде серьезно, но улыбнулся. Перестал улыбаться. Уголки его рта дрогнули, но в остальном ничего не изменилось. Он моргнул. Мы молчали.

Я смотрел на его губы. Он видел, куда я смотрю. Я сделал шаг к нему, он едва не сделал шаг назад – он почти оторвал ногу от пола, но в последний момент оставил ее там же.  Сам того не замечая,  он выпятил грудь, приподняв подбородок и продолжая смотреть на меня. Вечно он так – прячет страх за гордостью, как гребаный павлин. Хотя я не знаю, как они себя ведут. Но в то же время это немного убивало мою уверенность – я ведь ниже его. А так как я дотянусь до его губ? Если я прикоснусь к нему где-нибудь еще, кроме как там, даже если я просто потяну его голову вниз – я все испорчу. Я просто знаю это, так же, как знаю, где лежит пакет и как он туда попал. Я столько всего знаю…

Я встал вплотную к нему. Мы будто прилипли друг к другу взглядами. Мы оба дышим нервно и неровно, и оба это слышим. Карты по одной раскрываются.

- Если ты так нервничаешь, значит тебе не все равно. Это что-то да значит.

Это неплохо на него подействовало. Он слегка обмяк и опустил голову, теперь смотря на меня не сверху вниз. Я должен был использовать это. Я должен был все использовать, что мог, это мой последний шанс.

Сейчас, и похрену, как это звучит, потому что или ты будешь дураком сегодня, или всю жизнь. Не бойся позориться.

- Закрой глаза.

Я и сам хотел зажмуриться, в груди все горело и жгло, будто у меня газировка в легких, я едва стоял на ногах, я хотел упасть и орать «нет, я просто шучу, не воспринимай это все всерьез, никогда, забудь это, сотри из памяти!», и еще про себя добавить «давай будем просто дружить, давай я буду молчать, а потом лезть на стену когда тебя заберет кто-то еще, кто-то, но не я, и вот так я буду как-то жить… нет».

Он закрыл глаза. Ресницы дрожат.  Он, опять, сам не замечает, как едва заметно складывает губы для поцелуя, они пересохшие, но он боится облизнуть их, думая, что я восприму это как какой-нибудь намек. И больше ждать уже нельзя. Я прижимаюсь к нему губами, и поцелуй этот – сплошная сухость и дрожь, а сразу же за этим липкий жар и мокрота, когда он вдруг приоткрыл рот. Я чувствую вкус этого запаха из его рта. Я полез туда языком, и, возможно, этого не стоило делать, потому что мы тут же встретились друг с другом языками, мы застыли от отвращения, от новизны, от внезапности, от того, что все ведь кто бы подумал, что вот так может все сложиться. Мы оба последний раз ели довольно давно, во рту был этот неприятный вкус голода, это было непривычно, и, возможно, если бы это только я его любил, то он бы отпрянул от меня, отплевываясь и морщась, матерясь или наоборот, молча, переваривая тот факт, что какого черта он сейчас сделал то, что сделал. Но этого не случилось. Это что-то да значит. Он стоит здесь же, боясь вдохнуть, хотя ему нечем дышать, и я наклонил голову в сторону, мы одновременно вдыхаем, скользя друг по другу шершавыми языками. И вот тут мы оба чувствуем удовольствие, пришедшее на смену отвращению, которые мы сумели – и не просто так – преодолеть. Наверное, еще рано, но я не могу терпеть – я тяну к нему руки, обнимая за талию, которую я теперь могу почувствовать сквозь ткань, и только я подумал, что зря, как он обнимает меня в ответ. На мгновение мы прижимаемся друг к другу… и это мгновение растягивается на минуты. Где-то далеко в городе воет сирена, и мы открываем глаза, опускаем руки, отступаем друг от друга.

- Если бы не ты в тот день, я бы никогда не решился, - говорит Пати, я целую его кадык, который двигается под моими поцелуями, так же, как двигается моя рука – от его плеча, и до бедра, обратно, и снова до бедра.

Сейчас мне трудно поверить в то, что Пати может на что-то не решится. Но тогда он прятал почти все свое тело в просторную одежду. У него были красивые волосы, но он никогда не убирал их за уши, будто боясь своих ушей, он никогда не обнажал свою шею, ха, может, будь к него адекватная возможность, он бы и лицо прятал. Но с того дня этому пришел конец. Мы все еще стоим посреди пыли, но мы уже немного другие.

- Пойдем, отнесем уже Майку пакет, пока он с ума не сошел, - улыбнулся я. Мы закрыли за собой двери, которые снова скрипели несколько секунд, пока мы удалялись. Мы зашли на темно-синий балкон, где я оставил пакет, и вернулись к ребятам из группы.