Мысли были воспаленными, как нарыв над губой
Дома меня не ожидало ничего нового. За спиной захлопнулась входная дверь, отдаваясь звенящим дребезжанием по всему телу. Тишина квартиры встречает меня дружелюбно, и я невероятно благодарен судьбе за то, что она позволила мне наконец оказаться одному, но одновременно с этим, я жестоко ненавидел её за этот извращенный подарок, проклиная собственные мысли, накинувшиеся на зияющую дыру в моей груди, снова проедая подгнившую по краям плоть, не давая ране затянуться. Я чувствовал себя грязным, мокрым, холодным, уставшим, почему-то злым на того парня с моей бутылкой воды и ещё больше сердитым на самого себя.
Раздраженно швырнув промокший насквозь рюкзак на стул в своей комнате, я, не более сухой, отправляюсь в душ, по дороге стягивая липкую и жутко неприятную одежду. Я чувствовал себя не на своём месте, мой привычный ритм роботы головы был сбит, в неё вторглись одной только кривой улыбочкой и странным прощанием, заставляя чувствовать. Я не хотел ничего чувствовать, я хотел оставаться вакуумным и оглушающе беззвучным внутри. Моя жизнь медленно набирала обороты и закрутилась настолько, что меня начало тошнить, и я больше не хотел оказаться в этом колесе фортуны. Я не был счастливчиком. Никогда. Вода ошпаривает ледяную кожу, и я отскакиваю в сторону от струи, сморщив нос и глупо защищаясь руками. То, что я не мог перестать чувствовать – физиология. Я почти забыл, как ощущается чувство голода, я просто лежал целыми днями на своей заправленной (или нет, меня это мало волновало) кровати, ощущая жуткую усталость от того, что я ничего не делал.
Понятия не имею, как я жил раньше, как заставлял себя вставать на ноги и делать что-то, при этом находя себя довольно воодушевленным. Теперь же у меня было недостаточно желания, чтобы просто встать и принять ванную, ответить на звонок или поесть. Я теснился в своём теле со своей душой, ведя с ней бесконечные диалоги, споры, вступая в конфликты и переговоры. Я будто был поражен молнией во время грозы в один день, и с тех пор ничего уже не было как прежде, я превратился в того, кого действительно, действительно не знал – этот человек был мне незнаком. Я отчаянно пытался подружиться с ним, но он будто был немым, или же просто презирал меня, а может просто выиграл когда-то кубок в чемпионате «Игнорируй любого, кто обратится к тебе». И я кричал ему, а он не слушал, я спрашивал, чего он хочет, хотел узнать, в чём дело и кто он такой, но второй я в моей голове продолжал играть в молчанку, нагоняя страх и чувство обреченности. Я стал подражать ему, смирившись с тем, чем на самом деле является наш мир. Я был раздавлен всем и сразу, и у меня даже не оставалось сил для того, чтобы жалеть себя или ненавидеть – я просто лежал, слушая, как шагает время, и часто ни на чём не сосредотачиваясь. Я не чувствовал разочарования, боли, безысходности, жалости, злости, ненависти, разбитой любви, я был обновленным, пустым, лишенным эмоциональной памяти. Скорее всего, все эти эмоции смешались внутри меня в один поток, и я не мог выцепить что-то определенное из него, и просто отдавался во власть засасывающей черной дыры внутри меня.
Я проверил телефон, и с моих губ сорвался непроизвольный вздох облегчения. Джошуа не звонил больше. В какой-то степени я был безмерно рад этому, но образовавшаяся вокруг пустота и свобода, подобная сквозняку, вызывали чувство временного дискомфорта. И всё же, я не врал себе – это было большое облегчение. Все эти дни я старался вычеркнуть воспоминания из головы, забыть голоса людей, которых считал своими друзьями, забыть Джо, который клялся мне в любви после расставания каждый день, заставляя меня склоняться к ненависти и представлять насилие над ним в своей голове. Каждый его звонок заставлял агрессии во мне вспыхивать на мгновения, но я всё ещё надеялся, что он отпустит меня. Если действительно любит, конечно. Не могу сказать, что раньше много думал о таком чувстве как любовь, я скорее абсолютно не думал над этим, а все стереотипы казались мне отличным поводом для насмешки. Я смеялся над теми, кто любил, смеялся над теми, кто не верил в любовь, а также над теми, кто спорил о том, бывает она с первого взгляда, или разрастается в сердце подобно опухоли. Меня вообще ничего из этого не заботило, каждый день меня ничего не заботило, я жил с непонятно откуда взявшейся уверенностью в том, что влюблен в Джо, в том, что его друзья – мои друзья, в том, что я развиваюсь как личность и представляю из себя что-нибудь достойное внимания общества.
Сейчас я чувствую так, будто я был в капсуле искусственного сна около сотни лет, и вся моя жизнь – запрограммированный кем-то сон.
Оказавшись в одиночестве, которого я и добивался как сегодня, так и месяц назад, я снова проводил своё время бесполезно. Действительно бесполезно. Мышцы ныли после тяжелой недели и горячего душа, эмоциональные оковы и напряжение постепенно спадали с плеч, постель встретила меня приятной прохладой и сухостью. Здесь было настолько уютно, что я было подумал, что у меня получится провалиться в сон до того, как мысли настигнут меня, но было слишком поздно – они были здесь. Будто мы в дерьмовом кино, где я прячусь от мафии, но она всё равно находит меня в конце каждого дня, а затем долго и мучительно пытает, чтобы после всего сбросить моё ещё живое тело в реку из отбросов, формалина и крови уплывать в бредовый сон. Настоящее мучение. Никто лучше тебя не может знать, что принесет тебе настоящие страдания, и для меня это было чувствовать себя никем, чувствовать себя потерянным, разбитым, осознавать бесполезность всех лет моей жизни, открыть глаза на фальшивость абсолютно всего с самого моего сознательного возраста. И самым ужасным из всего этого было чувствовать. Я ненавидел это каждым нервом, и ненависть тоже была чувством, и когда я понимал это, то больше всего хотелось взвыть и заткнуть себе в глотку огромную подушку. От себя не убежишь.
Я не нуждался ни в чьей помощи, потому что люди по большей части советовали то, что делали бы сами, а я не хотел быть кем-то, я хотел быть собой, но мне предстояло найти себя, хотя я и был собой. Любая мысль в моей голове начиналась из темноты и обрывалась на середине, она была воспалена и болела как самый мерзкий нарыв над губой. Я не мог развязать морской узел, сложить паззл, разгадать загадку Стоунхенджа, я не видел в темноте, я не находил главной проблемы в себе, и я не мог справиться с собой. Если это был подростковый возраст, то он застал меня врасплох, ворвался в жизнь слишком поздно, разрушил всё, что было моей реальность, и это был я, я был тем, кто разбивал кирпичи в осколки, топчась на них подошвой, пока всё это не превратилось в песок. Я был безэмоционален и гиперчувствителен одновременно, я молчал и закрывался в себе, я кричал и плакал, пытаясь обратить на себя внимание людей, чтобы кто-то просто обнял меня, пока я ищу язву, разрастающуюся внутри меня каждый день. Она процветала, питаясь моей плотью, кровью и улыбками, которые больше не появлялись на моём лице. Я представлял её невероятно красивой, но куда больше я был бы рад вырвать её голыми руками, только чтобы она не поглотила меня, как чёрная дыра.
У меня не было депрессии, у меня не было психического расстройства, какого-нибудь синдрома кого-нибудь там, я был обычным парнем, и я хотел разобраться в себе, но я не мог. Я нуждался в помощи, и отталкивал любую руку, протянутую мне, потому что осознание безразличности людей в один день сшибло меня с ног, и я больше не хотел вставать, чтобы падать. Я не понимал, чего хотел, я не мог определиться, метался от одного к другому, закручиваясь в карусели, один на один с собой, ослепленный яркими цветами, вспышками, звуками и светом, скинутый в пропасть, отдаляющийся от этого безумия и оказывающийся в бесконечном падении вниз, которое ощущалось как вакуум, высасывающий костный мозг из моих рук и ног. И тогда наступало то, названия чему у меня нет – это было ничто. Ты был никем, находился нигде, в кромешной тьме, без слуха, голоса, обоняния, тактильных чувств, у тебя не было тело, и твой разум бродил в этом пространстве, ничего не ища. Бессмысленность. Вот что это было, пожалуй.
***
Выходные, как обычно, казались бесконечным наказанием и манной небесной. В этот раз время смилостивилось, и шло неспешно, позволяя мне пялиться в искаженное и нечеткое отражение самого себя в изогнутом экране большого и массивного старого телевизора в моей комнате. Он стоял напротив кровати на такой же старой тумбе, покрытый пылью и украшенный треугольными настольными часами сверху, но они давно не шли, потому что я вынул батарейку, но я действительно не помнил зачем. Я даже не включал этот телевизор в розетку, я просто пялился в него, даже не рассматривая, что было там, глубоко в нем, я лежал, слушая шум, доносившийся с улицы через открытое окно. Был обед, или уже ближе к семи вечера, я не имел ни малейшего понятия, но это не имело никакого значения, пока никто не звал меня по имени из соседних комнат, потому что я уж точно не мог пошевелиться. Одновременно с этим, мне хотелось пройтись по улицам, где я вырос, оказаться в знакомых местах, позволить себе болезненную ностальгию в молчании, оказаться в другом месте, выбраться из постели, пошевелиться, хотя бы рукой, даже одним пальцем. Но я лежал. Мне было хорошо.
Телефон на тумбочке засветился, потому что я не включал звук уже несколько дней. Я уставился на сотовый, который лежал прямо напротив моего лица, и молился только о том, чтобы не увидеть на экране фотографию, вызывающую во мне самые непонятные, но уж точно не приятные эмоции. Но, конечно же, это был он – я знал это ещё когда услышал мелодию, которая была установлена только на одного человека в контактном листа – Джо. Не было никаких слов, способных заставить этого парня оставить меня в покое. Его не интересовало то, что я на самом деле не люблю его больше, его не интересовало ничего, кроме его безумной идеи о том, что я есть бесконечная, пламенная, единственная и верная любовь всей его жизни. В то время как он моей не был. Да и я не был тем человеком, который должен был быть с ним, скорее я просто позволил всему в какой-то момент сорваться с цепи, выйти из-под контроля, позволил Джошуа влюбиться в меня настолько сильно, и до этого я чувствовал себя по-настоящему виноватым, заставляя его страдать, но сейчас я хотел разбить ему нос, потому что его любовь была пугающей. Я хотел, чтобы он оставил меня в покое, а он уверял меня, что он именно тот, кто поможет мне, что он знает меня лучше кого-то ещё, лучше меня самого, что он пройдет со мной этот путь, и мы вместе встанем на ноги и разберемся во мне. А я просто ненавидел его в такие моменты. Мои губы трогала усмешка, а язык говорил ужасно грубы вещи, которые должны были разрывать его тело подобно пулям, но этот парень был пуленепробиваемым, а ещё тупым, настойчивым и упертым. Я уж точно не любил его после всех тех месяцев, что он преследовал меня. Мой психиатр говорит, что я должен выслушать Джо, позволить ему выговориться, а я считаю, что бесполезно делать это снова, потому что это даст ему ложную надежду. Иногда я просто хотел, чтобы этот парень умер, и такие мысли пугали меня куда больше.
Я не собираюсь отвечать, но я знаю, что эти звонки не прекратятся, поэтому мне приходится встать и стянуть с себя пижамные штаны, знающие когда-то лучшие времена, и заменить их на мятые джинсы с пола. Я оставляю черную футболку, в которой спал пятницу и субботу, надеваю свитер тёмно-зелёного цвета, хотя он больше похож на просто грязный кусок ткани. Мой иммунитет говорил мне «Пошёл ты, Фрэнки, пошёл ты!», поэтому я одеваюсь теплее, чем мне хотелось бы, оставляю телефон дома и оказываюсь на улице. Дома никого, и мне хочется полежать в собственной комнате ещё несколько часов, до самого утра, когда мне пришлось бы подниматься и жить жизнью обычного человека, но я здесь. Я собираюсь пройтись. Прогуляться. Подышать.
Я чувствую себя дико, я чувствую себя неуверенно, неловко, страшно и глупо, глядя в лица людей, идущих мне навстречу по улице, и я постоянно оглядываюсь, чтобы знать, сколько ещё человек находятся поблизости. Воздух пахнет знакомо, ностальгия захватывает меня в свои цепкие пальцы, вертя в разные стороны и окутывая воспоминаниями, заставляя чувствовать не на своём месте. Небо было тёмным от туч, асфальт влажным, ветер холодным, земля чернела, под ногами неприятно скользила грязь. Я ни о чём не думал, чувствуя себя почти нормально, отдаляясь от людей больше и больше, свернув на асфальтированную дорогу, ведущую через лес в абсолютно другую часть города. Здесь не было даже пешеходных дорожек, и я либо шаркал ногами по трассе, либо месил ботинками дорожную грязь, пропуская проносящиеся мимо редкие дороги. Справа от меня рябел молодой хвойный лес, высаженный на специальном песке, привезенном из другого штата, не было никаких дорожных указателей, только мелькающий впереди большой прямоугольный деревянный знак, гласящий «Forks 101 RV Park». Я знал, что обошел заповедник сзади, оказавшись в той его части, куда у людей обычно не хватает терпения дойти. Я свернул в зелёную рябь молодых сосен, чувствуя, как ноги проседают в слегка влажном, тяжелом песке, заставляя мышцы напрягаться. Дорога оставалась позади, и я шагал без особой цели, прислушиваясь к каждому порыву ветра, заставляющему деревья стонать и скрипеть. Примерно в миле впереди я уже видел окраину лиственного леса, где верхушки самых высоких деревьев были окутаны туманом, будто кто-то окунул зелень в молочную реку.
Здесь было немного тише, хотя это было странным, потому что моросящий дождь разбивался о листья где-то вверху, высоко над моей головой, но ко мне это доносилось лишь легким, убаюкивающим шумом. Земля под ногами, покрытая мхом и испещренная камнями и обломанными ветками, была сухой, что означало, что ночью здесь не было такого сильного ливня, как был в городе. Пройдя ещё немного вглубь, настолько, насколько нужно, чтобы со всех сторон быть окруженным непроглядным лесом, я наткнулся на довольно крутой склон, ведущий вниз. Я постоял у самого края некоторое время, не решаясь идти дальше, боясь упасть и зацепиться за ветки или напороться на камень. Я представил себя, беспомощным и лежащим прямо на этом склоне с воткнутой в ногу обломанной сухой веткой, неспособным подняться и идти, просто лежащим здесь до самого заката и всю ночь, и эта картина не вызывала у меня никаких эмоций. Наверное, в какой-то степени это было бы даже интересно, или у меня сбит инстинкт самосохранения. Не могу сказать, хотел ли я жить, или не хотел, я не думал об этом в таком свете, никогда не зацикливался на подобных вещах. Я просто не находил ночь, проведенную в лесу с травмированной ногой, чем-то страшным и настолько опасным, хотя представления физической боли всё ещё отзывались неприятными ощущениями в моём животе.
- Привет.
Я развернулся так быстро, что почти почувствовал, как нарушается мой центр тяжести и меня начало мутить, будто я крутился по собственной оси около минуты, как бывало детстве. Мозг отказывался приходить в себя несколько минут, будто он ударился о стенку черепно-мозговой коробки, поэтому сердце нещадно бухало в груди, заглушая все внешние звуки и излучая дикий страх, не улавливая никаких команд от мозга. Передо мной стоял Джерард, на его лице играла улыбка, волосы выглядели влажными и были откинуты назад, на щеке было что-то синее, что пачкало также его огромный полосатый шарф, укутывающий его шею. Он стоял примерно в 80 дюймах поодаль, пряча руки в карманах своей длинной куртки, достающей ему почти до середины бедра.
- Что ты здесь делаешь?! – я бы не узнал собственного голоса, если бы не был уверен, что нас здесь только двое, потому что слова прозвучали так громко и эмоционально, что точно не могли принадлежать мне.
Только сейчас я заметил, что правой рукой схватился за сердце, сжимая пальцами свитер и наклоняясь немного вперед, будто не веря в реальность стоящего передо мной человека. Но брюнет был абсолютно реален, пусть это и звучало невозможно, но сколько бы раз я не моргал, Джерард не исчезал, продолжая улыбаться мне и откидывая распустившийся шарф за спину, поправляя его на плече. Он выглядел лучше, чем в прошлый раз, возможно потому что его волосы были не такими грязными, или цвет лица был менее нездорово синим, хотя странная болезненная усталость отпечатком осталась под его глазами.
- Прогуливаюсь, но теперь, как и обещал, собираюсь показать тебе лес. А ты? – парень не пытается нарушить моё личное пространство, он не подходит ближе, а присаживается на здоровый камень у старого дерева, пачкая джинсы мхом и землёй, оставляя свою сумку, висящую это время на плече, у ног.
- У тебя, - я замялся, не зная, что именно хотел сказать, и поэтому просто поднял руку к лицу, касаясь пальцами своей щеки.
Джерард выдал понимающее «Оу» и наконец оторвал от моего лица настойчивый взгляд, стирая рукавом своей куртки синее пятно на щеке, но вместо этого размазывая его ещё больше, пачкая при этом ещё и куртку. Брюнет выругался, глядя на испачканную вещь и доставая из сумки пачку салфеток, принимаясь оттирать пятна.
- Это краска, - поясняет Джерард, и мне почему-то хочется спросить, что именно она делала на лице парня, но вместо этого я выдаю:
- Понятно, - и, пряча взгляд под ноги, заставляю себя оторваться от земли и шагать подальше отсюда.
Джерард молчит некоторое время, пока я прохожу мимо него, такого сосредоточенного на стирании краски с одежды и лица, и мне хочется только поскорее убраться отсюда, вернуться в своё «ничего», стать невидимым, побыть с самим собой, и я чувствовал, что начинаю злиться. Выходные были чем-то, что было только моим – никто не мог отобрать у меня эти 48 часов одиночества, тишины, спокойствия, я не позволю кому-то ворваться в моё шаткое спокойствие и разрушить его, не так как в прошлый раз. Только не эта бессмыслица. Просто какой-то парень, оказавшийся рядом в неожиданный момент, просто проходящий мимо, как и я сейчас.
- Эй, подожди меня, - просит сзади Джерард, и я даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как он хватает свою сумку и догоняет меня несколькими широкими шагами, заставляя злости смешаться со странным, приятным на вкус чувством, которое я не мог определить.
Будто я был рад, что кто-то хочет оказаться рядом, хотя это было абсолютно не так, потому что я не хотел, чтобы рядом был, например, Джо. Будто я был рад, что именно Джерард идет за мной? Мне следовало придушить сейчас же интерес к этому парню, который не беспокоился мнением окружающих людей о нём, одновременно с этим не нарушающий моё личное пространство, но явно преследующим парня по имени Фрэнк Айеро. Мне нужно было избавиться от него, не позволять ему управлять моими эмоциями, даже если он делал это неосознанно. Он бесил меня, но вызывал странное восхищение, он раздражал и заставлял вздрогнуть внутри воспоминаниям о том, как правильно улыбаться, потому что он казался действительно забавным.
И я просто слишком много думал о парне, которого вижу второй раз и которому сказал всего три предложения. Джерард взялся из ниоткуда, будто был соткан из воздуха, и это не так пугало, как будоражило, пробивая мою стену безэмоциональности и заставляя тратить время на суматошные попытки залатать эти дыры.
|
