Хотите знать, как умирают люди? Я могу рассказать вам. Я знаю. Несмотря на то, что я ещё жив.
холодный мир иллюзий за пределами, дым, аморфные силуэты надежды пытаются сохранить свои оттенки молясь на солнце.
Lunatic Soul - Cold
***
Я лежу на правом боку на своей заправленной постели и смотрю порно по телефону. Меня клонит в сон, и голова совершенно пуста, будто всё её наполнение высосали пылесосом. Картинка на экране не меняется, и какой-то парень всё так же усердно отсасывает чужой член, обильно смачивая его слюной, пока камера снимает всё это снизу. Я переворачиваюсь на спину, фиксируя телефон над своим лицом и перематывая вперед на семь минут. Меня всё ещё клонит в сон, к тому же, кажется, тошнит – или это так ощущается скука. Я перестал различать подобные вещи. На экране не меняется почти ничего, и я ещё несколько минут наблюдаю, как главный герой продолжает с явным удовольствием делать минет, а затем его без подготовки имеют в зад, и я всё же выключаю порно. Никаких ощущений. Отбросив телефон куда-то на рядом стоящую тумбочку, я на всякий случай заглядываю в свои домашние штаны, но убеждаюсь, что никакого возбуждения там нет. Как и всегда.
Веки сухие и горячие, и я долго тру их пальцами, до ярких кругов перед глазами. Мне просто хочется проснуться от этого бесконечного сна. Нескончаемая усталость, скука, тошнота, и всё это смешалось вместе, будто кто-то хорошенько встряхнул мою голову, представив, что это шар с предсказаниями. Я продолжаю лежать на своей заправленной постели, ощущая себя достаточно комфортно – это лучше, чем стоять на двух ногах и чувствовать, что тебя иногда заносит, потому что собственное тело кажется чужим. Но я знаю, что долго мой маленький рай не сможет продержаться долго, потому что если через пару минут из моей комнаты не станут доноситься звуки, сообщающие о том, что я хоть чем-то здесь занимаюсь, то я навлеку на себя разъяренную маму, и тогда мне снова придется испытывать это – смятение.
Я не говорю «чувствовать» - слишком громкое слово. Вы бы поняли это, если бы были мной. Вполне легко я могу спутать тошноту со скукой, усталость с головокружением, огорчение со стыдом, проще говоря, я перестал разбираться в этом всём. Есть всего несколько вещей, которые я никогда не смогу спутать ни с чем другим, и это: режущая боль в желудке, стыд и агрессия, используемая в защиту. Три рычага управления моей жизни. Ты встаешь с постели, делаешь все дела, едешь в колледж, проводишь там уйму времени, а затем возвращаешься в свою комнату, и вечером эти десять часов из твоего дня кажутся тебе просто черной дырой. Не помнишь совершенно ничего. Это будто твой взгляд всегда расфокусирован или ты не можешь сосредоточиться на звуках внешнего мира, да ты просто не можешь сосредоточиться. Знаете, я читал когда-то, что у человека может быть повышенный порог «не раздражительности», поэтому, думаю, в этом вся моя проблема.
У Фрэнка Айеро нет проблем. Я не создаю себе проблем, а те, что всё же появляются в моей жизни, я просто не воспринимаю. Какая разница, если они не вызывают у меня никаких ощущений. Я и есть своя собственная проблема – как заложник в теле, только мне плевать на тело. Звучит странно, но так и есть. Мама всегда орет, что я превратился в жалкое ничтожество и не достоин ни капли уважения и любви, но я почти не обращаю внимания, заканчивая со своим завтраком или расчесывая волосы. Неважно, где я буду утром – она будет преследовать меня, чтобы сказать, какой я никчемный человек. Неважно, где я буду вечером – она будет здесь, чтобы снова напомнить мне. Возможно, мне должно быть ужасно стыдно - так огорчать её, но даже понимание того, что я стал её самым большим разочарованием в жизни, не заставляет моё сердце сжаться.
Наверное, если бы она орала поменьше, я бы никогда к этому так не привык, но теперь я не могу сфокусировать свой слух. «Наверное, она бы орала поменьше, если бы ты действительно не вел себя как последний ублюдок, Фрэнк», - скажете вы, а я соглашусь, потому что споры всегда влекут за собой проблемы, а это совсем не то, что я хочу видеть перед собой. К слову, я не хочу абсолютно ничего.
Я собираюсь в душ, хотя мне не нужно, но я всё равно иду, потому что надеюсь ощутить тот уют и то тепло своей постели, когда ты ныряешь под одеяло весь чистый и в свежей пижаме. Но также я знаю, что этого не произойдет. Под горячими струями я всё же дрочу и довольно кончаю, похоже, в рекордные сроки. Немного больше минуты. Особо не насаждаясь процессом, я просто смываю сперму с живота и пену с волос, чтобы через пять минут очутиться в постели. Мышцы расслабленно ноют, и я вспоминаю свои дополнительные групповые занятия по лечебной физкультуре в городской больнице. Меня направил туда психиатр, потому что, по его мнению, там я смогу наладить контакт с внешним миром и вновь ощутить его прелестные яркие краски, и всё это просто пообщавшись с людьми, которые тоже попали под колеса и выжили.
Но всё, что мы делаем на групповых занятиях лечебной физкультурой – играем в эстафеты. Тренер говорит, что нам всем это очень нравится, а я думаю, что всё это просто дерьмо собачье. Ты должен стараться бежать быстрее, передавать мяч точнее, ты должен, ты должен, ты должен – и ещё бесконечный список того, что ты должен, чтобы не подвести свою команду, не разочаровать людей, которые смотрят на тебя, пока ты бежишь с этим чертовски тяжелым мячом мимо них из конца шеренги в самое начало. И я делаю всё то, что я должен, просто потому что меня заставляет делать это та самая эмоция, которую я называю «страх». Мне страшно быть высмеянным. И каждый раз, когда этот мяч оказывается в моих руках, я мечтаю поскорее избавиться от него, будто могу заразиться чумой. Так много людей смотрят на меня, некоторые кричат моё имя, а я просто пришел на групповое занятие лечебной физкультурой, потому что мой психолог считает, что так будет лучше.
Так не лучше. Сегодня прямо перед занятием я обнаружил, что на моих носках образовались две самые заметные дырки, и это был настоящий ад! У меня не было запасных, и я не знал никого, у кого мог бы попросить помощи, да я бы и не стал. Но я не мог пропустить занятие, потому что тогда доктор Стюарт поставила бы мне минус, а я этого совсем не хотел. Совсем! Её глупая игра, в которой она ставила мне плюсы и минусы за определенные, на её взгляд, достижения и провалы, когда я «вновь поддавался своим страхам и прятался внутри». Дело в том, что каждый минус должен был быть обязательно перекрыт плюсом, и эту часть я ненавидел больше всего. Дополнительные занятия по искусству, дополнительные занятия по истории литературы, дополнительные занятия везде, где только мог бы не хотеть оказаться Фрэнк Айеро. Я ненавидел это, но молчал, потому что всё же куда больше во мне было смирения.
Я просто терпел все попытки моего психиатра втянуть меня в круговорот безумно интересной жизни молодых людей вроде меня, и это злило её ещё больше. Наверное, доктор Стюарт гордилась бы мной куда больше, если бы хоть раз вслух я выразил бы нежелание идти на подобные мероприятия, но я просто делал, что она говорила, совсем не специально закрывая ещё одни двери, в которые мог бы войти в «круговорот безумно интересной», ну, вы понимаете.
Я не хотел ничего. Я не чувствовал ничего. Я не был разбит, я был просто ничем. Я не хотел входить куда-то, я просто хотел выйти. Впадая в свои мысли, я будто находился в полнейшей темноте. Онемевший, оглохший, обездвиженный, слепой и с лошадиной дозой новокаина в крови. Ничего не чувствующий, ничего не знающий, стремящийся когда-то спастись, а теперь не представляющий, чего хочу. Таким я обнаружил себя в свежей пижаме в чистой постели с выключенным светом в половине десятого вечера. Я порядком устал за день, потому что эстафеты выжали меня морально и физически, а те дурацкие случайные дырки на носках ухудшили ситуацию в тысячи раз. После этого я писал доклад по химии в течении четырех часов, так что да, я был выжат на все сто процентов, и раньше я бы наверняка вздыхал и ворочался в постели, жалея себя. Но я не ворочался. Потому что сейчас я мог бы встать и прожить свой день ещё раз, и всё это почти ничего не почувствовав. Даже с дырками в носках, черт подери!
Телефон на тумбочке зазвонил, и мне не нужно было даже смотреть на экран, чтобы знать, кто это был. Всё не всегда было так. Была другая жизнь, до того, как я оказался под машиной.
Я всё же смотрю на экран, и тут же сожалею об этом – застывшие внутренности, отвыкшие от всяких эмоций, тут же захлестывает раздражение и капелька отвращения. Я хотел избавиться от этого, но не мог. Так же, как я хотел вышвырнуть этого человека из своей жизни, и тоже не мог.
- Алло, - я отвечаю, потому что просто нет никакой разницы, буду я игнорировать его звонки или нет, потому что он не остановится. Никогда не поймет.
Я тру глаза.
- Привет. Как дома? – мужской голос звучит низко и хрипло, а ещё немного с помехами, потому что Джошуа, очевидно, снова выгуливает своего пса. Он всегда звонит мне, когда выгуливает его.
- Всё по-старому, - отвечаю я сквозь зубы, внезапно обнаруживая себя раздраженным до крайней степени, и, о, это не хорошо, потому что это одна из сильнейших эмоций в моём состоянии сейчас.
- А колледж как? Ты был у доктора Стюарт? – голос не унимается, и мне очень хочется прекратить этот разговор, который начинался одинаково уже тысячи раз подряд.
- Джошуа, я, кажется, вчера достаточно подробно объяснил тебе, что больше не хочу общаться с тобой, - я перехожу в наступление, потому что мне не нравится испытывать это колебание настроения внутри, я просто хочу вернуться к новокаину.
- Нет, - его голос звучит уверенно и безапелляционно, и я распаляюсь ещё больше. – Это очень поспешное решение, потому что ты очень эмоционален, - ерунда, - Фрэнк, ты не можешь просто отвернуться и уйти. Так не делают. В прошлый раз ты говорил то же самое, а после этого мы снова общались. Ты снова слишком торопишься.
- Я всё взвесил и давно принял решение. Оставь меня в покое, Джо, я не хочу иметь с тобой ничего общего больше. Ты меня не знаешь, - я мечтал о том моменте, когда снова смогу представить, что я оглушен тишиной.
Эта ежедневная пытка была хуже, чем эстафеты – это был Джошуа. Мой парень, с которым я встречался около года до того, как попал под колеса чужого автомобиля в абсолютно невменяемом состоянии от алкоголя, сигарет и отчаянья. Возможно, я долго шел к тому моменту, чтобы понять, наконец, насколько фальшивой была моя жизнь. Что на самом деле я не люблю курить. Что на самом деле я не хочу пить. Что на самом деле пьяные друзья не те друзья, которые придержат тебе волосы на затылке, пока ты будешь блевать в кустах. Но да, Джошуа был действительно настоящим лучиком света во всём этом кошмарном существовании меня, и он действительно чертовски, безумно, так сильно любит меня. Но мне плевать.
Понимаете, мне плевать. Худшее, что может происходить в этом мире. Я много раз читал подобные истории и всегда обвинял во всем тех людей, которые прекращали кого-то любить и разбивали им сердце, а сейчас я просто чувствую, что у меня нет сердца. Я пустой. Вакуумный. Стерильный. И я бы ненавидел себя за то, что убиваю чью-то любовь, но я ничего не испытываю, так что продолжаю буквально резать его ножом.
- Подобные решения должны принимать обе стороны, а я не хочу, чтобы… - Джошуа пытается повторить то, что говорит каждый раз, но я действительно устал слушать это и быть мягким.
- Что ты несешь? Ты не можешь заставить меня общаться с тобой только потому что ты, вторая сторона, не согласен расстаться. Я говорил тебе о том, что мы должны расстаться ещё до… инцидента. Поэтому просто оставь меня в покое уже! – я повышаю голос и тут же прикрываю рот рукой, покосившись на дверь и действительно боясь матери, которая может ворваться сюда и устроить скандал.
Ещё больше я боялся только Джошуа, который преследовал меня уже четыре недели после того, как меня сбила машина, и я отвечал на каждый его звонок, просто потому что не хотел на следующий день увидеть его под своим домом. Я просто хотел, чтобы он исчез из моей жизни. Я не был достоин его любви, я не любил его, и понятия не имею, почему он не мог в конце концов принять это. Я понимал, что я был ужасен в глазах целого мира – я безжалостно отвергал человека, который стремился помочь мне разобраться в себе и выбраться из темноты, но я не хочу его помощи. Его рука вызывает у меня желание забиться дальше в темноту, а не схватиться за неё и стремиться к свету.
Понимаете, главное любить, а не быть любимым. В этом есть какой-то смысл жизни. Просто быть влюбленным.
Но я уж точно не собирался быть чьим-то смыслом. Тем более, всё меняет тот факт, что авария произошла тогда, когда рядом был Джо. И он был не менее пьян. И, знаете, это типа «на какое доверие ты ещё рассчитываешь?», если учесть, что это он уговорил меня выпить, что это он потащил меня по той улице, что это он месяц вводил меня в состояние нервного срыва, не в силах поддержать чем-то получше, чем стандартными воодушевляющими фразочками, которые пишут на предсказаниях в печенье. Конечно, неправильно обвинять кого-то в своих бедах, но я и не делаю этого. Мне абсолютно наплевать, как всё это произошло. В какой-то мере я даже рад, что теперь всё так круто переменилось, и я хотел бы оставаться в этой темноте всегда. Забыть весь тот алкоголь, превративший меня в животное, сигареты, которые я ненавидел с первого класса и неожиданно стал курить по пачке в день, быстрые перепихоны в туалете паба, множество новых знакомых лиц и имен, снизившиеся оценки успеваемости, Марк. О, да, Марк, пробивший мою свинцовую защиту в груди и вырвавший сердце, растоптавший его, уничтоживший. Худшее воспоминание, отдающееся в груди ноющей болью, и я даже представлять себе не хочу, какие же на самом деле ощущения я испытывал в тот день, когда мой единственный верный друг воткнул мне нож в спину, а мой парень на смог поддержать меня. Всё пошло не так.
Всё пошло так. Всё шло так в течении месяца, пока не закончилось под колесами. Под колесами.
- …поэтому ты не можешь принимать таких решений, потому что ты и сам не знаешь, что у тебя в голове.
Я возвращаюсь в свою темноту. Я здесь.
- Я не знаю, что у меня в голове? – я спокойно выдерживаю некоторую паузу, пытаясь унять себя, но почти с самого начала понимаю, что это бесполезно. - Пошел ты в жопу. Да катись нахрен!
Телефон светится ещё около двадцати секунд, а потом экран потухает справа от меня, на тумбочке, и я погружаюсь во мрак. Никаких эмоций нет. Мне, наверняка понимаете уже, наплевать. Я тру глаза, и пытаюсь не вспоминать всё то, что было раньше. Я хотел бы исчезнуть, навсегда замолкнуть, стать прозрачным, но я ещё здесь, и память никогда не оставит меня в покое.
Раньше всё было не так. Раньше я был другим. Вытянув руки вдоль тела поверх одеяла, я устремляю взгляд в потолок сквозь темноту, сдавая позиции и углубляясь в тёмные комнаты воспоминаний.
Всё не всегда было так
Фрэнк Айеро в 15 лет. Самый веселый ребенок, которого вы только можете повстречать во всём Бельвиле. Шумный, смеющийся, бегущий, кричащий, живой. Живее, чем любой другой человек на этой планете. Я ощущал всё, будто был персонажем из какого-нибудь комикса – свет мерцал миллиардами частичек, звуки оглушали меня, машины носились с такой скоростью, что мой взгляд ежесекундно цеплялся за что-то новое, вырывая из яркого потока что-то одно.
Фрэнк Айеро в 15 лет, впервые задумывающийся о суициде. На самом деле, не думаю, что я действительно собирался умереть, но после того, как я потерял Эмили, я не мог ничего поделать со сквозной дырой в груди. Я сравнивал это с пушечным ядром, которое прошло через моё тело, чтобы создать там это пространство. Я часто ощупывал руками ребра и грудную клетку в те времена, чтобы убедиться, что никакого смертельного ранения там нет, но также я был уверен, что морально я умираю. Фантомные физические боли, которые люди называют моральными страданиями. Впервые ощутив это, я понял, что эта вещь сбивает с ног ударной волной. И это мне не понравилось.
Мне никогда не требовалось прилагать усилия, чтобы привлечь внимание людей, потому что я был из тех детей, кого вообще замечали в первую очередь. Тем не менее, я всегда стремился подчеркнуть это внешним видом, голосом, поведением, я просто хотел, чтобы меня не забывали. Я боялся этого, потому что это было то, что приносило мне мои фантомные боли. Я не хотел быть один, я нуждался в общении. И я, конечно же, получал его.
Если бы я только знал, что после буду молить небеса забрать это всё.
Фрэнк Айеро в 16 лет. Дыра от пушечного ядра залита свинцом, я неуязвим, непреодолим, непобедим. Мэтт и Марк, друзья, поддерживающие меня в каждом моём начинании. Мать, которая гордится своим сыном. Ни одного выкуренного косячка, ни капли алкоголя в крови, высший бал успеваемости в классе.
Фрэнк Айеро в 17 лет. Кричащий, экстравагантный, агрессивный, громкий, злой, кидающий вам в лицо то, кем он является. Бунтующий подросток, пытающийся унять свои плещущие через край амбиции и желания. Первая пуля в свинцовую грудь, дуло приставлено в упор – Мэтт, отвернувшийся от меня в самый неожиданный момент ради истеричной юбки. Удачное поступление в колледж, я – гордость семьи, истекающий кровью потери подросток, хватающийся за свежее ранение в груди.
Фрэнк Айеро в 17 лет и 6 месяцев. Вы можете встретить меня в пабах среднего уровня с бутылкой пива и сигаретой в зубах, а также иногда с дорогим виски по выходным, когда у меня получается внести свою долю в общую сумму. Рядом со мной Марк, пристрастившийся к алкоголю и курению, Джошуа, появившийся неизвестно откуда после того, как я был «расстрелян» Мэттом. Ещё несколько человек из разряда доверия, чьи имена сейчас не имеют никакого смысла.
Фрэнк Айеро в 18 лет. Ублюдочный маленький засранец, напивающийся до чертиков и выкуривающий по пачке в день, слоняющийся по грязным дворам вместе с Джошуа, брошенный большинства людьми в связи со своей открывшейся нетрадиционной ориентацией, а также получивший ядовитый нож в спину от Марка, шепчущего лживые обещания на ухо. Скандалы родителей, которые всё никак не разведутся. Вы можете найти меня пьяным, курящим, плачущим, грязным, потерявшим веру в дружбу и израненным до такой степени, что сквозь кровь на воображаемой плоти невозможно разобрать, где ранение от пули, где от кухонного ножа, а где мне просто воткнули карманный ножик в живот. Я – умирающий. Жалкий тип, веривший в то, что взрослая жизнь будет всегда намного лучше, чем была вчера.
Фрэнк Айеро в 18 лет. Пьяный, запутавшийся, плачущий и блюющий прямо в метро себе на ноги, потому что абсолютно не умеет пить. Рядом Джо, и его рот не затыкается, пока он несет какую-то успокаивающую ересь таким тоном, будто пытается убаюкать пятилетнего ребенка. А мне просто плохо, я ничего не вижу из-за слез, потому что я блюю, а не потому что снова окунаюсь в собственную душевную боль. Я слишком пьян, чтобы вообще понимать, что происходит вокруг. Люди наверняка смотрят на меня, пока мой желудок опустошается, а я сую себе два пальца в рот, согнувшись пополам, и я знаю, что завтра буду чувствовать обжигающий стыд, но это же Джо. Джо видел всё, Джо знает всё. Думает, что знает всё, а ещё не умеет подбирать слов. Да и понимать он ни черта не умеет. Я вспоминаю Марка, который мог угадать мои мысли с одного взгляда, и на меня накатывает невероятная тоска, пока я вытираю пальцы о штаны и сползаю по стенке вагона на пол, потому что ноги не держат. Джо пытается удержать меня в вертикальном положении, и я хочу сказать, что ему лучше прекратить это делать, потому что я хочу сесть, я чертовски хочу сесть. Он говорит, что я запачкаю свои джинсы в собственной блевотине, и почему-то я понимаю, что это звучит дико, и мне так стыдно, что я стал таким отвратительным. Но я всё равно хочу сесть.
Потому что когда ты пьян, ты хочешь думать о том, как тебе плохо. Ты хочешь жалеть себя, зализывать раны, вспоминать всё лучшее, что было раньше, и снова жалеть себя. Это как отрывать корочки от ещё незаживших ранок. Я хотел просто упасть вниз и размышлять о Марке, потеря которого лишила меня собственного достоинства. В памяти мелькают картины воспоминаний, где я стою перед ним на коленях, прося не оставлять меня, потому что я был тогда чертовски слаб, так унижен, лишен гордости, я просто любил этого человека, и хотел, чтобы он остался. Посмотрите на это: пьяный Фрэнк Айеро сидит в луже собственной блевотины в вагоне метро, потому что его родители разводятся, его друзья ненавидят его, потому что он гей, он разбил все возложенные на него матерью надежды, он встречается с парнем, который безумно его любит, а сам влюблен Фрэнк в другого. Посмотрите на этого парня, который стоит на коленях и просит не бросать его. Он смешон. И он ужасен, потому что никогда не перестает лгать кому-нибудь ещё.
Никаких идеальных образов. Я вспоминаю те дни с содроганием, и всё это отдается в моей онемевшей груди звенящей болью, горечью, стыдом. В такие моменты я немного жмурюсь и медленно выдыхаю воздух через нос, сожалея о том, что вообще был рожден. Понятия не имею, как всё стало происходить именно так, и вся моя жизнь с 15 до 18 лет кажется одним большим быстрым скачком во времени. Когда ты читаешь книгу, в которой с главным героем происходят странные вещи, допустим, он морально «перегорает» или кардинально меняется после определенной ситуации, и ты всегда думаешь, что нет, нет, это случится с кем угодно, только не со мной, это же просто история, со мной этого не произойдет.
Я не читал эти книги. Но я, наверное, думал бы точно так же, и сильно бы удивился, когда это случилось со мной в реальности.
Я мало что помню из тех последних четырех часов вместе с Джо. Я упустил момент, когда нужно было прекратить пить, а люди, находившиеся рядом, просто не были заинтересованы тем, чтобы следить за таким же надирающимся подростком. Всё происходит вспышками. Я, ревущий на асфальте у стены паба, прямо возле оживленной дороги. Из носа текут сопли, иногда при всхлипах образовываясь в пузырьки, которые лопались и забрызгивали мне лицо, пока я тру пальцами глаза и неразборчиво скулю и ною, жалуясь на свою неудавшуюся жизнь. Сорвавшись один раз, трудно остановиться. Меня несет, и я рыдаю, потому что не могу вспомнить, когда я давал эмоциям свободу в последний раз. Я не хочу умереть, я просто хочу, чтобы мне стало легче. Я даже не требовал понимания и тех людей рядом с их ненужным сюсюканьем, всё, чего я хотел – выпустить засевшую в горле горечь, чтобы наконец суметь вздохнуть свободнее и начать разбираться в себе. Клянусь, в тот вечер я собирался начать разгребать то дерьмо, в котором я тонул. Я собирался бросить курить, бросить пить. Я просто не успел.
Я не помню, когда прекратилась моя истерика. Также я не помню, как мы добрались до станции метро вместе с Джо и куда делись ещё трое людей, которые были вместе с нами. Следующее моё воспоминание – я блюю возле заведения быстрого питания. Схватившись за что-то очень холодное и явно металлическое, я перекидываюсь через него, пока мои внутренности выворачивает на асфальт. Не знаю, на что опиралось моё тело, я был уверен только в том, что мне чертовски, чертовски хреново! Я слышу шум машин на дорогах, разговоры людей, что-то ещё, и постоянный, нескончаемый поток слов Джошуа. Кажется, он постоянно произносит моё имя, и это раздражает, а раздражение – предвестник агрессии. Я всё ещё здесь, я в сознании (хотя лучше бы я вырубился тогда), так чего ты хочешь ещё от меня?
Далее воспоминания из поездки в метро, тоже довольно размытые и почти полностью уничтоженные алкоголем. Не знаю, где находилось моё сознание в тот момент, но я рад, что хоть какой-то промежуток времени я был свободен от самого себя. Не понимаю, как именно мы с Джо оказались на улице, и даже не уверен, где именно, но я отлично помню, что боли не было. Мне говорят, я просто сорвался с места и побежал, но я действительно не знаю, как всё происходило. В тот момент я не находился в своём теле, возможно, я был в Другом Месте, где ничто материальное не тревожит сознание, но тот факт, что меня сбила машина, остается фактом.
Я получил сильное сотрясение и трещину в левой руке, не считая множества ушибов. В фильмах всегда показывают, что первое, что пациент замечает, очнувшись в больнице – белоснежный потолок и пикающие приборы рядом. Лично я заметил только серые стены, грязные розовые жалюзи на окне и звуки воды, наполняющей в соседней комнате бочок унитаза. Тот день я вспоминаю неохотно, как и все остальные. Это что-то такое, что я хотел действительно навсегда забыть. Отец, абсолютно игнорирующий меня, мать, кричащая и брызжущая слюной прямо в лицо, тонна неприятных слов и обвинений, подозрения на наркотики, небезопасный секс, плохие компании.
Тогда моё сознание перестало ощущать тело, наверное. Я, наверное, ужаснулся бы, ощутив, что мне совсем не стыдно смотреть сейчас в глаза заведенной матери, и я даже не слышу её слов, пока её рот открывается, выплевывая новые обидные предложения. Но я не ужаснулся. Я выдерживаю всё с каменным лицом, и думаю о том, что мои губы пересохли, а язык опух и ужасно болит, как обычно бывает после того, как вызываешь у себя рвоту. Он вяло шевелится во рту, не особо откликаясь на мои команды. Тело действительно болит, но мне не хочется шевелиться, так что это не особо заметно. Я просто перестаю хотеть, ощущать, желать. Осознание того, насколько фальшивой была моя жизнь накрывает пустую и тяжелую голову тёмной вуалью раздумий, и мне уже не выпутаться оттуда. Маме не нужно говорить мне, что я стал никем, ей не нужно тыкать меня носом в то, что я барахтаюсь на самом дне, вывалянный в грязи – я это прекрасно вижу. Люди, выглядящие жалко, для меня всего лишь причина усмехнуться, и я смеюсь, я неистово хохочу, потому что я не просто жалок – я ничто! В тот момент мама замолкает, а затем просто выходит из палаты, пока я пытаюсь остановить свой смех, переходящий в крик отчаянья. Я кричу, но больше не плачу, я сожалею о том, кем я был, я ощущаю весь стыд, горе, смятение, боль, ненависть к самому себе, к образу своей жизни, но я не знаю, как теперь всё это изменить. Как повернуть время вспять, чтобы не допустить этого кошмара.
Многие говорят, что ты всегда можешь исправиться и встать на верный путь, измениться и показать, что ты лучше, чем был когда-то. И тогда ты вернешь доверие людей. А я вам скажу, что это – дерьмо.
Навязанный нам кем-то взгляд, пытающийся убедить нас идти дальше, не сосредотачиваясь на том, что действительно пробивает копьем наше сердце. Я просто хочу, чтобы бумага доверия людей ко мне никогда не была смята, но невозможно разгладить на ней старые морщинки. Вот то, что уничтожает меня каждый день. Я хочу, чтобы моего прошлого не было никогда, я хочу никогда не облажаться в этой жизни, не свернуть на неправильный путь. Нет разницы, как я пойду дальше, если воспоминания всегда останутся на страницах истории. Я слишком слаб, чтобы признать это и нести ответственность за свои поступки дальше. Я не знал, как выпутаться из веревок, которыми связал себя сам.
