Глава 26.
Уроки Вождения
На следующий день Джерард решил выполнить свое обещание и научить меня водить машину. Остаток пути из парка домой мы шли пешком, и Джерарда даже не волновало, что его фургон так и остался на парковке возле ресторана. Он сказал, что лучше уж его отбуксируют, нежели нам придется возвращаться и разрушать такой переломный момент наших отношений. Ему хотелось держаться за меня, пока мы шли домой, и, что более важно, он сам захотел идти пешком. За это время мы были на публике, держась за руки, а иногда украдкой подло целуя друг друга, но нас так и не поймали - не увидели. Ночное небо обвило нас словно покрывало, а звезды вместе с искусственным свечением, словно маленькие дырочки на ткани, позволяли нам видеть дорогу домой. Когда мы замечали людей, что шли нам навстречу, мы быстро расходились, но по-прежнему оставались близко друг к другу. Нельзя было отрицать тот факт, что мы с ним знакомы, но мы сами делали статус наших отношений таким туманным и размытым, когда незнакомцы сновали меж нас.
Когда мы миновали винный магазин, что был через дорогу от дома Джерарда, я вспомнил, что до сих пор так и не знаю, что собираюсь говорить Сэму и Трэвису в понедельник. Я думал над тем, чтобы просто сказать им, что изучаю искусство вместе с Джерардом, но не думаю, что они бы купились на это, даже если поначалу все так и было. Просто я никогда прежде не проявлял интереса к искусству. Они стали бы страшными скептиками, если еще ими не стали. Ну и конечно обозвали бы меня педиком. Они в любом случае обзовут меня педиком независимо от того, учился я искусству или просто играл на гитаре - я уже связался с Джерардом, и вот почему я торчу у него дома. Такая бы ассоциация всплыла в их маленьких и тупых головах. Если я крутился вокруг голубого художника, это значило бы, что я тоже голубой. И хотя эта теория сама по себе была глупой, я догадывался, что она действительно работала на мне.
Я был педиком. Я трахался с парнем, при этом любил его и желал делать это снова и снова. Глубоко внутри я понимал, что Джерард того стоил, и это только подтвердилось, когда он прижался губами к моим губам, как только мы ступили на защищенную территорию его дома. Мы оба так устали, что ночью у нас не было секса. Мы просто скинули с себя одежду, словно смыли слои краски, и рухнули вместе на постель. Джерард водил пальцами по моим волосам, задевая кожу вверху шеи до тех пор, пока звездный свет и искусственный не смешались в одну ауру, и я не уснул. Моя голова лежала на его груди, и я слышал ритмичное сердцебиение его сердца. Оно звучало, как взмахи крыльев.
Утром Джерард разбудил меня, придавив к матрасу, полностью одетый, и лишь тонкие простыни спасли мое обнаженное тело от царапин его грубой вельветовой ткани брюк. Он махал брелком прямо перед моим носом, отсвечивая новыми блестящими ключиками.
- Пошли, покатаемся, - сказал Джерард, как-то умудряясь превратить этот чувственный звук своего голоса в самую лучшую идею, которую я когда-либо слышал. Он склонился над моим лицом, все еще сонным, и начал целовать мои веки и лицо, разбудив меня полностью. Но Джерард спрыгнул с меня, точнее с моей талии, как только я принялся целовать его в ответ, приоткрывая свой рот. Я уселся на кровати, упершись локтями в упругий матрас, и пристально изучал художника глазами. Он просто не мог в одно мгновение меня соблазнить, а затем отступить.
Большую часть времени наших отношений Джерард любил меня дразнить, рассматривая мои личные желания и убеждения как топливо к своим собственным. Он процветал на людях, что хотели быть с ним, желали его поцеловать или прикоснуться, как-то удержать; и Джерард знал, как свести меня с ума так, чтобы и у меня появилось желание выполнить все пункты этого списка. В большинстве случаев я нуждался в его искушении. Наши сексуальные аппетиты хорошо уживались вместе и даже иногда сталкивались, обеспечивая еще один элемент нашей оригинальной динамики.
Мне не понравилось, как Джерард дразнил меня, особенно этим ранним утром, но я не мог не манипулировать. Его брови, словно гусеницы, обретшие собственную жизнь, зашевелись на лбу, а крошечные зубки показались в дьявольской улыбке, вынуждая меня быть плохим мальчиком. Джерард застыл в дверях, и я мог видеть все черты его лица с расстояния кровати.
- Одевайся, и мы сможем провести еще один урок, - сказал он, выгибая брови, и вышел, оставляя меня в одиночестве своей спальни. Я выдохнул и отбросил покрывало, хватаясь за первую попавшеюся одежду, что бросалась мне в глаза, и направился в главную комнату, где уже стоял Джерард, придерживая для меня входную дверь.
Он уже успел забрать свой фургон ранним утром, пока я еще спал, и теперь машина была припаркована напротив дома в непосредственной близости к обочине. Меня всегда удивляли его беспричинные, нерегулярные подъемы, как и выполнение какой-то разномастной работы. У Джерарда были ужасные привычки сна; я уяснил это, как только начал ночевать с ним. Бывало даже, что Джерард по несколько дней почти не спал, засиживаясь до позднего рассвета, и уже в утренних сумерках рисовал красками все, что только видел. Но выпадали также и такие дни, когда он вел в основном ночной образ жизни, и из-за этого ему требовалось вздремнуть посреди дня, чтобы набраться сил. Как правило, дремал Джерард, когда я приходил со школы, и мне приходилось наблюдать его иссякшую энергию, которая заставила его закрыть глаза, если он и дальше хотел продолжать полноценно работать. С тех самых пор, как мы начали наши физические отношения, пару раз случалось, что я приходил к нему прямо после школы и заставал его спящим, но это не повторялось слишком часто, как бывало до наших отношений. Мне вспомнилась та враждебность, которая меня глушила, ступая по его квартире, и мои надежды, поднятые как солнце в небе, когда я находил его спящим с приоткрытым ртом и замершими глазами. Тогда мне оставалось только мыть посуду - чашки, пока Джерард громко спал, и притворяться, что я действительно пью его вино лишь для того, чтобы у меня были веские причины возвращаться к нему каждый чертов день.
Теперь же, когда я входил в квартиру и замечал Джерарда, мирно видящем сны, я не печалился. Вместо этого, я обычно запрыгивал к нему в кровать (или на диван - как получалось). Я также начал спать после обеда, особенно когда мы большую часть ночи тратили на разговоры или занятия любовью. Его сон и время бодрствования стали хаотично меняться, особенно когда мы сами начали что-то смешивать, заставляя себя как можно дольше оставаться в сознании. По выходным, когда я оставался на дольше (хотя это случалось не так часто, чтобы с чем-то сравнивать), мы не могли постоянно бодрствовать друг возле друга, как бы сильно мы ни старались. Мы выпили много кофе, даже слишком много, в первую же субботу, просто для того, чтобы увидеть, как долго мы продержимся, но все наши усилия оказались тщетны. Неважно, сколько было выпито этого черного кофе, тело - организм - тот же сосуд и он будет сопротивляться все равно. В итоге, все закончилось тем, что мы потерпели крах поздним субботним вечером, но, по крайней мере, мы потерпели его вместе.
Нежданные ночные привычки заставляли Джерарда просыпаться в каком-то бессистемном количестве раз. Когда он не спал ночью, то днем было большой редкостью, если ему удавалось поспать больше 4-х часов. Так как Джерард расценивал свою деятельность в целом как бесплодную, эта нехватка часов была скрытым благословением. Другими словами, если его осенило вдохновение в три часа ночи, он запросто мог встать и начать что-то делать, и при этом не слишком уставать. Несколько раз я просыпался и наблюдал, как Джерард чертил одну линию за другой на каком-то листке. Когда я спрашивал его об этом, то он с огнем в глазах объяснял, что должен был это сделать. Это лучше, чем сон; лучше, чем просто лежать в темной комнате и пытаться уснуть. Я привыкал к его шальным творческим порывам, и даже поймал себя на мысли, что тоже отчасти наступаю на них.
Однажды у себя дома, я проснулся в пять утра с гитарным рифом в голове, который я просто был вынужден записать. Это был мой первый раз в сознательном возрасте, когда я был по-настоящему творческим. Да, я чувствовал себя творческим в квартире Джерарда, но это было совсем другое. Это была принудительная креативность - кто-то усаживает меня и заставляет рисовать, неважно хочу я этого или нет. А в этом была словно необходимость. Тогда я должен был сыграть на гитаре в пять часов утра. И я сделал это. Это поразило меня и осчастливило на весь остаток дня. Пока такого не повторялось, но я, можно сказать, просто жду нужного часа.
Слова Вивьен все еще отзывались эхом в моей голове, заставляя меня еще больше думать о творчестве и всех его элементах, которые я был вынужден сделать, проснувшись, в пять утра. Я стал замечать за собой, что смотрю на свои ладони все больше и больше, когда мылил их в ванной или сидя на уроках, пытаясь выяснить, что все-таки является моей другой страстью. Вивьен сказала нечто о моих руках, что вроде как они сами найдут свое, но я понимал, что мне никогда в жизни с этим не справиться. Я начал изучать руки Джерарда, пытаясь сравнивать наши ладони. У нас не было одинаковых кожных отметин - отметок художника, или как там назвала их Вивьен. Наши отметины совсем не совпадали, и мне становилось грустно. Мне нравилось сближаться с Джерардом во время рисования. Мне хотелось бы заниматься тем же ремеслом, что и он, ну или чем-нибудь подобным. Я полагал, что это музыка, но видимо нет. Но мне нужно в любом случае это найти, если не для себя, так хотя бы для Джерарда, что объяснит, куда мне это примкнуть. Когда Вивьен поведала мне об этих линиях, весь остаток того дня я увлеченно и с волнением искал что-то на своих ладонях и успокоился лишь тогда, когда в пять утра сыграл на гитаре. Как и с этой творческой вспышкой креативности, я осознал, что какой бы ни была моя другая страсть, что буквально дана мне на руки, она найдет меня сама. Я никогда не смогу ее найти, если буду напористо искать. Джерард всегда говорил, что все спонтанное и неожиданное - самое лучшее. Ничего с нами не рождается.
Джерард проснулся рано утром, когда солнце только выглянуло из-за горизонта Джерси, окрашенное ярко насильственным оранжем, и первым делом он решил пригнать домой свой фургон. Он просыпался по утрам намного раньше меня просто для того, чтобы не спать. Ему не нравился сон; и даже если творчество не давило ему на горло и не держало за грудки, он все равно вставал рано для того, чтобы просто подумать. Хоть Джерард никогда и не говорил мне, но я все равно знал, что он наблюдает за тем, как я сплю. Эта идея появилась у меня еще в наше первое утро, когда Джерард сказал мне, что я красиво сплю. Эти слова прочно застряли в моей голове, и с тех пор я мог поклясться, что чувствовал на себе его взгляд ранними утрами, когда я был еще где-то на грани яви и сна. Один раз моя теория была даже подтверждена, когда я однажды утром немного проснулся и краем глаза заметил Джерарда. Он тогда притащил кухонный стульчик в спальню и сидел на нем, держа свой альбом с рисунками и эскизами на коленях, поддерживая ладонями лицо, и просто сидел, смотрел на меня. Сначала это взбесило меня, потому что мне приснилось, что нас поймали (такие сны, к сожалению, были не редкость), но я успокоился, когда Джерард снова назвал меня красивым, когда я сплю. Затем я снова уснул, а проснулся через час от его настойчивого поцелуя на моих губах.
В свою очередь, я ловил себя на том, что рассматриваю Джерарда, если ночью он засыпал раньше меня. Я просто наблюдал за светом, что лился в не зашторенное окно, растираясь по его лицу. Почти всегда Джерард выглядел мирно-безмятежным, а его дыхание было еле слышно, но как-то мне пришлось увидеть приснившееся ему ночной кошмар. Тогда его лицо исказилось, обозначились морщины, а дыхание участилось в несколько раз. Мне не хотелось его будить, но руками я обнял его обнаженную грудь, чувствуя под собой его бьющееся сердце. Джерард очень крепко прихватил меня за спину, так как сон полностью контролировал его тело. Но как только я начал гладить кожу его рук, он успокоился; Джерард расслабился и вернулся в прежнее состояние безмятежного сна. Я никогда не знал, что ему снится, но я и не спрашивал. Если его сны были похожими на мои, то ему попросту не хотелось обсуждать все то, что происходило в закрытом подсознании. И на этот раз, я придерживался мнения Джерарда. Он никогда не рассказывал мне свои сны, и мы просто спали вместе.
Он повел меня куда-то за дом, намного обгоняя впереди. Стоял ясный и погожий день, а солнце на небе было почти в зените, что свидетельствовало о том, что на самом деле уже не так рано, как я предполагал. Мое сердце немного больно потянуло от упоминания, что сегодня вечером мне придется возвращаться к себе домой, и что опаздывать категорически не разрешалось. Я уже пропустил пятницу, и хоть я не очень боялся своих родителей, все же мне хотелось оставаться на полу - хорошей волне наших взаимоотношений. Также мне придется иметь дело с Сэмом и Трэвисом, но я прогнал эти мысли прочь. У меня оставалось еще так много времени до завтра, и Джерард сейчас был моим главным центром Вселенной.
Он остановился у пассажирской стороны, бросая мне ключи, что до этого держал в ладони. Как только острый железный край слегка задел мне кожу, я понял, что причинило мне эту боль. Это же был мой брелок с ключами, просто теперь к нему добавился еще один кусочек металла.
- Ты даришь мне ключи от своей машины? - спросил я с сияющим лицом. Джерард улыбнулся мне, стоя на другой стороне возле авто, и медленно кивнул.
Гордость - она заполонила все внутри меня. Никто и никогда не доверял мне так, как Джерард. Никто и никогда не давал мне ключи от своей квартиры, потом - от машины, без чего-либо взамен. Но не Джерард. Он просто мне их подарил. Он ухаживал за мной и доверял мне больше, чем мои же родители. Если бы я попросил маму или папу научить меня навыкам вождения, то все закончилось бы ссорой еще о машине, на которой бы меня нужно было учить. Джерард же сам предложил мне свою помощь, и уже сегодня подарил мне ключи. Он понимал, что я собираюсь добиться в этом успеха.
- Теперь позволь мне сесть в машину, и мы сможем начать, - пошутил он, теребя ручку двери с пассажирской стороны салона. Я быстро засуетился с вырвавшимся звуком «а-а…», поспехом вернулся в реальность и впустил его внутрь фургона. Какое-то время мы просто сидели в машине, чувствуя тепло, исходящее от солнечных лучей, которые просачивались внутрь и нагревали интерьер. Освежающая елочка свободно висела, колышась от ветра, что проникал сквозь небольшое окошко с пассажирской стороны.
- Ладно, - сказал Джерард, расслабляясь вместе со своим голосом. - Первым шагом во всем этом уроке вождения будет «вставить ключ в зажигание», - он ткнул меня локтем и еще раз улыбнулся.
- О-о, - снова промычал я, так как шок от его доверия до сих пор заслонял мне обзор и понимание. От его шутки я выпучил глаза и осознал, что смогу ему подыграть, как только вставлю ключ. - Я знаю. Я не такой безнадежный.
- Давай уже я буду судить об этом сам, - выпалил Джерард.
- Я думал, ты учитель, а не судья?
Он вздохнул, закатив глаза. Я неплохо играю.
- Я - человек множества талантов, - заявил Джерард, а его самодовольное чувство высокомерия больше выглядело как комический сюжет. Я издевался над ним, поглядывая на его фигуру и попутно проворачивая ключ в замке зажигания. Двигатель громко заурчал, а я уже успел позабыть его звук с прошлого вечера, от чего я почти испугался.
- Хотя, возможно, первым шагом нужно было сделать «пристегнуть ремни безопасности», - добавил Джерард, потирая ладонью подбородок и притворно созерцая. Его совершенно не напрягал такой громкий звук двигателя, поэтому я решил, что все в порядке. И я, молча кивнув, пристегнул ремень. Я убедился, что пояс плотно удерживает мое тело в сидении и сохраняет мою безопасность. Джерард пристегнулся сразу после меня, но его ремень был свободно натянут в отличие от моего. Он взволновано потер руками об колени.
- Ну, поехали, - заявил Джерард, и наш урок начался.
Никогда раньше мне не приходилось чем-то управлять. Ну, если не считать газонокосилки и то много лет тому назад, когда я был в гостях у своего дяди. Но даже тогда у меня не сильно получалось ею управлять, я почти врезался в забор и притом что скосил лишь половину огромного двора. Я читал книгу по вождению, но запомнил из нее немного, так как это было давно - мне едва исполнилось пятнадцать, и тогда я впервые задумался о собственных правах. После той первой недели трудного чтения (засыпания на книжке), больше я к ней не притрагивался. Но я видел, как ездили мои родители, друзья, как ездил Джерард и поэтому я решил, что это не так уж и трудно, правильно?
Неправильно.
Я понятия не имел, почему машина тронулась с места, если мои ноги еще даже не были на педалях, ведь я еще ничего не нажимал. Мне казалось, что фургон должен был оставаться на месте, если я ничего не делаю. В этом определенно был смысл, но не в данном случае. Когда машина начала отъезжать сразу после того, как ключ оказался в зажигании, я чуть не обделался. Я уже представил, как мы вылетаем на дорогу и начинаем таранить несуществующие машины на нашем пути. Но поскольку стояло утро воскресного дня, или уже вторая его половина, то большинство людей спасало свои души в церкви, пока я убивал маленькие цветочки возле бордюра, чуть не врезаясь в парапет. В основном Джерард вел себя достаточно спокойно, невзирая на все испытания и несчастья, и ни разу не повышал на меня голос. Одной рукой он держался за ручку возле окна, чтобы удерживаться в сидении из-за моих порывистых движений его машиной, а в какой-то момент я заметил, как Джерард затянул потуже свой ремень безопасности, но, не сказав, при этом, ни слова. Он постоянно мне улыбался, когда я кидал на него взгляды, и приказывал мне следить за дорогой. Несколько раз Джерард помогал мне вырулить, когда я думал, что умру, направляя машину к почти пустой стоянке, но он сказал мне, что там умереть невозможно. Джерард противоречил своим собственным словам, когда однажды говорил мне, что нет ничего невозможного, и теперь казалось, что мои ноги и его фургон хотели доказать ему обратное. Мы собирались умереть на пустой стоянке универмага в воскресенье днем.
Я постоянно путался в рычагах, какой из них нужно было зажимать, когда мне нужно было ехать, как правильно нажимать на педали, что в итоге я просто бросил руль, вызывая звонкий рев шин, напугавший меня до смерти. Водить было просто адски трудно, и я высказал это бесконечное количество раз.
- Ты должен научиться, - сказал Джерард с улыбкой на лице, наблюдая за тем, как я не нахожу себе места.
- Зачем? Я могу ходить пешком, - я оглянулся, стараясь не выглядеть обиженным. Но он и так не принял мои слова близко к сердцу.
- Ты не захочешь везде ходить пешком, поверь мне, - сказал Джерард, наклоняясь и останавливая двигатель. Я и забыл про машину, что по-прежнему двигалась, даже когда я не держался за руль, сосредотачиваясь слишком сильно на тормозах. Все оказалось таким чертовски безнадежным учением.
- Иногда просто приятно куда-нибудь проехаться, выбраться из этого ада, - продолжал Джерард, оставаясь в своей привычной манере спокойствия и уверенности.
Все же, как ни крути, но это, наверное, было одним из самых нормальных моментов наших взаимоотношений. Он все еще пытался меня чему-то научить, чтобы подготовить к этому миру или чему-то в таком духе, но при этом он не вдавался слишком сильно в философию жизни. Джерард просто сказал, что я должен научиться водить машину. Это было тем, что умели все люди, одна из тех вещей, которая мне уже разрешалась и (на этот раз) необходима, чтобы соответствовать. Я радовался, что Джерард практически не говорил с двойным значением, потому что на первом месте у меня была машина и все мои несостыковки "А какого черта вообще так" и "Что делать дальше".
- Ты можешь настроить свою радиоволну или вставить компакт-диск, и просто уехать от проблем на какое-то время, - Джерард продолжал утверждать, все же скатываясь в философию.
Я понимал, к чему он клонит. Мне нравилось громко слушать музыку через наушники, когда я ходил со школы. Я чувствовал себя отрешенным, в своем собственном маленьком мире, и ничто меня в тот момент не касалось. И я делал тоже самое, когда был в машине со своими родителями. Все же я видел некую привлекательность в этом всем вождении, поэтому я решил, что буду очень стараться. Я и раньше старался, но мои нервы меня сбивали. Я глубоко вздохнул и решил начать заново.
- Ты все сделал правильно, - сказал Джерард, как только жужжание мотора заглохло, и мы снова остались одни в тиши авто. С обеих сторон нас окружали чужие машины, которые создавали нам ауру тьмы, как будто мы снова оказались в нашей темной спальне. Мы отстегнули ремни безопасности и развернулись друг к другу лицом, чтобы поговорить.
- Не ври, - вздохнул я, мотая головой и закрывая ладонями лицо. Я чувствовал, что показываю себя с ужасной стороны, но мне было как-то все равно. Я готов был рассмеяться над собой вместо того, чтобы лезть в багажник и там закрыться.
- Я никогда не вру, - заявил Джерард, как само собой разумеющееся. Я недоверчиво покосился не него сквозь щелки между пальцев. Он резко взглянул на меня и продолжил. - Я, может, не учел некоторые детали, но если бы ты действительно напортачил, то я бы так и сказал.
- Как и в первый раз с гитарой, - пошутил я, но он не оценил мой юмор.
- Фрэнк, я уже говорил тебе, что потом мне было очень плохо, - снова пояснил Джерард, и его голос становился искренней на моих глазах. Он протянул свою ладонь и положил мне на коленку, нежно поглаживая кожу сквозь ткань. Я впервые за долгое время чувствовал себя неловко от его прикосновений. Я никогда не умел принимать комплименты или критику, особенно когда я не понимал, как они разделяются.
- Да, я знаю, - сказал я, пытаясь сменить тему, но мой голос прозвучал как-то порывисто. - Но все-таки...
- Ну что? - спросил Джерард. На его лбу выступили морщины, и он пытливо уставился на мое лицо. - Ты хороший гитарист, Фрэнк. Действительно хороший.
- Ага, тогда в твоей спальне это было нечто вроде счастливой случайности, - ответил я, несколько раз несильно хлопая себя по лицу, отгоняя от темы. Опять же, Джерард проигнорировал мои пассивные запросы.
- Нет, это была не просто случайность, Фрэнк, - заверил Джерард; его глаза становились более выраженными и сильными. Мне хотелось отвернуться, но я держал его взгляд, и мое волнение готово было принять любой удар. На всякий случай.
- Те разы, когда ты просто играл, тоже хорошие. Когда я рисую, я слышу тебя и то, как ты играешь, и иногда я не понимаю, что это твоя игра, а не какой-то CD, что ты с собой принес. У тебя, в самом деле, хорошо получается, Фрэнк, - он помолчал, разглядывая мое лицо, пока я пытался раствориться в полиэстере сидения. Я не воспринимал комплименты, особенно от тех людей, кого я чрезмерно уважал.
Я выдохнул. Сильно. Джерард снова превращался в философа, что заваливает кучей информации, чтобы заставить меня мыслить, но этого было так мало для реального ответа на мой вопрос. Иногда я действительно ненавидел думать, особенно в такие моменты как этот, поэтому я не смог удержаться и рассмеялся.
- Что смешного? - спросил Джерард; в его глазах читалось недоумение, почему же я внезапно стал таким счастливым. Мы оба не спеша откинулись на спинки сидений, а наши губы бороздили кривоватые улыбки. Но, по большей части, не его предложения вызывали во мне такой смех. На этот раз я запутал Джерарда, и это заставляло меня улыбаться еще больше.
- Ты, - ответил я, принимаясь смеяться немного иначе. Он повернулся ко мне, ожидая продолжения. Это чем-то напоминало смену ролей. Я довольно выдохнул и взглянул на него.
- Ты понимаешь, что это единственный раз, когда мы провели более-менее нормальный разговор без твоих постоянных размышлений, - мои слова царапали ему уши, после обработки которых, его глаза распахнулись.
- И, - добавил я, - теперь ты один запутался, потому что я понимаю, что сейчас происходит.
Его глаза расширились чуть больше, а губы будто замерли. Я опять начал смеяться, уже закрыв глаза и откинувшись на спинку сидения. Но вдруг, я почувствовал нечто на своих коленях, что держало и сжимало ткань моих джинсов на внутренней стороне бедра, как и сырую влагу во рту. Я распахнул глаза, чтобы посмотреть на Джерарда, что склонился надо мной, целуя мои губы и, будто в лихорадке, потирая ладонью-лодочкой мой пах. Хоть это и было приятно, и я начинал подаваться навстречу его нежным пальцам, но, все же, я оторвался от его рта и посмотрел ему прямо в глаза.
- Джерард? - спросил я, глядя на его лицо, что приобрело сходство с дьяволом.
- Ты прав, - заявил Джерард, быстренько поцеловав меня еще раз и продолжив, - всё становится слишком нормальным.
Он снова принялся меня целовать, а его руки нашли краешек моих джинсов, которые он решил устранить, засунув в них свою ладонь. Крепкой хваткой он гладил меня, пока я полностью не затвердел. Я целовал Джерарда в ответ, включая его грудь, чувствуя исходящее от него тепло и утешение. Я понятия не имел, зачем нам нужно было целоваться именно здесь, как и зачем было срывать единственный момент нормальности жизни, но я не жаловался. Джерард снова управлял ситуацией. Моя же роль была недолгой, я опять становился растерянным, но это было так здорово. Именно тогда, в тот момент, я глубоко сосредоточился на Джерарде, что касался меня в штанах; небольшая капля моей смазки скатилась и растерлась у него по руке. Почувствовав внезапную потерю контакта, его губы отстранились от моих собственных, но их новое местонахождение меня вполне устроило.
Быстро мне улыбнувшись, Джерард опустился вниз, пока не вобрал мой член полностью. Я застонал, когда почувствовал тепло и его язык, что касался и дразнил. Я закинул руки ему на плечи, крепко ухватившись за материю его куртки, вынуждая его опуститься еще ниже. Я приспустил сидение, шире расставив ноги, чувствуя его длинные волосы, щекочущие мне бедра, и его руки, что сжимали ткань моих джинсов.
Мне нравилось, когда он одаривал меня случайным минетом, столь неожиданным, таким как этот. Хотя половина удовольствия обычно заключалась в самом ожидании, но я всегда был рад сюрпризам. Было что-то особенное в его движениях и умениях, столь неуловимое от того, как я упирался в заднюю стенку его горла, от чего становилось неимоверно трудно дышать. Рот Джерарда был теплым и влажным, и я чувствовал себя прекрасно.
Невзирая на то, как хорош был секс, но это было труднее. Когда я занимался сексом с Джерардом, пребывая в нем, это чувство было сродни самой горячей и трудной сенсации, только разбавленной моими толчками. Иногда я пытался управлять собой в такие моменты (по большей части времени), но я понимал, к чему все приведет. Мягкая и теплая влага, будто приятная сырость, в один момент времени, и он просто без предупреждений начал свое подлое дело, что ударяло его по щекам и заставляло меня думать, что на моем члене останутся следы. Джерард всегда умудрялся контролировать все даже в такие моменты, когда сам делал минет, чему я всегда удивлялся.
По тому, как он сжимал мои бедра вместе, он показывал, что хотел оставаться лидером.
Джерарду нравился контроль, и я собирался ему его торжественно вручить. Во время минета я никогда не надавливал ему на голову. Лично мне этот жест всегда казался немного грубым. Из личного опыта я знал, что сосать - не так уж и легко, это было трудной задачей, ведь тебе еще нужно подобрать ритм, что представляло собой одну из наиболее важных элементов минета. Да и вообще, это было просто неловко, когда кто-то складывает на тебя свои руки, пытаясь управлять тобой в такой момент. Чаще всего в таких вот случаях можно добиться того, что все вообще прекратится. Поэтому и Джерард, и я, - мы оба создавали свои собственные ритмы, когда приходил такой час. Это было проще и гораздо чувственней. Я осознавал, что могу полностью ему довериться, предаться всему, пока он заботится обо мне в ответ.
Меня разрывало от удовольствия, поэтому мое тело вырвалось вперед от непосредственного удара наслаждений, из-за чего я хлопнул рукой куда-то вперед. В итоге выяснилось, что я напоролся на руль, что заставило машину громко завизжать. Я не находил себе места, полностью пребывая в потустороннем мире удовольствий. Когда машина посигналила, Джерард подпрыгнул на месте, и я был благодарный ему, что он меня не укусил. Он принялся смеяться над моей неуклюжестью, все еще с набитым ртом, посылая по моей коже некие легкие импульсы. Я немного застонал, несмотря на нервы, что разбередила звуковая сирена.
- Фрэнк, - сказал Джерард, полностью вынимая меня изо рта. Прохладный воздух ударил по прилизанной коже, и дрожь прошлась по всему моему телу. Я уже хотел, был сам, довести все до конца, обернув руку вокруг своего члена, но он достиг моего уха и прошептал, - заднее сидение.
Я кивнул где-то в область его шеи, оставляя влажный поцелуй на открытой коже. Джерард снова рассмеялся и перелез ближе к концу фургона, утягивая меня за собой. Второпях я потянулся за ним, даже не потрудившись надеть свои штаны обратно. Но их все равно пришлось бы снимать, так что это было бессмысленно.
Джерард занял одно из двух задних сидений, переложив на одну сторону все свои художественные рамки и краски. Он постарался сгрести все в одну кучу, прежде чем я к нему присоединюсь. Мы оба сидели на коленях, всматриваясь в лица друг другу, изредка и слабо целуясь. Рукой Джерард скользил по моей шее, зацепляя на затылке клочок каштановых волос. Притянув меня поближе, я врезался в его бедро, отчего мне стало практически больно. Он был возбужден только лишь наполовину, но я был полон решимости изменить такое положение вещей. Я начал тихо стаскивать с Джерарда его штаны; он застонал, когда я рукой прижался к его заду. Наш поцелуй растаял в воздухе, и он набросился на мою шею, расцеловывая ее со всех сторон.
Как только большая часть его брюк оказалась практически на полу, я начал трудится над его рубашкой, как и он над моей. Наше объятие пустило трещину и разбилось, освобождая тело от предметов одежды, что облачали нас минутами ранее. Моя твердость стремительно терялась от отсутствия прикосновений. Мы снова начали целоваться, глубоко и больно, а его рука начала спускаться куда-то меж нас. Мы оторвались еще раз, чтобы лечь на сидение. Джерард лег на спину и потянул меня к себе наверх, сигнализируя о том, что сегодня он выбрал позицию «снизу». Я медленно целовал его губы, подперев тело Джерарда своими распростертыми руками, касаясь нижней части его тела, что постепенно соприкасалась со мной, в попытке сохранить обе наших эрекции. Ему бывало нелегко, и сегодня был один из таких моментов, почему, в первую очередь, он хотел быть трахнутым мной. Я ничего не имел против, я привыкал, что порой Джерард просто был не в том состоянии. Ему требовалось больше времени, чтобы возбудиться в некоторых из наших совместно проведенных дней, и обычно часы прелюдии, которые я едва замечал. Была пара моментов, когда он просто давал мне в рот, но все же.
Сначала осознание того, что его тело не всегда работает как надо, далось мне нелегко, ведь я всегда считал, что цель занятий любовью заключалась в том, чтобы дать друг другу разрядку. Но Джерард казался таким же счастливым, заставляя меня стонать и извиваться, как если бы он делал это сам. Возможно, дело было в количестве секса, из-за которого он не мог так часто кончать, и подобные, как он называл "эксцессы", случались бы реже, если бы мы поумерили свой пыл... что не было подходящим для нас вариантом. Мы оба были художниками, и вне зависимости от своей формы, искусство было для нас сексуальным. Все вокруг было сексуальным, и будь мы прокляты, если мы перестанем показывать свое притяжение, хотя бы, друг к другу.
Я начал покрывать поцелуями его обнаженную плоть, останавливаясь и стараясь сделать засосы на сосках. Коснувшись пальцами подбородка Джерарда, я начал вырисовывать узоры перед его губами, ожидая, пока он примет приглашение и приоткроет рот, чтобы облизать мои пальцы перед тем, как я в него войду. Было в этом что-то потрясающе чувственное, акт обсасывания моих пальцев был настолько горяч, что я готов был кончить в ту же секунду, как только первый мой палец проскользнул внутрь его рта. Иногда, после секса, в моменты невероятной нежности, Джерард мог просто целовать подушечки моих пальцев, один за другим, исследуя их словно какой-нибудь деликатес. Но подготовка к растяжке была другой: он сильно облизывал мои руки, почти так же, как мой член чуть ранее. И когда я почувствовал его слюну, собирающуюся в уголках его рта, я понял, что мы готовы начинать.
Первые два пальца легко проскользнули в Джерарда и я прождал совсем недолго перед тем, как добавить третий и начать его растягивать. Уперевшись рукой в пол, я наблюдал за выражением лица художника, чтобы контролировать свои действия в соответствии со своими движениями. Я очень старался, и даже несколько раз задел его простату еще до того, как оказался внутри его. Когда Джерард резко выдохнул, низко простонав, я осознал, что снова задел его точку и что он уже готов.
Мой член уже был смазан его слюной и смазкой, оставшимися после минета, и я прибавил еще немного своей слюны перед тем, как войти в него. Я уставился на его член, пронизанный красными и лиловыми венками, что сильно пульсировали. Все это обычно помогало ему возбудиться, и я улыбнулся, завидев его полностью твердого, когда я протолкнулся внутрь его.
Несмотря на количество секса, наполняющего нашу жизнь ранее, первый толчок всегда был наиболее напряженным. Вся боль в основном уходила, и оставался лишь изначальный шок от проникновения, из-за чего Джерард туго смыкался вокруг меня. Я даже этому обрадовался: шок возвращал нас обоих в реальность и помогал ясно осознать, чем мы на самом деле занимались.
Я прижался губами к его открытому рту, просовывая свой язык внутрь и начиная медленно толкаться в него бедрами. Даже при самой быстрой прелюдии и раздевании очень важным было то, что мы старались делать это медленно. Так было лучше; и так было безопаснее. Ведь если мы поспешим, это создаст перед нами иллюзию, будто у нас истекает время, и что медлить нельзя. В этом и была правда, и ее не было: мы и сами не знали, сколько нам осталось, но мы все равно старались растягивать удовольствие. Уж лучше запомнить каждую деталь в человеке, с которым ты вместе один-единственный раз, высечь в памяти каждое ощущение, чем тупо пройти через это сотни раз, не запомнив вообще ничего. Медлительность создавала ощущение, словно мы можем быть вместе вечность и нам это нравилось.
Отстранившись на секунду, я снова вошел и продолжил, все так же медленно его заполняя. Джерард снова резко вдохнул, тихо застонав, и я приложил все свои усилия, чтобы задевать эту точку внутри него снова и снова. Ближе к концу, когда мы оба были уже на подходе, дыхание Джерарда стало прерывистым и перестало совпадать с моими толчками, а мой член уже начинал болеть от того, как крепко он сжимался вокруг меня. Я вспомнил о прошлой ночи в парке и вдруг почувствовал, как он сам насаживается на меня перед тем, как кончить. Теплые струи на его груди и моей руке - вот что было потом.
Я попытался посмотреть на Джерарда в этот момент страсти и слабости, но был слишком отвлечен достижением своего собственного оргазма, протолкнувшись в него еще раз, после чего я кончил и лег, обессиленный, на его взмокшую грудь.
Мы пролежали так достаточно долго, восстанавливая дыхание, пока Джерард игрался с моими волосами. Я потянулся за бумажными салфетками, которые, на всякий случай, всегда были у него под сидением. У меня никогда не было отвращения к его сперме - притом, что иногда она была везде, даже в волосах - потому, что это было нормально. Внутри меня была точно такая же фигня, выходящая точно таким же образом, так что мы никогда не считали это проблемой. Мы просто все отчищали, не устраивая из-за этого большого шума. Если она попадала на нас - ну и ладно, в этом не было ничего криминального. Мы можем позже принять душ, и тогда это может стать началом очередного приключения. Я никогда не был фанатом проглатывания, потому что на вкус сперма, честно говоря, была не очень, но если у меня во рту и оставалось немного, то я мог ее выносить. В конце концов, это был Джерард. Он бывал внутри меня разными способами. Да и, признаться, в моем рту бывали вещи и похуже.
Джерард, казалось, разделял мое мнение по поводу проглатывания, хотя я никогда его об этом напрямую не спрашивал. Он иногда глотал, если я кончал ему в рот, и даже, несмотря на то, что ему это не особо нравилось, он все равно продолжал это делать. Я полагал, что причиной этому было его восприятие спермы, как одной из составляющих тела, а для него человеческая плоть - уже как произведение искусства. Каждая функция, которую оно выполняет, мимолетное движение и реакции воспринимались ним как маленькое чудо. Джерарда всегда завораживало дыхание и то, как этот сложный процесс происходит абсолютно бессознательно. Изучение языков было другой поразительной функцией тела и разума: Джерард восхищался людьми, которые могут выучить несколько языков за раз и свободно на них общаться. Это восхищение, должно быть, и подогревало его пристрастие к Франции, заставляя предпринимать отчаянные попытки изучения французского языка. У Джерарда это неплохо получалось, но он понимал, что нужно быть вовлеченным в эту культуру, чтобы полностью овладеть языком. Но Джерард туда не спешил. Были и другие чудеса, к которым он испытывал огромный интерес. Оргазмы, например. То, как твое тело чувствует себя так свободно и невесомо, и то, как эндорфины циркулируют в крови, заставляло чувствовать себя неуязвимо. Оргазм был величайшей из вещей, на которые способно наше тело, и Джерард убеждался в этом, когда мы лежали вместе на полу, наслаждаясь этим уходившим ощущением. И я был согласен с его утверждением, как никогда.
- Что ты будешь завтра говорить своим друзьям? - спросил у меня Джерард после того, как мы недолго пролежали в лучах солнца. Он лежал на спине, а я облокотился на его плечо, немного прячась в изгибе его руки возле торса. Я сокрушительно закрыл глаза, услышав свой личный внутренний вопрос, но теперь уже вслух.
- Я не знаю, - честно ответил я; стряхивая рукой, я аккуратно провел пальцами по его коже. Мне так хотелось, чтобы Джерард сказал мне, как следует завтра поступить. Я так хотел услышать от него этот ответ, чтобы он дал мне его, и мне не нужно было думать об этом заново. Я и так уже немало проработал все остальное, чему он старался меня обучить, и теперь мне хотелось немножко халявы. Я взглянул на него глазами, полными мольбы. Встретившись взглядами, Джерард отвернулся и, коснувшись своего подбородка, начал думать.
- Я мог бы им сказать, что рисую... - произнес я вслух, пытаясь показать Джерарду, как сильно мне нравится рисовать. - Или играю на гитаре, - добавил я, и тут глаза Джерарда засветились.
Энтузиазма в моих глазах было намного меньше, нежели в его.
- Могу сказать это или...
- Что плохого в этой идее?
Я на мгновенье задумался, размышляя о том, почему эти чувства не отражаются у меня внутри. Все, что я мог придумать, было каким-то не до конца продуманным и извилистым. «Зачем я играю на гитаре?» - я никогда об этом не думал.
- Зачем другие люди играют на гитаре? - спросил Джерард. - Удали себя из ситуации. Зачем подростку играть на гитаре? Что из этого всего выйдет?
Я кусал губы, думая над его предложениями, и играл с заусеницей на большом пальце, пытаясь соскрести некие идеи в кучу. Я начал играть на гитаре, потому что Джерард приказал мне играть, а раньше я играл, потому что играл мой отец. Но зачем ему было это начинать?
- Чтобы выступать? - мой ответ прозвучал больше как вопрос, потому что я даже близко не был уверен в своих словах. Как только мои слова слетели с губ, я заметил взгляд Джерарда. Как что-то внутри него щелкнуло. - Чтобы создать группу!
Мой ответ его устроил.
- Хорошо, скажи своим друзьям, что ты хочешь создать группу, - заявил Джерард, как само собой разумеющееся. Я с радостью закивал, но у меня все еще оставались некие сомнения. К счастью, Джерард их заметил, так как они напустили мрак на мое лицо сразу после его слов, и Джерард поспешил разогнать бурю моих недопониманий.
- Тот, что коротышка... еще раздражительный, - начал он, показывая руками и мимикой, что он имел в виду Сэма. - Он - деталь работы. Скорее всего, он сможет играть на барабанах. Дай ему что-то, чем сможет стучать, и он будет счастлив.
Я рассмеялся; это была лучшая роль для Сэма. Его голос всегда стремительно менялся и изменял октавы, как ни у кого другого. Он, наверное, был бы хорошим солистом. Трэвис был одиночкой, поэтому, скорее всего, будет делать все, что ему прикажет Сэм. Он смог бы достать барабаны. Это все казалось неплохой идеей. Я высказал свои предположения Джерарду, и он радостно закивал головой.
- Видишь? Подумай над этим. Ты сможешь играть на гитаре, и кто знает, может быть, это и в самом деле сможет сыграть в нечто большее, чем просто оправдание.
Я рассмеялся еще раз, потому что посчитал его идею очередным анекдотом, не больше - не меньше; и я крайне удивился, встретившись с его серьезным лицом. Я начинал краснеть, уже наперед зная, что за этим последует.
- Серьезно, Фрэнк, - повторил Джерард, и его темно-оливковые глаза распахнулись. - Ты сможешь. Ты сможешь все, что захочешь, если будешь над этим работать. Звучит как клише, я знаю, но это правда.
- Легко тебе говорить, - усмехнулся я, прячась лицом у него под плечом. Но Джерард не позволил мне спрятаться, поэтому я оставался видным. - Ты уже родился талантливым.
- Никто не рождается талантливым, - ответил он, отрицая мой комплимент. - Талант всегда приходит к нам через трудности. Мне тоже пришлось потрудиться. И очень. Помнишь, я рассказывал тебе, как выживал в дерьмовой квартире, пытаясь заработать денег на художественную школу. Рассказывал, как отказался от своей мечты - Парижа, чтобы снова застрять здесь. И как я сдался на два года, действительно полагая, что мне нечего предложить этому миру, - казалось, Джерард загрустил от собственных слов; его тон голоса скатился в мрачные тона.
- Да, но это другое, - я пытался спорить, наперед зная, что это вряд ли приведет меня к чему-то хорошему. - Искусство само тебя выбрало. Это написано на твоих ладонях. А я не знаю, что выбрало меня. Вивьен сказала, что это не гитара. А что, если я попросту теряю время? - я взглянул на него, умоляя об еще одном халявном ответе.
- А что, если нет? - спросил Джерард, обрывая меня на полуслове. - Что, если это и в самом деле сгодится на нечто большее? Вивьен могла и ошибиться, знаешь. Все мы люди. Мы все совершаем ошибки, и даже если ты сделаешь здесь ошибку, оно все равно не пропадет даром. Ты сможешь найти себя - что тебе суждено, шагая этим путем, - он помедлил, собирая мысли в кучу. Сжав губы в линию, Джерард потер подбородок. - Когда я бросил свою страсть, думая, что все это было не моим, ответ же всегда лежал передо мной на ладони. И я потратил два года просто на мысли. На дискуссии. Мне не нравился тот период моей жизни. Я не люблю нерешительность. Мне нравится знать, ради чего я живу; особенно, имея свободу.
Он посмотрел на меня глазами, полными надежды на будущее, и на что я до сих пор не соглашался.
- Ты еще такой юный, Фрэнк. И ты не должен тратить впустую те два года, как это сделал я. Просто попробуй. Рискни. Не увязывай в нерешительности. Расширяй свои горизонты. Делай все, что можешь, даже если думаешь, что это не твое. Оно выведет тебя на правильный путь.
Наклонившись ко мне, Джерард оставил невинный поцелуй на моих губах. Я приподнялся, чтобы дотягиваться лучше, но он отстранился. А я хотел, чтобы он остался. Мне хотелось сильнее его поцеловать, а потом чтобы он продолжал говорить дальше.
- Если ты это сделаешь, то станешь на один шаг ближе в поиске себя. Это фактически будет еще одним шагом к свободе, - прошептал Джерард, все еще касаясь моего лица, придерживаясь за скулы. - Это захватывающе, и я хочу быть рядом с тобой. Я хочу, чтобы в понедельник ты им все рассказал. Скажи им, что хочешь куда-то примкнуть свою жизнь и, возможно, вырваться из Джерси. Просто потому, что я застрял здесь, не означает, что и ты должен. Расскажи им о своих мечтах, Фрэнк, какими бы они ни были, просто поделись ими. Потом придешь ко мне и расскажешь, как все прошло. Я хочу услышать - и я уверен в этом - что если ты дашь своим друзьям шанс, то они тоже этого захотят. Итак, что ты решил? Ты сделаешь это?
Он снова посмотрел на меня, а его сильные глаза выпрашивали у меня что-то нереальное. Но я решил дать согласие, если только он снова меня поцелует. Джерард улыбнулся, наблюдая, как я коротко киваю его просьбе, и дал мне то, чего я хотел больше всего на свете; поцелуй на моих губах, и наши языки, что слегка касались друг друга, - все это было слишком мучительным. Джерард заключил меня в объятия, а его энтузиазм и гордость так и сочились из его голоса.
- Я не могу дождаться, когда ты взлетишь, - сказал Джерард, аккуратненько чмокнув меня в голое плечо; такое же голое, как и моя душа на тот момент. Я лишь сильнее его обнял, но чуть слабее, чем ожидал, что сделаю, так никак и не ответив на его слова. Я просто не мог.
Положа руку на сердце - мне пока не хотелось летать; я вообще сомневался в своей способности и стремлению к полету. Мне хотелось остаться с Джерардом, также прижиматься к его боку в глубине старого пыльного фургона, среди частиц искусства, что были раскиданы повсюду. Мне не хотелось быть свободным; я лучше бы остался в этом бредовом состоянии, по-прежнему пытаясь разобраться во всем. И меня не волновало, если я казался полностью невежественным, глупым или смущенным. Я хотел остаться здесь, потому что это место было рядом с Джерардом. Здесь я проводил все свободное время, целовался, спал с ним, игрался с его волосами. Это было место, где мы творили искусство и создавали музыку, как и все прочее, и неважно, было это начертанным на наших ладонях или нет, потому что мы - предназначены друг для друга. Это было место, которое мы создали сами, - состояние, в котором мне хотелось увязнуть. Мне не хотелось летать.
Но так трудно не расправить крылья, особенно когда кто-то выталкивает тебя из гнезда.
|
