Глава 1.
Ничто в этом мире не длится вечно. Всё рано или поздно исчезает во времени, тает, словно снег на солнце, и рано или поздно ты начинаешь понимать, что вчерашний день, будь он хуже или лучше, чем этот, так и остался позади, оказавшись разноцветным прошлым. А что ждёт завтра? Что скрывает чёрно-белое будущее? Никто не знает. Люди могут только догадываться, но даже мысли могут быть так далеки от истины…
Изменить прошлое невозможно. Нет такого устройства, что могло бы перенести человека на день, неделю, месяц, год назад, чтобы можно было исправить свои ошибки. И приходится жить дальше, учась на них, чтобы не совершить в будущем точно такого же. Однако прошлое всё равно остаётся цветным. Мы можем не помнить, что было с нами в детстве – так, лишь обрывки воспоминаний, но всё же знаем, что даже если нам и было больно, это время прошло. В будущем будет гораздо больнее.
Постепенно пробуждающийся город жил только прошлым. Но его прошлое было чёрно-красным. Улицы этого города когда-то были окрашены кровью, алые реки исчезали в водостоке, или медленно, тягуче, текли в реку. Через год город отмылся от крови, но не сумел отмыться от тех страшных грехов, что люди творили, даже не задумываясь.
Разумеется, в этом городе была церковь, вот только люди туда не ходили. Церквушка уже третий год стояла пустой, люди унесли оттуда всё, что плохо лежит, а год назад, когда обезображенные трупы лежали везде, где только можно, кто-то решил сжечь её. Сейчас от некогда величественного здания с золотыми куполами остались лишь почерневшие, покрытые засохшей кровью, стены. Но в маленьких комнатах остались запертыми души тех, кто в тот момент находился в церкви – многих людей согнали туда, чтобы не убивать их поодиночке. И люди кричали, звали на помощь, однако никто и не думал помогать им.
Прошлый год для этого тёмного городка был страшным. Люди сумели отстроить свои дома, завести семьи… Но не сумели вернуть себе честь, которую так неожиданно потеряли.
Тихо было в этот предрассветный час, лишь птицы в небесной синеве распевали свои чудесные песни. Середина апреля была всё ещё прохладной, но мужчина знал, что солнце изменит это – пусть не намного, но всё-таки станет теплее. Весна пришла гораздо позже, чем он ожидал.
Высоко подняв воротник и вздохнув, мужчина приступил к своему любимому занятию, которое было его жизнью, его единственной любовью – рисование. Ему нравилось, как легко краска ложится на холст, как цвета соединяются в совершенно новый оттенок – нежно-салатовый, ярко-жёлтый, небесно-голубой, едко-красный… Какими цветами бы он не пользовался, что бы ни рисовал, всегда находил в этом свою красоту, великолепие… Даже если его искусство никто не понимал.
Ему редко удавалось продать свои картины, как бы он ни старался. Снижал цену, подолгу сидел на ледяном ветру, ожидая, что его творение наконец оценят, но редко кто останавливался, чтобы наконец открыть кошельки, набитые деньгами, и выложить десять долларов за картину, на которой была изображена сверкающая серебром река, покрытый зеленью лес, или белоснежные облака, безмятежно плывущие по кристально-чистому небу. Людей в этом грязном, пропитанном дешёвым виски городе, не интересовало абсолютно ничего, кроме секса, выпивки и денег, даже если они у них есть. И им плевать на то, что отчаявшийся художник, сидящий в потрёпанной одежде, дрожит от холода лишь наступающей весны, ожидая увидеть хотя бы один доллар в ладони.
Но проходили дни, в кармане старого коричневого пальто было пусто, и мужчина был близок к голодной смерти. Он тратил все деньги на краски и холсты – если он копил достаточно денег, то покупал себе поесть: лишь хлеб, на большее ему никогда не хватало – с его-то страстью к рисованию! Каждый раз отламывая по кусочку, он пытался убедить себя, что настанет новый день, и он обязательно продаст все свои картины, что его заметит какая-нибудь важная персона и ему не придётся жить на улице, приходя на ночь в сторожку на кладбище, где добродушный старик, Джим Лестер, наливал ему чашку горячего чая и уступал одно из двух кресел. Конечно, чай согревал мало, почти не утолял голод, а кресла в сторожке были жёсткими, словно набитые осколками стекла; к тому же, мягкую спинку и сиденье поела моль. Но всё же это было лучше, чем сидеть где-нибудь под кустом и замерзать в окружении так и не проданных полотен.
И в три часа дня, закончив рисовать расстилающийся внизу город, мужчина плотнее закутался в пальто, и направился в парк – самое оживлённое место в этом городе.
***
Мужчины вальяжно проходили мимо, куря дорогие сигары и ведя под руку своих спутниц: дамы, накинув себе на плечи такие же дорогие меха, косились на художника и тихо посмеивались, прикрывая свои рты бледными ладонями, украшенными кольцами с драгоценными камнями. Бриллианты сверкали на солнце, аквамарины выглядели капельками росы на тонких, изящных пальцах, а рубины на браслетах, украшавших запястья едва ли не каждой женщины, создавали впечатление, что из рук дам течёт алая кровь, опоясывая все запястье, но не стекая на землю. Сомнительное удовольствие – теряться в украшениях, мехах и дорогих нарядах, чтобы потом быть убитой из-за них же. Состоятельные люди не понимали, что счастье не в деньгах, для них не было ничего не важнее. Есть деньги – есть статус в обществе.
А бедный художник, засунув руки в карман пальто, некрепко сжал пальцами пять долларов, оставшиеся со вчерашней покупки самых дешёвых красок. Он мечтал. Он очень хотел купить те, что стоили около ста долларов – они так манили его с прилавка художественного магазина. Около тридцати цветов, к которым прилагались и две кисти – тонкая и чуть побольше. Художник приходил к витрине каждый день, глядя на его единственную любовь; смотрел, пока продавец не выходил и не отгонял его. Тогда мужчина, скрепя сердце, шёл дальше по улицам города, дыша висящим в воздухе запахом выхлопных газов и дорогими духами девушек, проходящих мимо него. Ему не нравились здешние люди, ничего не понимающие в красоте, а он не желал рисовать для них запретную страсть к деньгам. Считал, что с них и так достаточно.
Наконец нашёлся человек, подошедший к нему, и художник оживился, выпрямляясь и взволнованно дыша. Его сердце учащённо забилось под слоем одежды, а глаза словно умоляли покупателя дать хоть немного денег – он бы смог взять что-то из еды, чтобы успокоить урчащий желудок. Он не ел два дня, перебиваясь лишь оставшимися крошками, что лежали на дне кармана.
- Сколько просишь за эту картину? – в лице нового покупателя не было ничего, кроме равнодушия, жестокости и грубости. Такие, как он, не выложат за чей-то нарисованный портрет и тридцати долларов, но художник решил попытать счастья.
- Эмм, пятьдесят долларов, - тихо пробормотал он, готовый к тому, что придётся идти на уступки.
Покупатель округлил глаза, сигара чуть не выпала из его безобразного, слишком большого рта.
- За такую мазню пятьдесят долларов?! Двадцать даже много будет! Дам пятнадцать и не больше, - он буквально кинул в лицо художника смятые, пропахшие дымом и алкоголем деньги, после чего унёс холст с собой. Художник со вздохом убрал деньги в карман – на новый холст ему пока не хватит, придётся подождать. Не то, что бы он рисовал какую-нибудь чепуху, вовсе нет, просто люди не могли увидеть того волшебства, что видел он. Река – это не просто жидкость, ограниченная берегами. Леса – не просто деревья да трава. Город – не просто набор домов. Во всём, даже в самой приевшейся вещи есть своя красота. Что вы видите, когда смотрите на различные архитектурные здания, вроде Нотр-Дама, пусть и изображённого на картинке? Только лишь красивые окна, колокольни или башни? А художник видит другое. Он видит, как люди, трудившиеся над этой чудесной постройкой, теряли свои пальцы, руки и жизни, стремясь создать величественную красоту; он видит, как замечательно смотрится эта резьба на мраморных колоннах и восхищается тем, что простая человеческая рука способна на такое. Он видит всё это, хотя и смотрит всего лишь на изображение здания. Художник не бывал нигде, кроме своего города, насквозь пропитанного ложью и грехами.
…В десять часов вечера, больше не продав ни одной картины, а получив в свой адрес лишь тонну насмешек, он собирает все оставшиеся холсты и идёт в сторону кладбища, где его всегда был рад принять сторож.
***
Обычно Джим Лестер, будучи человеком очень жизнерадостным, сразу заключил художника в крепкие объятия. Он каждый раз тосковал по нему, когда тот уходил на целый день, потому что нуждался хоть в чьём-то общении. Раньше этот старик только пил, после шатаясь между могил, распевая песни и разговаривая с мертвецами, но теперь, после встречи с художником, который как-то раз попросился переночевать, он перестал выпивать. Его утешала лишь одна мысль – есть, с кем побеседовать. И они сидели до часу ночи, разговаривая обо всём на свете – Джим тоже когда-то обожал искусство, вот только расстался со своей мечтой, когда понял, что его талант не раскроется в этом грязном городе. Художник же уверял его в обратном, но когда Лестер показал ему свои руки, покрытые паутиной времени, то сдался, поняв, что для этого человека лучшие дни прошли, и даже если пальцы Джима возьмутся за кисти, то уже никогда не сделают привычного мазка, который мог бы создать шедевр.
«Всё просто потому, что это ни черта никому не нужно, парень. Боюсь, тебя ждёт та же участь кладбищенского сторожа», - часто повторял Джим, и художник улыбался. «И всё-таки я стараюсь дать людям истинную красоту этой жизни, а не ту фальшь, которой они хвастаются» - таков был ответ.
Но сейчас художник решил повременить с визитом, поэтому пошёл другой дорогой – через мост. Когда-то под ним текла река, но людям пришлось это не по нраву – сперва сделали мост – достаточно широкий и длинный, а потом осушили реку. А каменный мост так и остался стоять здесь, в непогоду спасая людей от дождя, если те были далеко от дома.
Мужчина сел прямо на землю, положив картины и купленную еду рядом с собой, и вытянул ноги. Он шёл слишком долго, и устал – выбирать длинный путь, чтобы подумать о своём будущем, было всё-таки плохой идеей. Однако его не отпускало предчувствие, что именно этот случай и изменит всё в его жизни. Ну, может не всё, но точно что-то станет совсем другим, не таким, каким он привык видеть. Что он делал изо дня в день? Вставал в семь утра, шёл на обрыв, чтобы порисовать, потом отправлялся в парк, продавать свои картины и шёл на кладбище к десяти часам вечера. А что будет сейчас? Появится ли у него другая цель?..
На город окончательно опустилась густая, вечерняя тьма, зажигая на ясном небе звёзды. Пригревающее солнце сменилось холодной луной, и ледяной ветер запускал свои пальцы под одежду художника, хотя тот закрывался от него, как мог. Руки лишь замерзали в карманах пальто, так что мужчина вытащил их оттуда, поднося к лицу и согревая своим тёплым дыханием. Жаловаться не на что, ведь хорошей и тёплой одежды у него больше нет. Да и потом, скоро наступит лето, которое в этом городе всегда было выжигающим всё живое и душным, в то время как, например, зима, была наоборот чересчур ледяной. Природа сурова с теми, у кого нет и лишней монетки за душой.
- Нет, прошу, не надо!..
Тишину прорезал громкий крик. Он послышался совсем рядом, прозвучав так испуганно, умоляюще и отчаянно, что художник вскочил, пытаясь понять, откуда кто кричал. Мужчина не мог оставить всё просто так. Даже если его могли убить, он хотя бы поможет мальчику, которому явно требуется помощь.
- Прошу вас, перестаньте!
Совсем рядом, как будто за спиной, однако художник сидел вплотную к мосту. Если только кто-то был под мостом… Тогда это объясняет то, что мужчина не видел людей.
Заглядывая под каменное сооружение, художник понял, что он оказался прав – но то, что он увидел, было ужасным зрелищем. Трое мужчин, окружив маленького, сжавшегося в комочек мальчика, старались раздеть его, и их цель была понятна художнику, который и не такое видел в своей жизни, к сожалению. Он видел своими глазами всю жестокость этого мира, но сейчас он просто не мог поверить в то, что происходит.
Трое на одного.
Они хотят изнасиловать этого мальчика, за которого даже некому заступиться.
Художник сжал руки в кулаки, вспоминая, что точно такую же сцену он видел в детском доме, в котором рос. Гнев закипал внутри него, одновременно с этим он чувствовал сочувствие к несчастному ребёнку.
Вдох-выдох. Он обязан остановить это.
- Оставьте мальчика в покое!
Мужчина сперва даже не узнал свой голос – злой, без дрожи, с какой он обычно разговаривал с людьми, и решительный. Трое парней отступили от мальчика, который торопливо приводил себя в порядок – художник даже со своего места видел, как тот дрожит – то ли от страха, то ли от холода. А может, и от того, и от другого вместе.
- Что ты сказал, придурок? – наконец среагировал один из парней, сделав шаг вперёд. Мужчина не дрогнул. Страх больше не руководил им, хотя его липкие, покрытые слизью пальцы пытались добраться до его души. Он просто не мог сбежать сейчас или позволить страху взять верх над его телом. Никогда этого не произойдёт.
- Я сказал, чтобы вы оставили этого мальчика в покое. Не думаю, что я говорил на другом языке, потому что определённо слышал, что говорю на английском. Так что будьте добры уйти отсюда, пожалуйста.
Тот парень, что сделал шаг вперёд, подошёл ещё ближе – но теперь не один, а вместе с остальными. На его лице играла усмешка, в которой сквозила жестокость, но художник и вида не подал, что стал волноваться. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. Просто нужно успокоиться.
- Иначе что?.. Постой-ка. Я тебя знаю. Ты тот бродяга, что продаёт свои каракули в парке. Ребята, помните его?
Вот теперь и мужчина вспомнил. Эти парни как-то раз проходили мимо него, когда он зимним вечером сидел на холодной скамейке и пытался согреться, закрыв половину лица тёплым синим шарфом. Они насмехались над ним, а потом, к тому же, стали атаковать как художника, так и его работы, снежками. Сперва художник терпел, но, в конце концов, не выдержал, и просто ушёл, слыша, как за его спиной эти трое ребят смеются, называя его не самыми лестными прозвищами, самым пристойным из которых было «педик».
Однако сейчас художник не стал заострять на этом внимание. Он никогда не хранил в себе зло, подобно сгнившим людям. Он всё прощал. Пусть от обиды слёзы наворачиваются на глаза, пусть сердце сжимается от боли, но он никогда не плакал и не обижался на людей. Знал, что есть люди, которые живут даже хуже, чем он. Например, дети в холодных приютах…
Или этот мальчик, который, обхватив колени руками, со страхом смотрел на разворачивающуюся сцену.
- Так что ты нам сделаешь, ублюдок?
К горлу подступил ком, но всё же художник совладал с эмоциями, когда троица оказалась совсем близко к нему. Парни были ниже его где-то на полголовы, но они были гораздо сильнее. Мужчина прекрасно понимал это.
- Я просто прошу вас уйти отсюда и больше не приходить.
Один из парней с коротко стриженными белыми волосами усмехнулся, обернувшись к своим друзьям, стоявшим чуть поодаль, потом, резко повернувшись к художнику, с силой ударил его кулаком в живот. Тут же и остальные двое, воспользовавшись тем, что мужчина со второго удара – уже в спину – лежит на земле, стали добивать его, глупо ухмыляясь.
Человеческая жестокость хуже, чем жестокость зверей. Люди, которые, по сути, созданы не для того, чтобы унижать – морально или физически – себе подобных, делают это ежедневно, возможно, порой даже не замечая этого. Многие люди ужасны, не обязательно все.
Но ведь художник всё равно прощает их. Прощает, когда кто-то из парней бьёт его по лицу ногой, прощает, когда они уходят, оставляя лежать в луже собственной крови. Прощает, несмотря ни на что.
Когда смех стих окончательно, мужчина кое-как садится, морщась от боли в боку, хоть и понимает, что ничего не сломано. Он просто знает это, так же, как и то, что не станет обращаться к врачу. К нему идут те, кто состоятелен или хотя бы имеет собственную квартиру, пусть и сводя концы с концами. А такие люди, как художник или этот мальчик, даже официально не существуют. У художника даже нет никаких документов, так что он, скорее, призрак, чем живой человек.
Достав из кармана платок, мужчина прижал его к носу, пытаясь остановить кровь, и прислонился спиной к холодному камню моста. Этот холод даже не успокаивал ноющую спину, наоборот, кожу только сильнее жгло в тех местах, куда приходились удары. Больно.
Задумавшись над тем, рассказывать ли Джиму правду о том, что случилось (потому что сторож явно будет настырно выспрашивать, где же художника так бесплатно раскрасили), он не сразу услышал, как чей-то тихий, неуверенный голос послышался совсем рядом:
- Простите… С вами всё в порядке?
Повернув голову, художник взглянул на мальчика, сидящего на некотором расстоянии от него. По его лицу было заметно, что ему страшно находиться рядом с незнакомым человеком, даже если тот спас ему жизнь.
- Если не считать того, что из меня сделали отбивную, то да, со мной всё в порядке… А что насчёт тебя?
Мальчик изумлённо взглянул на мужчину, потом, кое-как совладав с дрожью в голосе, осторожно поинтересовался:
- О чём вы?
- Что ты здесь вообще делаешь? Уже довольно поздно, а ты сидишь тут один.
Мальчик опустил голову, обхватив руками уже не свои колени, а себя – ночь принесла с собой холодный ветер, который проникал всюду. Если художник, как и мальчик, продолжат сидеть тут, то точно замёрзнут.
Но сказанные мальчиком слова заставили мужчину удивиться:
- Я здесь живу. Это мой дом.
Холодный камень; ледяная, твёрдая земля.
Вместо простыни – куча одежды, вместо подушки – старая, поношенная и порванная сумка, отсутствие одеяла.
Совсем нет еды и воды.
Как в таких условиях можно жить? Мужчина жадным взглядом оглядывал этот «дом», как назвал его мальчик, и недоумевал. Неужели он живёт здесь? На открытом воздухе? Ладно, летом ночью не так холодно, а просто чуть прохладно, но зимой, когда на округу ложится снег, или ледяные ветра врываются даже в тёплые помещения? Это же безумие!
- Живёшь? – переспросил мужчина. Мальчик кивнул в ответ, не отрывая взгляда от земли, но промолчал, лишь всхлипывая. – Слушай, мне тоже негде жить, но я попросился к сторожу на местном кладбище, и он уступает мне место. Мы с ним стали друзьями, так я могу упросить его впустить и тебя.
На некоторое время повисло молчание. Художник терпеливо ждал, пока мальчик скажет своё слово, но тот только тихо плакал – его плечи дрожали, на землю беззвучно, одна за другой, падали слёзы. Мужчине так хотелось утешить этого хрупкого на вид мальчика, но он не знал, как. Словами? Он не умеет делать это так хорошо, как бы ему хотелось. Действиями? Нет, мальчик и так пережил сегодня многое, да и ему страшно даже находиться вблизи незнакомого ему мужчины. Нет, сейчас художник точно не собирался трогать его. Ну, или приближаться к этому ребёнку вообще когда-либо.
Наконец мальчик открыл рот, произнося всего лишь одно слово:
- Нет.
Решение принято. Но каким безрассудным и глупым оно было! Он же может замёрзнуть здесь и умереть, или сюда снова придут те трое парней – тогда, когда никого не будет поблизости. А это очень плохо.
- Ты уверен? Я мог бы попросить…
Мальчик поднял голову, однако на мужчину не смотрел, глядя куда-то в сторону. Поспешно вытирая глаза рукавом, он ответил:
- Я у вас хочу кое-что попросить. – Он сделал паузу, за которую художник успел кивнуть, дав понять, что он внимательно слушает. – Уходите. И больше никогда сюда не возвращайтесь. Это мой дом. Я вам признателен за то, что вы мне помогли, но, прошу вас, больше не приходите сюда, и даже забудьте о том, что я существую. Меня больше нет. Ни для кого нет…
Просьба есть просьба. Мужчина встал, всё ещё прижимая уже окровавленную ткань к лицу, потом в последний раз взглянул на мальчика. Худое, маленькое тело ребёнка – ему на вид лет тринадцать всего. Но это не мешало тем парням так жестоко поступать с ним…
- Уходите. – Снова повторил мальчик, понимая, что художник ещё не ушёл, а стоит рядом, словно не собираясь покидать это место. Однако, после всего лишь одного слова, мужчина отвернулся, понимая, что ему предоставили ответ. Мальчик не желает идти куда-то с ним, хотя это было понятно. Причина? Она проста – страх. Сегодня ему пришлось несладко, да и доверять первому встречному в этом городе, даже если он защитил тебя, было бы верхом глупости. Мужчина понимал мальчика.
Однако дал себе слово, что будет изредка приходить сюда, чтобы убедиться, что с этим ребёнком всё хорошо.
***
- Бог мой, кто это тебя так отделал?
Как художник и ожидал, Джим стал возиться с ним, как курица с яйцом. Дал ему другой платок, при этом попросив снять пальто и два свитера, после чего ужаснулся, увидев успевшие стать красочными кровоподтёки, и вздохнул.
- Так что, кто это сделал?
Художник махнул рукой – мол, чего волнуешься, живой ведь пришёл. Но Джим не успокаивался – такой уж человек был по натуре. Наверное, в молодости он был таким же… Когда мужчина спрашивал его об этом, Джим лишь загадочно улыбался, говоря, что его прошлое должно им и остаться, а не всплывать на поверхность сейчас. Конечно, художнику всегда было любопытно, но вскоре он оставил свои расспросы. Может, сейчас просто не время?
- Джерард Уэй, если ты мне сейчас же всё не расскажешь, я разозлюсь, и больше не буду пускать тебя ночевать, - старик сел напротив художника на табурет и внимательно взглянул на него. – Чёрт подери, у тебя кровь идёт, всё тело в синяках, а ты молчишь и терпишь, как солдат. Выкладывай.
Ну, мужчина и выложил. Как шёл сюда, но только длинной дорогой, чтобы подумать о своём чёрно-белом будущем и цветном прошлом, как решил присесть ненадолго у моста, потому что устал, и как услышал голоса. Трое принадлежали парням, а четвёртый – мальчику, такому же бродяжке, как и Джерард. Рассказал он и о том, что решил вмешаться, собственно, из-за чего ему и досталось. Однако о вопросе насчёт жилья и остальном он говорить не стал: завершил тем, что мальчик поблагодарил его, и Джерард ушёл.
- А этот ребёнок не сказал, что он там делал? – спросил Джим. Художник покачал головой, убирая платок – кровь идти перестала, но нос всё ещё болел.
- Да не сломал, не сломал. Всё нормально будет, но твоё лицо всё-таки немного подпорчено… Слушай-ка, что скажу. – Джерард поднял глаза на Лестера. Старик говорил всегда по делу, и очень серьёзно. Именно поэтому мужчина постоянно прислушивался к его словам. – Ты поступил правильно, что вступился за этого мальчика. И мне кажется, что тебе стоит присматривать за ним – хоть находясь в поле его зрения, хоть прячась где-то. Поверь мне, я сам был таким ребёнком когда-то, и такая жизнь очень, очень тяжела. Не стоит оставлять его одного, особенно если те животные вернутся снова.
Джерард кивнул. Он и сам думал об этом, однако признаваться Джиму в этом не собирался. Понимал, что для этого время ещё не пришло. Но, может, когда-нибудь всё станет явным. Время ведь скоротечно. Проходит секунда – она быстра, и вот уже становится маленькой частью прошлого. Проходит минута – и с ней то же самое. Настоящего не существует. Есть только будущее и прошлое, а человек балансирует на тонком канате. Ни шаг вперёд, ни шаг назад. Остаётся только упасть в бездонную пропасть…
Сон для Джерарда на этот раз был беспокойным.
Ему снился этот беззащитный, словно маленький котёнок, мальчик, который еле держался на этом канате жизни, зовя на помощь художника. Но мужчина не успел. Мальчик сорвался вниз быстрее, чем тот успел сделать хотя бы шаг.
Одному ему ни за что не выжить на холодных улицах этого грязного города.
|
