Часть 3. Сияние
Что-то нарушает темноту. Я понимаю это в следующее мгновение, когда перед моими глазами вспыхивает крошечное пламя. В руках владельца оно точно возникает из самой ладони, распускается махровым маком и отбрасывает теплое свечение. Все вокруг мгновенно обзаводится черным двойником — персональной тенью.
— В детстве я думал, что в один день тени отделятся от своих хозяев и заживут своей отдельной жизнью — намного счастливей, чем была у них ранее.
Джерард проводит тыльной стороной ладони по пламени, горящему из зажигалки с изображением ангела.
— Представь, каково это, — жить в мире теней. Ты привязан к чему-то, что имеет смысл, но сам ты смысла не имеешь.
Я хочу произнести, что уже жил в таком мире, но в конце концов решаю промолчать.
— Когда ты просто игра света, больше всего, о чем ты мечтаешь, — продолжать существовать после того, как погаснут фонари. Перестать быть частью, наконец стать целым. Отрезать пуповину, связывающую тебя с механизмом, принципам которого ты обязан подчиняться.
— Думаешь, это возможно? — спрашиваю я. — Быть независимым и свободным в мире, где все крепко скреплены, зависят друг от друга и как один повинуются законам матери-природы?
Улыбаясь, Джерард пододвигается ближе, все так же держа в руке зажигалку.
— Смотря, какой мир ты имеешь в виду.
— Мир один, — отвечаю я, щурясь от света. — Но в нем много отражений.
Парень долго смотрит на меня, как будто ждет чего-то, потом отводит взгляд в сторону и снова увеличивает расстояние между нами. Недосказанность в очередной раз образует вопросы, и я в непонимании продолжаю глядеть на своего собеседника. В тусклом свете глаза Джерарда кажутся безмерно печальными. Я смотрю в них, возможно, слишком пристально и задумываюсь о том, что рассказал этому парню о себе, своем детстве и семье, в то время как он сам ограничился двумя короткими историями, не говорящими о нем ровно ничего.
— Думаю, достаточно, — через некоторое время произносит мой сосед по купе и гасит зажигалку.
Я ожидаю, что Джерард сейчас встанет и откроет шторы, но он не двигается с места.
— Можно я спрошу еще кое о чем?
Несмотря на то, что я вновь ничего не вижу, я ощущаю на себе взгляд парня.
— Конечно.
Мне любопытно услышать вопрос.
— Как ты оказался в этом поезде?
Я уже собираюсь сказать, что отправился на вокзал, купил билет и сел на станции в Ланкастре, пока не осознаю одну вещь.
Сердце пропускает удар.
Я не помню этого.
— Фрэнк.
Джерард неожиданно зовет меня по имени, первый раз за все время, и я в растерянности принимаюсь шарить по темноте глазами.
— Тебе нужно вспомнить.
Распахивается нараспашку окно. Летний ветер врывается непрошеным гостем, все еще борясь с плотной тканью штор, и сносит стоящую на столе посуду на пол. Та разбивается вдребезги на тысячи разноцветных осколков-самоцветов. В следующую секунду они превращаются в геометрические фигуры на полу и пропадают. Я вздрагиваю и хочу подняться, но парень хватает меня за руку.
— Послушай, тебе нужно вспомнить, иначе будет слишком поздно.
А после все вновь трансформируется. Я по-прежнему ощущаю руку Джерарда, а сам взлетаю — куда-то в невесомость. Подобно непрочным облакам. Становлюсь одним из них.
И оказываюсь далеко-далеко отсюда.
Я снова в Ланкастре.
Здесь так умиротворенно. Невероятно тихо. Сияет огромное солнце над нашим любимым холмом, и сейчас мы лишь два силуэта на его фоне.
Я пристально смотрю в его глаза. Синие, словно аквамарин. Словно волшебная долина гортензий. Словно те волны, которые мы вместе ловили тогда при свете луны.
Сегодня я скажу ему, что чувствую. Я готов это сделать...
— Ты мне больше не нужен, Фрэнк.
Мой взгляд останавливается. Пальцы роняют листок со стихами, написанными ночью, на землю. Его тут же подхватывает ветер и уносит в сторону горизонта.
— Они все ненавидят тебя. А теперь и меня заодно.
На востоке гремит гром. Уши закладывает. Дрожащие ладони нащупывают металлические колеса инвалидной коляски и в отчаянии сжимают их.
— Мне отвратительно стоять с тобой рядом. Я жалею, что когда-то помог тебе.
И когда он исчезает, точно призрак, равновесие нарушается. В один миг пробуждаются ото сна сотни гейзеров, и земля подо мной взрывается. Чья-то рука, появляющаяся на пыльном небосклоне, крадет солнце. Раздается повторный грохот, и необъятный черный купол накрывает меня, как насекомое.
Я пронзительно кричу.
Закрываю уши и зажмуриваюсь.
А когда открываю глаза, вижу перед собой спортивный зал школы. Никого нет. Кто-то запер меня тут. Я передвигаюсь от одного конца помещения в другой, беспрерывно стучусь в двери, разбивая кулаки в кровь. Зову на помощь, что есть силы.
А серый горячий дым, тем временем, проникает через сквозные щели...
Щелчок.
Волной меня вновь выталкивает в купе. Не в силах унять сбившееся дыхание, я вжимаюсь в сидение, цепляясь за него ногтями. Сердце колотится как сумасшедшее, а холодный пот стекает по лицу.
Напротив — Джерард. Он не говорит ни слова, точно зная причину моего состояния. Будто он видел то же самое, был одним из тех невидимых зрителей, что во время рекламы занимают задние места. И продолжая держать с парнем зрительный контакт, я вдруг осознаю, что при юношеском лице глаза Джерарда... они такие взрослые. Они знают намного больше, чем я, поэтому и молчат. Они ждут, когда я сам все вспомню.
Мне нужно вспомнить.
Точно цветными карандашами передо мной вырисовывается моя комната. У нас урок физики, и мы снова задерживаемся из-за моих бесконечных вопросов.
— Почему глубоководные рыбы не потеряли зрение в ходе эволюции? — с искренним интересом спрашиваю я. — Они же живут в кромешном мраке.
В следующую секунду я понимаю, что вопрос по идее должен адресоваться учителю биологии, а не физики, и боюсь ввести своего доброго преподавателя в замешательство, что наверняка будет неприятно для него. Мужчина, однако, с улыбкой встречает мое любопытство и спокойно кладет руки в карманы.
— На глубинах в несколько тысяч метров нет полнейшей темноты, как кажется, — отвечает он и кивает в сторону окна моей небольшой спальни. — Солнечный свет туда не доходит, но растворенные в воде изотопы кальция и других элементов испускают быстрые электроны, которые вызывают слабое свечение вследствие эффекта Вавилова-Черенкова.
Я задумываюсь.
— То есть свет есть даже в самых потаенных местах?
— Скажу больше, — учитель достает зажигалку с изображением ангела, которую постоянно носит в своем кармане, и чиркает по ней, — во всей Вселенной нет места, где бы его не существовало.
Приходя в себя, я пристально смотрю на своего соседа по купе. Полоски света пробегают по нашим застывшим телам, точно сканируют, и я, задерживая дыхание, медленно поднимаюсь на ноги. На ноги.
Фрэнки, я твой врач. Только не пугайся того, что я тебе сейчас скажу.
Я срываюсь с места и, распахивая дверь, выбегаю в коридор несущегося поезда.
Тусклый свет ударяет в лицо, и я замираю. Стены и стекла окон — абсолютно все обклеены газетными вырезками. В порывах ветра прожженная коричневая бумага колышется, угрожая улететь. Я в прострации бреду по длинному коридору, то и дело оборачиваясь вокруг себя. Пробегая безумными глазами по названиям статей и приведенным цитатам.
«В результате пожара в школе Ланкастра погибли два человека, один находится в тяжелом состоянии».
«Учителя и молодую студентку, вытащивших мальчика из огня, спасти не удалось».
«Жители города подозревают группу подростков в поджоге здания по причине дискриминации».
«Пострадавший после пожара остается в коме. Врачи не решаются делать прогнозы».
Когда взгляд останавливается на фотографии в черной рамке, я застываю. На ней рыжеволосая девушка возле дома так знакомого мне. Аккуратно срываю снимок со стены и лучше вглядываюсь в него.
Я пристально смотрю на нее, и мне кажется, что я ее знаю.
Медленно опускаюсь на колени, крепко прижимая фотографию к груди. Я так привык задыхаться от боли в своем прошлом. Я забыл, каково это испытывать в настоящем. Скоро я становлюсь наблюдателем по эту сторону нечеткого экрана: рыдания накрывают, слезы катятся из глаз, и все постепенно расплывается — коридор, стены, газетные вырезки...
А потом я слышу шаги. Не спеша поднимаю голову. Джерард протягивает мне руку, зовя пойти за ним. Я знаю, что времени не так много, и, делая ответный жест, поднимаюсь.
Мы идем вперед. Двери за нами закрываются одна а другой, а замки на них исчезают.
Вагон-ресторан. Здесь порхают бабочки с зеркальными крыльями — такие красивые, словно только распустившиеся цветы. А за столиками, укрытыми лилейными кружевными скатертями, молодые парни и девушки разговаривают наперебой, пьют белое вино, едят воздушный зефир с фарфоровых блюдец и подпевают таким же, как они, юным музыкантам с укулеле.
Не решаясь делать поспешные выводы, я оборачиваюсь то на Джерарда, то на остальных попутчиков. Окидываю взором лица и улыбки. Я хочу понять. Парень почти сразу ловит мой любопытный взгляд и подходит ближе. Когда мы становимся рядом, до меня доносится его шепот:
— Нам всем здесь семнадцать.
Взмах крыльев серебристой бабочки, пролетающей возле уха, заставляет меня вздрогнуть. Странное чувство овладевает мной, и я оборачиваюсь.
Одинокая женская фигура стоит в другом конце вагона и улыбается мне. Ветер играет в ее волнистых волосах, легкое платье развевается при каждом дуновении. Образы из прошлого накладываются на стоящий силуэт юной девушки, и окружающий мир словно застывает.
Я иду вперед, перед глазами продолжают порхать бабочки, и первое, что я делаю, когда оказываюсь возле сестры, крепко прижимаю ее к себе. Джил осторожно обхватывает меня за талию, кладя голову мне на грудь. И мы оба закрываем глаза, как делали это в детстве, когда ложились спать на одну кровать. Опускали веки и начинали рассказывать друг другу о своих снах, привидевшихся нам накануне.
И в эту минуту мне так хочется поведать ей историю о том, как однажды, одной темной ночью, мне приснился поезд. Он мчался, не останавливаясь, в страну, которую не найти на карте. Даже если очень постараешься. А люди, ехавшие в этом поезде, всегда оставались юными. И им больше никогда не нужно было возвращаться назад.
Прижимая Джил к себе, я бросаю взгляд в сторону окон — тут они не зашторены, как в купе.
И когда глаза привыкают к яркому свету, я вижу бескрайние поля золотой пшеницы, раскинувшиеся на миллионы километров.
Их сияние...
Сейчас я знаю, что мы все часть этого сияния. А оно — часть нас. И даже когда наступит темнота, сияние внутри не перестанет жить. Оно — главный ориентир и принцип движения: теряясь во мраке, мы все, так или иначе, направляемся на свет.
В следующее мгновение сестра разжимает наши объятия и, снимая с шеи цепочку, на которой висит ключ, подает мне. Я беру его, сжимая в ладони, и поднимаю на сестру вопросительный взгляд:
— Поезд ведь не остановится?
Джил качает головой.
— Он никогда не останавливается.
И долго глядя на меня, словно желая запомнить, сестра делает два шага назад и дарит мне теплую улыбку.
— Но некоторые из нас еще могут покинуть его.
Я смотрю на людей, продолжающих разговаривать друг с другом, бабочек-цветов, летающих вокруг, Джил, со всей любовью улыбающуюся мне, и наконец нахожу взглядом Джерарда. Мы на короткий миг пересекаемся глазами, и парень кивает мне. Я осознаю, что не успел ничего сказать, но чувствую, что он и без того все понимает. Мои губы бесшумно произносят: «Спасибо».
И окинув в последний раз вагон-ресторан, я улыбаюсь всем на прощание и, оборачиваясь, вставляю ключ в замок позади находящейся двери, делаю два оборота и уже скоро переступаю порог своей настоящей реальности...
|
