Он просто шестнадцатилетний мальчик, который все еще спит со своим огромным плюшевым медведем. Поправочка: никому ненужный шестнадцатилетний мальчик, который все еще спит со своим плюшевым медведем. Ну, кроме этого самого огромного плюшевого медведя.
Такой хрупкий, этот молодой парень – Джерард – никогда не понимал, зачем его, такого ненужного, мучают все эти дети? Он уже привык, что никому нет выгоды говорить с ним больше двадцати секунд. «Невыгодный» мальчик, какая польза в общении с… недалеким?
Он, черт возьми, осознавал, что обречен на одиночество, ведь плохие люди издевались над ним, а хорошие не могли заступиться - репутация у них у самих среди «крутых» не блистает, синяки им совершенно не нужны. Но он искренне не понимал, за что они портят его вещи? За что они оторвали Мишуте голову и ударили Джерарда по коленке? Почему они не понимают мыслей «невыгодного» мальчика? Он думает совсем как ребенок, он и есть ребенок, но… зачем бить его за это?
Он не может спать без мишки, а здесь, в этом детском доме для «одаренных», ему особенно страшно по ночам. Время для него остановилось еще десять лет назад, когда его привели сюда странные тетеньки. Они сказали, что его мама умерла, но он не хотел верить. И до сих пор не верит. Он еще не знает, что с того момента прошло немало лет, он все еще думает, что ему шесть, и что врачи его обманывают: его мама обязательно завтра же заберет его отсюда.
Джерард не хочет, чтобы они рвали его вещи, его Мишуту, он плачет, потирая ушибленное место, ведь он не умеет шить, да и иголку ему никто не даст. Его сосед по комнате спал почти всегда – этим он отличался от всех.
Воспитательница как-то по секрету сказала, что он не спит, а просто лежит, но ночью, когда сам Джи уже сопит в пушистую макушку своего медвежонка, Франклин - так называла его воспитательница - встает и идет на кухню, где она кормит его, выслушивая забавные истории. Она не знает, откуда мальчик, что на два года младше Джерарда, знает такие увлекательные рассказы, но догадывается, что тот сам их придумал.
Но сейчас этот странный соня был повернут спиной к стене, а его карие глаза были широко распахнуты, наблюдая за содрогающимся в рыдании телом. Он действительно не спал, у него в этом месте особенная история. Он не может спать, и он не может говорить с другими. Он… не умеет себя вести с другими. Фрэнк Айеро младший просто слишком долго провел в месте, где не было детей. Он снова видит его, когда закрывает глаза.
Джерард громко шмыгал носом, поджав под себя коленки и, судорожно прижимая к себе игрушку, заливал подушку слезами, смешанных с отчаянным скулежом. Фрэнк никогда не видел, как его сосед плачет. Он вообще никогда не видел, как плачут другие, он только сам понимает: если ты плачешь – произошло что-то очень-очень страшное и плохое.
А «невыгодный» мальчик действительно впервые плакал. Он всегда был уверен, что это закончится, и мама заберет его. Но сейчас он начинал сомневаться, потому что они уже четвертый раз избивают его. А ведь они почти не отличаются от него! И мама же обещала! Почему все так нечестно?
По двору разносился радостный детский смех, а еще тихое и уютное женское «Вжуух!». Молодая шатенка улыбалась, кружа своего сына на руках. Он был уже немного тяжеловат, но мать не волновало это, она продолжала катать маленького мальчика на руках, радуясь улыбке своего малыша.
- У-у-ух, Джерард, mio caro*, - шептала она в макушку Джерарда, пока он неустанно требовал повторить так называемую «карусель», - я тебя никогда не оставлю…
На самом деле она понимала, что дает пустые обещания. Она умирает. Сын останется один, и она ненавидела себя за жестокий обман. Она так себя ненавидела.
- Пошли кушать, солнце, уже начинает смеркаться. Ты же не хочешь, чтобы тебя съел серый волк? Тем более, Мишута без тебя, наверное, заскучал, - она чмокнула его в щеку, отправляясь в их маленькую бедную хижинку. Она была маленькой, но такой уютной, и, к сожалению, скорая помощь добиралась до нее долго…
В эту ночь Джерард проснулся не от ласкового маминого поцелуя, а от громких разговоров социальных работников, зачитывавших его медицинскую карту. Они определили его в детский дом для детей с отклонениями.
Фрэнк слишком долго смотрел на содрогающееся тело, и ему было сложно бороться со страхом навредить парню. Он просто не представлял, как нужно себя вести. Его сочувствие победило страх, и он медленно и тихо сполз на холодный пол, подползая к постели мальчика. Оперевшись о мягкую поверхность, он положил голову на свои сложенные на подушке руки, уставившись в темную макушку, со стороны которой то и дело было слышно сбитое дыхание и всхлипы.
Ему очень хотелось его потрогать. Если бы он плакал, ему бы хотелось ощутить чье-то тепло на своей коже и, действуя исключительно по собственным соображениям, Фрэнк протянул руку к плечу соседа, аккуратно опуская ее на гладкую поверхность рубашки. Резко плачущий перестал дышать, не представляя, что же произошло. Почему он чувствует что-то теплое и мягкое на своей коже?
- Пожалуйста, не плачь больше, потому что, если ты не перестанешь, то я тоже начну плакать, - послышался мягкий голос, и Джерард понял, что ему не мерещится и его, да-да, его – «невыгодного» мальчика – успокаивают. Впервые за… и он задумался, сколько он тут? Он сел, прижимая голову мишки к туловищу и протянул все это парнише, который уже сам готов был разрыдаться.
- Они порвали моего Мишуту, - нервных всхлип вырвался из его тоненьких розовых губ, а маленькая прозрачная слезка покатилась по опухшему от рыданий лицу. Фрэнк осмотрел «раненого» и смешно закусил губу.
- Смотри, чему меня научила миссис Гэйл, - проговорил он и двинулся к тумбочке, достав оттуда иголку с ниточкой, - только ты не будешь плакать, хорошо? Ой, а что это у тебя? – Фрэнк указал на маленькую ранку возле коленки. Джерард так и знал, что не обойдется без крови. Он запрокинул голову, обняв себя за плечи, и тихо заскулил, зажмурившись. Он пообещал не плакать, но, вспомнив о боли, он тут же почувствовал ее. Коленка пекла, вызывая совершенно неприятные чувства.
По ночам очень интересно слушать воспитательницу, которую одолевает бессонница. Фрэнк многое узнавал от доброй женщины. Она была его другом. Увидев исказившееся в мучениях лицо своего соседа, он вспомнил, как она лечила ему разбитый локоть, и взял в тумбочке свою бутылочку воды с носовым платочком. Смочив тряпку, он промыл коленку мальчика, который уже не плакал, но смотрел в противоположную стену совершенно пустым и одиноким взглядом.
Усевшись на кровать Джерарда, Фрэнк принялся пришивать голову мишки на место, но получалось у него плохо. Зато он старался, делая неаккуратные стежки, он хотел, чтобы мальчик не плакал. И все получилось, он даже ни разу не навредил мальчику. Врачи думали, что Фрэнк опасный. И он тоже думал. Он имел привычку слепо верить каждому, и если ему сказали, что он может навредить, то он оградился, все время проводя в кровати. Как же ему больно было вставать ночью: мышцы так сильно болели, все тело ныло, но он должен был лежать.
- Вот! – радостно воскликнул Фрэнк, закончив пришивать Мишуте голову. – Голова снова на месте.
Фрэнк добро улыбнулся Джерарду, который, не веря своим ушам, медленно взял игрушку в руки. В его глазах было столько недоверия и тепла одновременно, что нельзя было узнать его взгляд. Он ни на кого так не смотрел.
- Ты волшебник, - с подозрением, которое четко отражалось на красном вымученном лице, сказал Джерард, а когда тот отрицательно закачал головой, он не выдержал и крепко обнял соседа.
Фрэнк растерялся. Его никто никогда не обнимал, и он не знал, как надо реагировать. Что нужно делать, когда вас никогда не обнимали? Это новое и ошеломляющее чувство заставило мальчика открыть рот от удивления и чуть дернуть руку, которую подсознательно хотелось положить на спину соседу.
- Теперь ты мой друг, - заявил парень, указывая пальцем в грудь Фрэнку. А Фрэнк удивленно уставился на него, - у тебя что, нет друзей?
- Нет. Только миссис Гэйл, - сказал он и уставился в пол, чтобы не показывать своего смущенного взгляда.
Джерард закусил губу, обняв своего мишку.
- А у меня есть. Мишута, - Джерард протянул его Фрэнку, - пусть он будет и твоим другом тоже. Миссис Гэйл воспитательница, она не может быть другом. Она нам должна быть мамой, - Фрэнк взял в руки медведя, осматривая стеклянные глаза и пушистую шерстку, - жалко, что у меня уже есть мама. Я бы не против, чтобы миссис Гэйл была моей второй мамой. Ой, как все запутанно.
Джерард не совсем понял, что он сам сказал. Некоторые размышления давались ему трудно, тогда, когда нормальные подростки в его возрасте умеют читать и писать. Он же не умеет ни того, ни другого.
- Хорошо. Давай будем дружить, - эта фраза навсегда соединила два сердца, хотя мальчики еще не понимали этого.
***
Джерард опять плакал, но на этот раз не потому, что было больно ему, а потому что Фрэнк лежал перед ним на полу, скорчившись от боли. Эти лекарства, которые ему давали врачи только вредили, он ведь в них совершенно не нуждался. На крики о помощи пришла медсестра, дав мальчику таблетку, которая, по идее, должна была освободить желудок Фрэнка от химикатов, но, как видел Джерард, она не действовала.
Поэтому он просто смотрел, как его друг глотает слезы. Вдруг он затих, и Джерард испугался этой тишины. Он сидел перед своим другом на полу, а он совсем не шевелился и не издавал ни звука.
Рыдания прекратились, и сейчас мальчик серьезно запаниковал. Он перевернул друга на спину и приложил ушко к груди, чтобы услышать глухое сердцебиение. Слезы покатились по его щечкам с новой силой, но уже от радости, ведь он слушал… и слышал. Он не потерял Фрэнка.
Не потерял своего друга.
Неожиданно для самого себя, он оседлал его, умостившись на бедрах и стал легонечко бить парня по лицу, пытаясь привести в чувство. Тот недовольно заурчал, поморгав, и ослепительно улыбнулся, но улыбка была хитрой.
Джерард был ребенком, и он знал, что проказничать – очень весело. И он догадался, что это только что была проказа. Проказа его любимого друга, но, Боже, как он его напугал! Он скрестил руки на груди и состроил обиженное лицо. На его переносице теперь красовалась морщинка, а губы были плотно сжаты.
- Я тебя больше не люблю, - сказал он и опять заплакал. От обиды. Разве Фрэнк не понимает, что Джерард не выдержал бы без своего друга?
Фрэнк поменялся в лице и, кажется, тоже почувствовал слезы в уголках своих глаз. Они, как два ребенка, обижались и пакостничали. И Фрэнк тоже сильно обиделся. Разве невинная шутка… может заставить его друга…
- Как это: «не любишь»? – грустным голосом спросил Фрэнк и Джерард, прежде решивший, что будет сидеть так и не издаст ни звука, объявив предателю молчанку, вдруг взглянул в полные печали глаза и сдался, еще не начав игру. Он вдруг взял в руки лицо мальчика и стал покрывать его мелкими поцелуями, отчего Фрэнк стал хихикать и жмуриться.
- Я пошутил, - сказал Джерард и крепко обнял друга, - знаешь, Фрэнки, ты мне кое-кого напоминаешь…
Как обида пришла, так она и ушла, предоставляя безмерной доброте, любви и еще какому-то неизвестному никому трепету, вакантное место в соединенных в одно маленьких сердцах.
- Ммм?
- Моего плюшевого Мишуту…
И он действительно больше не спал со своим плюшевым мишкой. Он лишь оставлял того на своей кровати, изредка тиская. Он теперь спал с Фрэнком, которого любил больше, чем кого-либо на свете.
mio caro* - мой милый, итал.
|
