Челюсть немного отвисла, а радость тут же стала заполнять всё моё сознание.

-Пойзон! – на меня бросились с объятиями.

-Папа, как же я скучал, - я крепко обнял мужчину в ответ. И я готов поклясться, что в этот момент мне было сложно сдерживать слёзы.

-Пати, чёрт, я тоже скучал, - папа погладил меня по моим чёрным волосам и отстранился, чтобы лучше рассмотреть, в кого я превратился. – Ты похудел, - сделал он справедливое замечание, ведь мне обычно лень готовить, а, тем более, покупать пищу.

-Знаю. А ты совсем не изменился, - сказал я, ничуть не приукрасив.

-Что? Я по-прежнему тот знойный красавчик? – отец задорно улыбнулся, а я не смог сдержать смешка.

-О, да, пап. Ты ещё мог в этом сомневаться?

-Не секунды, - отец вновь улыбнулся и с нежностью посмотрел на меня.

-Так что? Рассказывай мне всё по порядку. Мне всё безумно интересно, - сказал отец, наконец отлепившись от меня и присаживаясь на диван. – Между прочим, я убрал говно твоей собаки с ковра и всё здесь помыл, - с гордостью сказал мужчина всё так же улыбаясь.

-Да? Ты герой, пап. Если бы не ты, оно бы осталось здесь валяться до конца света. Ну, или собака сама бы его убрала.

-Будешь должен. Так, давай рассказывай.

-Ладно. Ну, сегодня был второй этап «Wind Speed». Там парни с дистанции сошли ещё на четвёртом повороте. Кстати, па, ты не знаешь, почему в трассу второго уровня включили грунтовый участок?

-Я не знаю, как объяснить, Пойзон, - да, мой папа называет меня так, как называют все остальные. Моё настоящее имя он помнит, но оно кануло в небытие, как только я узнал, что смогу когда-нибудь соревноваться. Отец же имени никогда не менял, не смотря ни на что. - Это я приказал.

-Что? Зачем ты это сделал? – настроение тут же немного упало, но ничего не было потеряно, ведь у отца могли быть причины.

-Пати, эти гонки стали дороже. Мне приходится разговаривать с копами почти каждый чёртов день, а людей стало ходить меньше, потому что нет зрелища. Гонщики, соревнующиеся в этих кругах стали опытными, они больше не падают. А люди, в основном своём составе, приходят посмотреть на боль других. Нам пришлось усложнить трассы, чтобы эти гонки не стали в убыль и нам не пришлось их закрыть.

-Почему грунт? Вы могли добавить длину, ухабы, могли сделать трассу длиннее, в конце концов!

-Пойзон, ну неужели ты не понимаешь?

-Нет, пап, не понимаю. Объясни мне, пожалуйста, - я старался говорить спокойно и размеренно. Несколько лет назад  я бы уже орал и брызгал слюной во все стороны, но не сейчас.

-Те, кто съезжают с трассы, исключаются из соревнований. Сейчас гораздо более сложный отбор, чем был раньше. Они стараются набирать новеньких, а «старых» отправлять в конец, где они будут грызть друг другу глотки за победу. Мы заметили, что с грунтом они мало знакомы и многие вылетают, освобождая места. Конечно, Пойзон, никто не знал, что проходить грунт на мотоцикле для тебя так же естественно, как срать, например. Я им не сказал, потому что это всё утеряло бы интригу для них, - и я не стал спорить с отцом. Как я мог в нём сомневаться? Он всегда делал всё правильно и сейчас сделал тоже всё отлично. Он не мог один противостоять пятерым, он просто при этом помог мне.

-Пап, прости, что я так отреагировал.

-Второй раз уже будешь должен, - папа усмехнулся.

-О, ты, наверное, есть хочешь?

-Да, не отказался бы. Ты пока приготовь что-нибудь, а я в душ схожу, - как только мы поднялись с дивана, папа дал мне ногой по заднице и убежал, скрываясь от моей ярой мести. Я невольно улыбнулся и пошёл на кухню, чтобы  продемонстрировать свои кулинарные способности.  

Всё время, пока я готовил, улыбка не покидала моего лица. Я любил своего папу и готов был отдать за него очень многое. Он всегда весёлый, всегда жизнерадостный и такой любящий. Он – взрослый ребёнок, который сохранил в себе ещё ту детскую радужность и беззаботность и в тоже время ответственность и небывалый ум.

Мне почему-то всегда казалось, что папа – единственный в нашей семье, который действительно оправился от всего, что с нами было. И это не значит, что ему это не было важно. Как раз он и был тем человеком, который переживал больше всех, но он остался невероятно сильным, подбадривая нас, когда сам терпел ужасающую боль, когда дыра в его груди росла и до сих пор не затянулась. Он всё равно самый сильный.

-Ты скоро там, хозяюшка?

-Иди, ешь уже, извращенец старый, - крикнул я, пытаясь отодрать от сковородки оставшуюся часть жареной картошки.

-Сам ты извращенец, - отец встряхнул слегка мокрыми волосами, в которых уже была седина, и уселся за стол, осматривая мой кулинарный шедевр.

-Пати, ты так и не научился готовить, малыш, - он сказал это с такой нежностью, как раньше, когда учил меня всему тому, что я сейчас умею и знаю, кроме готовки, конечно.

-Ну, извини, папа.

-Ладно, - так непринуждённо сказал он, как будто не уловил мой сарказм.

Я присел за стол с ним, после того как отсыпал собаке корма. Мне, конечно же, тоже хотелось есть.

-Как дела на личном фронте? – папа сказал это с набитым ртом, поэтому получилось немного шепеляво. – Уже нашёл себе кого-нибудь?

-Нет, не нашёл.

-Почему? Ты ведь такой сексуальный красавчик, почти как я!

-Да, я знаю, но мне просто пока не хочется. Я жду нужного человека.

-Ладно, ешь уже, а не то сексуальный красавчик превратится в чудовище со слипшимся животом и позвоночником, - папа обладает удивительным чувством такта, я всегда это замечал. Остальная часть трапезы прошла в полном молчании, и это нас нисколько не напрягало. Не смотря на то, что мы очень редко видимся, нам не нужно много говорить, ведь мы читаем мысли друг друга.

После того, как мы доели, я помыл посуду, а папу отправил спать, ведь он устал с дороги. Я тоже ужасно устал, но идти спать мне не хотелось. Сон всегда казался мне ужасно бесполезным. Я мог пропустить столько всего интересного, пока спал.

Я поднялся в свою комнату и раскрыл коричневые шторы на окне, которые всегда так бесили меня и которые были в одном и том же положении, то есть задвинутыми, почти всё время. Я достал из своей сумки пачку сигарет и открыл окно. Холодный воздух тут же ударил по лицу. Я присел на высокий стул, стоящий рядом с подоконником и закурил. Я покупал этот стул специально, чтобы мне было удобно смотреть в окно. Из окна моей спальни открывался прекрасный вид: такое бесконечное небо и все эти небоскрёбы и высотки, которые сделали люди для себя. Небо было таким тихим и спокойным, а всё то, что сейчас творилось на земле, было полнейшим хаосом. Конечно, я жил далеко от центра города, но даже здесь я мог прочувствовать всю ту муравьиную суетливость. Люди строят, покупают, выбрасывают, а небо всё такое же мирное и тихое. Люди слишком маленькие, чтобы достать так высоко, поэтому небо сильнее. Люди всегда умели всё портить.

Но вдруг я вспомнил об эскизе, который сделал недавно в парке, и мне захотелось непременно его закончить.

 Мне пришлось подняться со стула и достать из сумки потрёпанный альбом с рисунками. В этом альбоме была моя память. От первых штрихов до обретения собственного стиля в рисовании. Я стал листать альбом с самой первой страницы. На ней была нарисована вся моя семья. Я провёл пальцами по «портрету», ведь тогда ещё я плохо владел своими руками. На следующей странице был мотоцикл моей мечты, который я нарисовал лет в шесть. Он был зелёный и с деревьями, которые росли из него. Я улыбнулся, вспоминая, как папа говорил, что за такой мотоцикл инопланетяне заберут мой мозг. Другие бы дети плакали от страха, но я смеялся вместе с папой над не сильно смешной шуткой.  Следующим рисунком был я сам в клюве аиста. Вообще-то, я знал уже тогда, откуда берутся дети, потому что отец всё сразу выкладывал мне, если возникали вопросы. Но мысль о том, что человеческая жизнь зарождается каким-то волшебным образом где-то далеко, что потом детей доставляют аисты, стала для меня маленькой сказкой, и я захотел изобразить это.

Потом шли рисунки животных и новых открытий, которые постигали меня всё чаще и чаще с того момента, как я начал ходить в школу. Мне было интересно сейчас наблюдать за развитием своей жизни, которая теперь была у меня в руках, в этом старом альбоме.

Вдруг я увидел между страниц маленький сложенный вчетверо листик. Я совершенно не помнил, откуда он мог здесь быть, поэтому, подгоняемый любопытством, я развернул его. Передо мной на мятом листочке открылась целая история: через густой лес бежит человек, а за ним гонится огромный волк, изо рта которого капает кровь. Я помню, как нарисовал это. Мне было шестнадцать, и мир для меня был ужасно мрачным местом. Я очень злился, когда рисовал эту картинку. Я хотел, чтобы волк убил кого-нибудь, а после убил и меня. На картине волк гонится за мной, обливаясь собственной кровью. Да, из его рта текла его же кровь. Волк умирал, но он обязан был убить меня. Я вздохнул и снова сложил листок, засовывая его глубже между старыми страницами.

Вот, наконец, я добрался до последней страницы, на которой был пейзаж ночного города. Я отыскал все карандаши, которые у меня были, и принялся искать нужный цвет. За этим занятием ушло не менее часа, но теперь можно было оживить мой рисунок.

Меня уже клонило в сон, но я пообещал себе, что не лягу, пока не закончу. И я выполнил своё обещание. Я работал долго и усердно, полностью отдавшись рисованию.  Посмотрев на своё творение ещё раз, я скривился, потому что я не смог передать нужный цвет луны. Я быстро захлопнул альбом, содрал с кровати покрывала и, сняв верхнюю одежду, лёг спать. Надеюсь, завтрашний день будет таким же радостным, как сегодняшний вечер. И я погрузился в сон, вспоминая то, как впервые за долгое количество времени увидел отца.