Тусклые солнечные лучи скользили по дешевым кремовым обоям, каждая пылинка была чем-то большим под этим рассеянным светом. Щурясь, я пытался вспомнить хоть что-нибудь, что могло мне подсказать, почему я очнулся не в своей кровати.

Пахло травами, и, кажется, спиртом - в духоте комнаты это казалось невыносимым. Моя голова раскалывалась, и ни одно воспоминание о прошедшем времени не посетило ее, но хаотичные, почти осязаемые обрывки чувств дразняще мелькали в памяти.

Я услышал легкий шорох бумаги. Повернувшись на бок, я пододвинул подушку поближе к себе, рассматривая парня, низко склонившегося над книгой.

Худая спина изредка вздрагивала. Я с любопытством пялился на тощую шею, которую перехлестывал тонкий шнурок, натиравший кожу, отчего на ней оставались длинные красные полосы. Больно ли?

Странно, но я не чувствовал никакого смущения, а поэтому мне и не требовалось изображать из себя "крутого парня". Все давалось легко, словно дыхание, - лежать вот так вот и тихонько следить за парнем, нервно грызущим ногти.

Я приглушенно кашлянул, привлекая внимание. Темноволосый, оторвавшись от книги, резко повернулся ко мне, мягко улыбнувшись. Привстав, я притянул колени к груди. Странное ощущение распространялось по телу: жар от солнечного сплетения расползался к кончикам пальцев, особенно сгущаясь в центре ладони. Я закрыл глаза, сосредотачиваясь, пытаясь запомнить это чувство и сохранить.

Гулко стуча босыми ступнями по полу, парень прошествовал к кровати. Присев рядом со мной, он уронил лицо в сухие ладони, закашлявшись сильно, с надрывом; хрипящие звуки вырывались из тщедушного тела.

Из-под его футболки мелькнул талисман. Я заинтересованно протянул руку, вытягивая шнурок. Металл грел мою руку, интенсивно отдавая тепло, выпитое из тела темноволосого. Я разжал пальцы, и медиатор снова прильнул к груди.

Парень, все еще задыхающийся, но уже не кашляющий, с затаенной мукой посмотрел на меня:
- Все в порядке, - произнес он звенящим от напряжения голосом, - Мэттью, - он протянул мне руку.

- Фрэнк.

Все было действительно в порядке.

Я шепотом спросил:
- Что ты читал?

Темноволосый усмехнулся, нарочно дунув мне в лицо.

- Достоевский, - так же осторожно произнес он, - психология страданий. Притворись, что спишь, - шепнул незнакомец, подложив руки под впалые щеки;  голова  его покоилась на подушке. Зрительный контакт; я не смел отвести глаз.

Зачарованный, я подчинился, заползая под тонкий плед; лежал и думал, думал. Странные мысли роились в моей голове: мне стало наплевать на все происходящее в этой тесной комнате; кажется, одной из тех комнат, снимаемых на одну-единственную ночь, лишь бы не ночевать на улице и иметь теплый кров и скудный ужин.

Скрипы и шорохи, едва уловимый аромат полированного дерева. Парень рядом завозился, устраиваясь поудобнее. Слишком возбужденный, чтобы лежать смирно, я распахнул глаза. Голубые глаза насмешливо щурились. Медленная, тягучая мелодия рождалась под пальцами, ласково перебиравшими струны. Я вслушивался в тоскливость слов, нежный голос тихо выводил довольно высокие ноты.

Все было атипично, все происходило не так, как следует, все было не так, как должно было быть. С темноволосым я не мог хотя бы предполагать будущие события: все мои догадки рушились, едва я успевал их возвести. 

Я весь вдруг задрожал, хотя холодно мне не было, мгновенно вспотевшие ладони вцепились в простынь, недовольно зашуршавшую. Шумно вздохнув, я весь передернулся, когда услышал, что темноволосый отложил гитару. Как я желал слышать его голос сколь можно долго.

- Ты боишься? -  пронзительный взгляд.

Я недоуменно покачал головой.

- Странно. А я вот боюсь, - Мэтт забавно взмахнул головой, как бы отряхивал намокшие перья попавший под дождь воробей, -  например, - он пожал плечами, - вдруг ты сможешь разбить мне сердце? Сначала заставишь влюбиться, а потом.., - сдвинув брови к переносице, парень задумчиво стал расковыривать дырку в покрывале, - да мало ли что будет потом?

Мэтт придвинулся ближе, так, что его бедро касалось моего. Склонившись надо мною, он вкрадчиво прошептал:
- Может быть, я уже люблю тебя, и думаю, стоит ли мне тебя поцеловать, например?..

Он шершавыми, сбитыми пальцами обвел контур моих губ. Я весь затрясся, сохраняя внешнюю невозмутимость, пытаясь не потерять самообладание.

- А может быть, я тебя ненавижу.. - он отстранился, завалившись на подушки. - Кто знает?

-  За что?.. ненавидеть? - я пытался унять нервную дрожь, поэтому голос прозвучал полу-придушенно. Дышать, чтобы успокоится:  вдох носом, выдох сквозь зубы.

Мэтт тяжко вздохнул, рассматривая болезненно-серый потолок. Его рука, обжигающе горячая, легла рядом. Я чувствовал его неестественное тепло, скрытое пламя полыхало под кожей.

- Поводов может быть множество. Но я тебя ненавижу за твою надежду. Ты молод, может быть, судьба и не жаловала тебя, но, так или иначе, ты никогда не чувствовал себя тараканом в ее руках. Словно судьба  увлеченный энтомолог, а ты жук, панически мечущийся из угла в угол под ее внимательным оком, - его рука судорожно дернулась, -  Ты надеешься на будущее. Я ненавижу тебя за то, что ты пытаешься быть тем, кем хочешь. Я ненавижу тебя потому, что ты можешь мечтать, понимаешь? Все предельно просто. У тебя есть эта гребанная надежда, я ее лишен.

Я молчал, молчанье давалось мне на удивление трудно: хотелось ответить, но сформулировать мысль не удавалось.

Взяв его руку, я повернул  ее тыльной стороной вверх, бессмысленно разглядывая линии на ладони. Ни единого человека, похожего на темноволосого, я не знал,  и эта неизвестность манила. Я был странно пленен, и эта формирующаяся зависимость мне безумно и бесконечно  нравилась.

- Вот так мы и познакомились с ним, - приглушенно сказал Фрэнк, опуская голову.

Мой спутник был полон неизбывной, тихой грусти.

В темноте, опустившейся на землю, все казалось ирреальным. Изнанка жизни; картонные декорации, оставшиеся после удавшегося спектакля, легко ломаемые  прикосновением ладони. Нас окружали темные провалы окон, обшарпанные кирпичные стены покинутых людьми домов тоскливо взирали сверху, бесстрастные и равнодушные.

Я был сбит с толку, меня пугал его необычный - взволнованный и одновременно какой-то потерянный - вид, словно с воспоминаниями оживала какая-то доселе неизвестная часть его души. Вдыхаемый мной воздух казался ледяным. Горло саднило.

- Что было дальше? - старательно не поворачиваясь лицом к Фрэнку, сказал я, окутанный сигаретным дымом. Мои слова, словно звон далекого колокола. Звучат тихо. Подавленно.

- Самые счастливые дни в моей жизни, - его голос тверд, ни капли сомнения. 

Меня сжигало жуткое любопытство: каково это, любить так, как любит Фрэнк? Испытывать сильные переживания я не умел - яркие созидающие чувства мне не были подвластны.  Моя эмоциональная увечность. 

Едва уловимое тревожное ощущение привносило смуту в, казалось бы, мирно угасающий вечер.

Фрэнк! Какова была его личность - многогранная, истерзанная переживаниями, но прекрасная в этой своей измученности. Фрэнк был лучше меня, лучше меня во всем, даже принимая во внимание его переменчивое настроение, но как был глубок его ум, как по-особому удивительны поступки, - я чувствовал это не разумом, не сердцем, но тем, что ведет и направляет. Душою? 

Его пальцы осторожно коснулись моего бедра, легко скользнув по ткани  брюк. Зацепившись мизинцем за карман, словно утопающий, жаждущий спасения, Фрэнк придвинулся ближе.

Хладная колкость неизвестного чувства.

Но внезапно он отдернул пальцы, словно спохватившись, испугавшись нанести непоправимый урон.

Я молчал. Мне нечего было сказать по существу, а пустые, бессмысленные разговоры я не терпел.

Сухие листья слишком громко шуршали под подошвами, я равнодушно наступал на их тела, хребты их с ужасающим скрежетом ломались, делились надвое, но я завидовал даже их агонии: цель их жизни была чиста и прозрачна. Никакого эгоизма, никакого самокопания, никаких сомнений. Искренность - нить, пронизывающая все их существование.

- Однажды темноволосый обмолвился, что любовь, как чувство, не существует  в этом, подлунном мире, а существует лишь группа суррогатов, имитирующих подлинное чувство, - повернувшись, Фрэнк аккуратно приобнял меня за талию.

 Каждое слово я внимал с нетерпением и горькой надеждой, ранящей сильнее, чем ощущение безвыходности. С силой сжав в кулаках ткань толстовки, он вполголоса продолжал:

- Что я тогда чувствовал? - взгляд с поволокой,  вопрошающе приподнятые полукружия бровей. - О, абсолютно ничего экстраординарного. Легкое любопытство, будто я читал книгу, о которой мне много рассказывали; книгу, к которой я прочитал аннотацию; книгу, от которой я знаю, чего ждать. Но что  я чувствую сейчас, спустя многие годы?

Он умолк, касаясь моих губ, взмокшие ладони опасливо легли на мои плечи. Его поцелуи напоминают полынь.

Время текло слишком быстро, но я ощущал каждую минуту, как она была бы растянута в вечность.

Этот поцелуй был странен. Я испытывал необъяснимую тревогу, словно простое, почти обыденное действо, повторяемое из раза в раз, было смертоносно.  Прочувствованное самоубийство.

Дурманящая смесь сладости и горечи, чувства близости и одиночества. Невероятная коллизия.

Огонь, кажется, медленно циркулировал меж нашими телами. Чугунная голова, ни единой мысли - странные ощущения.

Он отстранился, с припухшими губами, покрасневшей от моих ногтей шеей:

- Что я чувствую сейчас, вспоминая слова, а все его речи, сказанные мне, я помню наизусть, словно они - клеймо в моем мозгу? - с усилием моргнув, Фрэнк шепотом произнес: - Разочарование. Презрение. Раздражение. Ибо он был прав, а его правда универсальна. Я поверил правде темноволосого, я принял его веру. Любви не существует. А ты, Джерард, как бы тебе не хотелось... ты никогда не сможешь меня излечить, ибо мертвых не лечат.

Резко выдохнув, Фрэнк раздраженно махнул головой, протянул руку, оттолкнув меня.

Молча мы шли к дому. Ни единого слова не было произнесено ни мною, ни Фрэнком. Пугающе, ибо каждый раз, прогуливаясь, мы разговаривали постоянно – оба, страшась тишины, всегда находили темы для обсуждения.

А сейчас что-то изменилось, словно я по глупости, по нелепой ошибке нарушил хрупкое равновесие. Бессмысленность его слов выводила из себя. Зачем так накручивать себя и усложнять?

Я закатил глаза. Хрипло выдохнул.

Фрэнк скупо кашлянул.

Мы, на окраине тусклого города, около домов, предназначенных для сноса, вздыхали по очереди на разные лады. Такой способ коммуникации мне был определенно по душе.

Дорога к дому казалось нескончаемой. Сквозь тишину прорывались далекие гудки машин на шоссе.
Холодно.

- С того самого дня темноволосый стал моим наваждением. Я забыл про все свои заботы, желая лишь одного - быть рядом, - в моей голове медленно скользили вновь ожившие воспоминания, которые я так старался десять лет не будить, - мало ли какую опасность они смогут принести?  Джерард слушал невнимательно, рассеянно вглядываясь в стыки плит.  - Мэтт был умен, просто чертовски умен  и проницателен: его умение влиять... - я затих, вслушиваясь в завывания ветра. Отчаянные крики - и зачем так надрываться, пытаясь найти выход из дворов-колодцев? Ветер жаждал свободы, но свобода - понятие абстрактное,  да и понять эту жажду я не мог:  зависимости и привязанности - основа моего бытия. Лиши меня этого - и я исчезну, испарюсь, лопну, словно мыльный пузырь.

Стук каблука. Резкий звук сбил меня с мысли,  поморщившись, я покачал головой. Я забываю, о чем говорю,  и это пугает.

- Темноволосый говорил, что мысли должны быть связными, текущими, словно вода, беспрерывн...- прервавшись на полуслове, я судорожно вздохнул. Внутренности болезненно сжались.

 Его слова звенели в моих ушах, но лишь слова - я не помнил голоса. Черты лица, походка, мимика, любимые движения и привычки  - память с равнодушной жестокостью палача стирала воспоминания о Мэтте.

Приоткрыв рот, я стоял, глядя на спину Джерарда, который медленно удалялся, даже не взглянув на меня.

Вдруг, очнувшись от краткого помешательства, я подбежал к Джерарду, пытаясь объяснить причудливые взаимоотношения, возникшие между мною и темноволосым. Но все это было чертовски зыбко и сложно для объяснения.

-  Я восхищался им - тело было второстепенно. Мэтт же, кажется, умел отлично играть на чувствах - и это ему приносило удовлетворение, это осознание своего превосходства. Но ты не подумай, это не было жестокостью, во всяком случае, я покорялся его воле, словно забавная ручная зверюшка, привыкшая к непостоянству хозяина.

Я запрокинул голову. Облака спешно сбегали из этого сумрачного города.

- Это была увлекательная игра, да, точно, нечто большее, чем слово из шести букв, - я нервно усмехнулся, сжав кулаки. Ногти впились в ладони. - Все, что было в действительности, не увлекало меня, ибо это не было выдумкой. Я существовал в плену иллюзий, реальный мир не интересовал меня: забыты заботы и трудности - полное погружение в воздушные замки.

 Темноволосый, склонный к рефлексии, читал взахлеб Достоевского и Гессе. Его увлекали человеческие страдания, он говорил, что это вдохновляет, но теперь я понимаю, что он просто считал свою жизнь слишком скучной, пресной.  Его зацикленность на душевной боли передалась и мне.  - Короткий смешок,  меня передернуло. -  Он желал контрастов, и разве я не был подходящим человеком? Кажется, судьба сама свела нас. О, божественный перст!  Темноволосый создал наш собственный ад, но если я горел, горел действительно, душа моя съеживалась и пылала, то Мэтт лишь ожидал дальнейшего, с увлечением безумца радуясь любым мукам.

Ночами я не сплю. Дурное желание (глупое "не хочу") переросло в привычку.

Тело, уставшее, истощенное, ленивое, постоянно противится моей воле - веки напряженно дрожат, пытаясь закрыться. Но разве можно заснуть, зная, что увидеть сны мне не удастся и в этот раз, но мутные картинки, словно смотришь на них сквозь толстое стекло, дразня, промелькнут, когда сознание будет находиться в полусне-полуяви?

Но чувствовать отупляющую усталость - невыносимо. Ватные руки и ноги отказывались подчиняться. Даже дыхание стало невообразимо сложным процессом - мучительная боль вгрызается в грудину.

Аметистовое небо мягко наползает на город; воздух пахнет дурманящей свежестью. Открытое окно: сквозняк промораживает ноги.

Я, лежа в кровати, пытаюсь вспомнить льдистого оттенка глаза, остужавшие мое кипящее сердце. Я всегда жаждал снова увидеть темноволосого: его странная мудрость и тот вкрадчивый взгляд всегда отвлекали от моих мелких, пустых проблем, но я ничего не делал для того, чтобы разыскать Мэтта, упиваясь своей болью.

Но сейчас... Ох, никогда не заживающие раны существуют или это лишь выдумка моего сознания, склонного к жестокости, обращенной к самому же себе?

Ночь полна звуков: скрипами, стуками, шепотом листьев за грязным оконным стеклом незаметно подчиняет себе, покоряет, заставляя делать то, что днем представляется безумной, сумасбродной выходкой, детской шалостью.

Тени, словно нежные, невесомые руки, ласкали чуткую кожу лица.

Если  я сейчас разбужу Джерарда, сможет ли он помочь? Сможет ли он выслушать и понять? Господи, как мне нужна  была чья-то жалость! Но что-то останавливало меня.

"- Ты должен пережить это, прочувствовать каждое мгновение. Пусть каждая секунда превратиться в ядовитую вечность. Законсервируй ощущения, - говорил темноволосый, когда я с раздражением откладывал ручку, разочарованный своими провалами и неудачами."

Я пытался запомнить эту унизительную минуту.