Глава 8
Dirty Dreams
Я просыпаюсь посреди ночи с приглушённым криком, застрявшим у меня в горле. Он вытягивается вдоль дыхательных путей, блокируя кислороду доступ. В течение нескольких пугающих моментов, это выглядит так, словно я забыл, как дышать. Мои лёгкие расширяются для воздуха, но горло остаётся наглухо перекрытым. Я хватаюсь за шею, начиная паниковать и побуждать дыхательные пути открыться, так как не могу сделать это сам. А затем воздух внезапно наполняет мои сжавшиеся лёгкие, горло болит от напряжения.
Я лежу на подушке, хватая ртом воздух, какое-то количество паники утекает из моих вен. Это чертовски страшно — вынырнуть из сна и понять, что ты забыл, как дышать. Простыни смяты где-то около бёдер, запутавшиеся в отвратительный клубок. Я снова до жути напуган сном. Капля холодного пота стекает по моему виску; во рту сухо, а на вкус — полное дерьмо.
Я немного растерян и смущён, потому что чувствую, что кожа на моём лице немного стянута от высохших слёз. Никто не любит просыпаться и обнаруживать, что плакал во сне. Я всегда считал, что это крайне неудобно — знать, что даже во сне что-то может тебя преследовать. Это словно ты просыпаешься и вспоминаешь, что твоя собака умерла.
Твой Уилл умер.
Сон кажется мне таким чертовски реальным. Или это кошмар, полный демонов, которые пищат, как сердечные мониторы. Нет, это сон. Каждый раз, когда я его вижу — это сон. Странно, как вещи, которые выдумывает твой мозг, могут быть теми же самыми вещами, которых ты боишься больше всего.
Уилл под тонким одеялом больничной койки. Они позволили нам увидеться только потому, что он всё равно умирает. Он выглядел таким бледным, с выделяющимися скулами, полупрозрачный в искусственном освещении. Вы никогда не смогли бы сказать, что он был тем же Уиллом, которого я полюбил, потому что его кожа была меловая, покрытая язвами.
— Как же это случилось? — прошептал я жестоким голосом. Слова разрезали затхлый воздух больницы. Он бы в любом случае меня не услышал — к тому времени его мозг был настолько разрушен Болезнью, что он мог слышать только демонов внутри своей головы. Демонов, которые заставляли его стонать и тянуться за вещами, которых на самом деле не было. Я уже тогда знал, что он передал мне этих самых демонов.
Но мы были молоды, так молоды. Как трагедия могла настигать тех, кто был в мире так недолго? Когда он нашёл меня, это было возрождением истинных Ромео и Джульетты, но как смерть нашла его так скоро? Невозможно было представить, что мальчик, которого я видел живым, целовал живым, трахал живым, любил живым, может так быстро потерять свою жизнь.
Демоны поглощают людей полностью без какого-либо уважения к любви.
— Уилл? Уилл, ты же не оставишь меня сейчас? — спросил я его. Его рука, заключённая в мою, чуть качнулась, ледяная, хоть они и настроили термостат на такую высокую температуру. Из него вытекло столько пота, как он может избежать обезвоживания? Я поднёс кружку с водой к его дрожащим губам, и его мутные глаза закатились, а жидкость никак не могла утолить его жажду. Ядовитая кровь сочилась из его трещин на губах.
Честно говоря, я не видел своей жизнь после того, как он покинет меня — и несмотря на свой вопрос, я знал, что он оставит меня очень скоро. Но я просто не мог представить свою жизнь, существование — пустое и бессмысленное. Белое, как простыни, в которых тонуло его истощённое тело. Была ли это цена, которую я должен был заплатить за отказ от чистой жизни?
Нет, эта цена всегда была гораздо больше.
Я был молод, так молод. Одиночество было цветом, который так мне шёл. Но когда он покинул меня, я понимал, что одиночество — не выбор; это требование. Болезнь требовала, чтобы я изолировал себя до тех пор, пока мне не придётся уйти.
— Пожалуйста, не покидай меня, — пробормотал я. Его рука уже безвольно болталась в моей холодной ладони. Его губы двигались, формируя бессмысленные и беззвучные слова. Они так и не достигли моих ушей сквозь его горячечный бред. Я мог видеть, как его Жизнь сливается, словно в джакузи. Пересохшая, осушённая, без капли жидкости. И я был беспомощным, сторонним наблюдателем битвы демонов, которая разыгралась под его кожей.
— Храбрись, — произнёс он, слова были шёпотом на ветру.
Я приблизил своё ухо прямо к его потрескавшимся губам.
— Что, малыш? — выдавил я. Тут у меня выступили слёзы, я раньше никогда не видел, как кто-то умирает. В девятнадцать я не видел никого, кто бы жил. Мои бесполезные слёзы падали на его сухие губы, и они призывали его цепляться за Жизнь.
— Мне так жаль, что я убил тебя, — прошептал он сквозь лихорадку от Болезни. — Очень, очень жаль, Фрэнки.
— Нет, Уилл. Ты не убил меня, ты этого не сделал. Разве ты не видишь, что ты заставил меня жить?
Улыбка в лицо Смерти.
— Ты такой храбрый, мой ангелочек. Ты добьёшься успеха в этом мире.
— Ты тоже можешь это сделать, Уилл. Люди живут со СПИДом много лет, — в моём голосе сквозило пронзительное отчаяние. — Люди могут, блять, жить десятки лет!
Горящая рука на моей щеке. Такая лёгкая от яда, который поглотил его кровь. Качок головой, та же улыбка.
— Ты будешь жить, Фрэнки. И... ты будешь меня помнить?
Из-за слёз я видел его расплывчато, и со злостью их вытер. Оставалось так мало времени, когда я могу видеть его лицо живым.
— Всегда, — прошептал я.
Ни одно слово больше не было сказано, но они уже были озвучены голосом в моём мозгу. Помни меня, помни меня, никогда не забывай этот момент, Фрэнк. Однажды, это будешь ты. Ты будешь на этих простынях, задыхающийся остатками этого затхлого больничного воздуха. Твои руки будут дрожать, словно крошечные землятрясения. Ты будешь хотеть пить, очень сильно, но будешь слишком слаб, чтобы сделать хоть один глоток воды. Кто будет около твоей кровати, Фрэнк, кто будет около твоей кровати?
Никто.
Ты и сам знаешь, что выглядишь уродливо в этом наряде из одиночества.
Но я хотел, чтобы Уилл пришёл за мной, когда я буду умирать. Я хотел, чтобы он сошёл и забрал меня, так же как, я надеюсь, это делает кто-то для него. И я бы не покинул кого-то больного, умирающего, как и я. Я не забрал бы с собой другое сердце. И другую жизнь. Круг заканчивается здесь.
Уилл дрожал, когда делал свой последний вдох. Его глаза расширились, а затем застыли в глазницах. Чересчур тёплый воздух остался в его хрупких лёгких. Время замерло, будто прекратилось тиканье бомбы. Но взрыв был внутри меня, и не было никого вокруг, кто мог бы это засвидетельствовать.
И затем я был просто съёжившимся мальчиком, потерявшимся в больничной палате среди кучи пищащих машин-демонов. Державший руку мальчика, который спас меня, но которого не смог спасти я. Врачи суетились вокруг меня, щупали пульс, называли время смерти и отключали его от аппаратов. Отключали моё сердце. Никто, казалось, даже и и не заметил маленького потерянного мальчика, который внезапно перестал кому-либо принадлежать. Они не сказали ни слова.
Вот как Болезнь забрала его.
Память подарила мне сон, гноящийся глубоко в грудной клетке. Это уже не больно, но ясность заставляет моё сердце ныть. Так отчётливо, так реально. Это тяжело и тоскливо, в моей груди рыдания. Но боль уже давно растворилась в тупом нытье.
Я вытираю с глаз неожиданные слёзы, переворачиваюсь на бок. Джерард вздыхает во сне среди кучи одеял и подушек на моём полу, и я наблюдаю за его мирным сном. Он здесь всего несколько недель, живёт со мной в этой слишком маленькой квартире, и я уже вижу изменения. Тёмные синяки под его глазами стали менее заметного полупрозрачного серого цвета. Теплота и мягкость его места для сна улучшили его состояние. Но вообще, я думаю, что общество друг друга изменило нас обоих. Так странно просыпаться по утрам и видеть его спящим на ковре, или, может быть, терпеливо ожидающим, пока проснусь я. Иногда он уже уходит по делам в город, когда я встаю. Но, безусловно, это плюс — приползать ночью домой или даже рано утром, в зависимости от моей смены, и видеть его невероятное лицо за кухонным столом. Просто это чувство товарищества, оно так долго было мне чуждо. Я думал, что притирание друг к другу будет немного сложным, может, с несколькими неловкими моментами. Но всё прошло гладко, практически безупречно, меня дома вдруг начал ждать партнёр. Партнёр для ужина и интересный собеседник. Кто-то, с кем я мог выйти, кого мог познакомить со своей соседкой.
Но не тот, с кем я мог спать. И не тот, с кем мог трахаться. Потому что это таковым не было, и мы оба болезненно это осознавали. Это не было тем, что мы обсуждали, но оба взаимно соглашались с этим. Он спал на полу около моей кровати, потому что в моей спальне была жуткая жара. По утрам он обычно завтракал, пока я мылся в единственной ванне, а потом уходил в "Маскарад", пока он собирался. Он не спрашивал, куда я ухожу, а я никогда не заставлял его рассказывать, что он делал в течение дня. Лучше быть соседями по комнате, чем возлюбленными, тем более ситуация была комфортной.
Его лицо прижато к подушке, немного слюны сочится с уголка его бледно-розовых губ. Меня захлёстывает волна нежности, и я не могу удержаться от улыбки. Сердце начинает ныть чуть меньше, и небольшой участок тепла распространяется в этой дыре. Просто укрывает его на ночь, словно одеяло, чтобы сохранить от холода.
— Эй, Джерард, — шепчу я, мой голос надтреснутый ото сна. Сердце, бившееся до этого с сумасшедшей скоростью, медленно успокаивается, стук всё ещё громким эхом отдаётся в ушах.
Спустя несколько секунд его веки, чуть подрагивая, открываются от звука его имени. Он довольно чутко спит. Он моргает, глаза медленно приспосабливаются к темноте спальни. Зевает и тихо ворочается среди подушек, чтобы поудобнее устроиться.
— Да, Фрэнк? — наконец шепчет он в ответ, глядя на меня. Даже в темноте его глаза сияют расплавленным золотом, тлеющим в незначительном свете городских огней, которые просачиваются через окно.
Я размышляю о том, почему вообще позвал его, хоть он и спал, но у меня нет ни одной нормальной причины, которой я мог бы это объяснить. Я разбудил его, потому что... не мог уснуть? Хотел услышать его голос? Хотел, чтобы он заставил меня понять, что всё это реальность, а не просто ещё один сон?
Он терпеливо ждёт ответа.
— Ты плачешь? — спрашивает он, любопытство перекрывает сон в его голосе.
— Нет, — отвечаю я, но моя рука невольно проходится по лицу, предавая меня.
Он усмехается со своей подушки.
— Ты лжец, да, Фрэнк?
От его заявление я застываю. Ох, малыш, я ещё больший лжец, чем ты думаешь. Видишь эту маску, которую я ношу?
— Хочешь лечь спать сюда? — спрашиваю я вместо этого. Мои слова отлетают от голых белых стен, оборачивая вокруг нас свои руки, соединяя нас вместе.
Не говоря ни слова, он встаёт на колени, а затем на ноги. Он шаркает по полу в пижамных штанах, которые мы купили ему в магазине, его крошечные никотиновые зубы блестят в лунном свете. Кровать прогибается от дополнительного веса, а затем он ложится рядом со мной. Он сохраняет между нами вежливое расстояние, и этого достаточно, чтобы показать, что он уважает моё личное пространство. Лучше быть друзьями, чем возлюбленными, пытающимися сохранять всё комфортным.
Но сейчас последнее, чего я желаю, — это расстояние между его телом и моим. Я хочу, чтобы он обнимал меня; мне нужна его улыбка напротив моих губ.
— Из-за чего ты плачешь, милый? — его голос мягкий, обволакивающий в темноте. Мягкие слога имени слетают с его языка и тают в моём сердце, когда мы лежим бок о бок на спинах.
Я молчу, тщательно продумывая свои слова. Мои пальцы шарят по простыням, пока не оборачиваются вокруг его пальцев, тёплых и успокаивающих.
— Как ты думаешь, может ли боль с течением времени уменьшиться? Боль от потери кого-то?
Мои щёки краснеют, пока мои слова, сказанные задушенным голосом, витают над нашими головами.
Джерард переворачивается на бок, его глаза мерцают напротив моего разгорячённого лица.
— Да, нам ведь нравится так думать, — он вздыхает. — Боль станет меньше, Фрэнк. В конце концов станет.
— Когда? — я пожёвываю кольцо в губе, сдерживая слёзы, которые угрожают выкатиться из глаз.
Тёплые пальцы проходятся по моей щеке, погружая меня в ленивое блаженство. Вот на что способно одно лишь прикосновение. Прошло столько времени с тех пор как кто-то касался меня, имея в виду именно это. Кто-то, желающий этого так же сильно, как я.
Его мягкие губы ласкают мои под бархатным одеялом ночи. Имея в виду это. Желая этого. Но без пылкости, потому что... потому что он всё понимает, как и я. Кажется, он всегда понимает, когда приходит время. Его губы соскальзывают с моих, перемещаясь на подбородок. На мою шею. Пытясь помочь мне забыть. Или, может быть, помогая мне вспомнить.
— Когда ты привыкнешь к тому, что тебя касаются. — Его хриплый шёпот посылает тёплые волны удовольствия через все мои нервные окончания, заставляя мурашки бежать по моей голой коже. Жар заливает моё лицо, кровь приливает к поверхности кожи, и я понимаю, что он чувствует это, по его рваному смешку, который вибрирует в его груди.
Я отрываюсь от его тёплых опьяняющих губ, прижимая ладони к его груди. Его тело бурно реагирует на моё прикосновение, мышцы напрягаются, и кожа вспыхивает под подушечками моих пальцев. Я чувствую, как быстро бьётся его сердце, хоть на его лице такое тщательно выстроенное спокойствие. На секунду мне становится интересно, что будет, если мы оба просто сдадимся, забудем о том, правильно это или нет, плохо или хорошо. У меня во рту пересыхает от этой мысли, пульс учащается.
— Почему ты меня не боишься? — выдыхаю я скептически, возмущённый своими же опасными мыслями. Ты же помнишь, как легко можешь покончить с его жизнью? О чём ты вообще, блять, думаешь?
Я думаю о сладких поцелуях посреди ночи, электричестве покрасневшей кожи, текучей боли освобождения...
Когда его глаза встречаются с моими, они наполнены страстью и отчаяньем в равной мере. Он поднимает пальцы, проводя ими по моим пульсирующим губам.
— Потому что ты не монстр, Фрэнк.
Глава 10
|
