Глава 7
Dirty Drama
Я просыпаюсь в субботу рано утром, около девяти, и начинаю собираться. Мою волосы, даю им высохнуть на воздухе. Наверное, нужно подстричься, но мне нравится, когда они длинноватые. Под глазами тёмные круги, и я выгляжу устало, но всё равно неплохо. Чертовски хорошо для того, кто спал всего шесть часов. Но всё нормально, потому что у меня есть остальная часть утра, которую я проведу с Джерардом, прежде чем пойду в "Маскарад".
Когда я закрываю за собой дверь, соседка снова ссорится со своим мужем. Я слышу, как он кричит на неё сквозь тонкие стены, его голос тревожно суровый и неуклонно становится всё громче. Злее. У них было несколько довольно смешных ссор. Насчёт того, как она случайно оставила щипцы для завивки включенными на весь день. О том, как она пережарила их обед. Однажды управляющему пришлось вызвать полицию, потому что муж чуть не забил её до смерти экстренным тормозом от их машины, который она случайно вырвала, когда они ехали в супермаркет. Приехала скорая и всё. Я думаю, она провела в больнице где-то четыре дня. Она утверждала, что упала с лестницы.
Она действительно хорошая девушка. Уверен, вы её знаете, это та самая девушка со светлыми волосами и веснушками по всему носу. С реально большими, широкими карими глазами, как у оленёнка. Молодая, всего лишь на несколько лет старше меня. Она любит приносить мне свою выпечку и еду, когда думает, что я выгляжу слишком худым. Она из тех девушек, которые улыбаются вам, и вы не можете не улыбнуться в ответ, она выглядит такой чертовски милой, славной и хорошенькой. Я удивляюсь, как её муж мог причинять боль такой очаровательной девушке, как она, но просто они разные люди. Просто два разных человека с проблемами, как и все остальные в этом чертовом мире.
Я слышу её тихий плач через стену. С её губ сыпятся извинения. Его голос бушует в безумной волне гнева, и она вскрикивает от боли.
— Эй, — зову я, стуча в дверь, — мне вызвать полицию?
Мгновенно наступает тишина, и я поспешно сваливаю оттуда. Может быть, пока муж чувствует, что находится под угрозой, он не станет причинять ей боль. Она действительно милая девушка. Я уже на полпути вниз по лестнице, думаю о том, что установил там мир, когда слышу, как достаточно сильно хлопает их дверь, и этот звук эхом разносится по подъезду. Её муж сбегает по ступенькам вслед за мной, но я уже на первом этаже, когда он достигает только пятого.
И там Джерард, стоит в маленьком холле моего дома. Его плечи ссутулены от холода, который просачивается через входную дверь, его руки сложены вместе, пока он дышит на них. Он сгибает длинные пальцы, одеревеневшие от снежной бури, которая разыгралась снаружи.
— Привет, Фрэнк, — приветсвует он меня весело, его золотистые глаза сияют из-под подстриженных тёмных волос. Он заправляет пряди за уши, невероятное круглое лицо покраснело от холода.
— Идём, — бормочу я, пытаясь отдышаться, хватая его за руку и подталкивая к двери. Теперь разгневанный муж находится на третьем этаже, его ботинки стучат по металлической лестнице. Бьюсь об заклад, к настоящему времени он разбудил всех в доме, но его это точно не волнует.
Джерард не сопротивляется, пока я тяну его за собой. Он скользит рукой по моей руке и переплетает свои замёрзшие пальцы с моими. Мы вырываемся за дверь и пробегаем вместе почти полпути вниз по заснеженному тротуару, прежде чем муж хлопает входной дверью, одетый в свой костюм. Его галстук не завязан. Он оглядывает улицу, грудь вздымается под его дорогой шёлковой рубашкой.
— Держи свою тощую задницу подальше от моих дел, крыса уличная! — кричит он вслед нам.
Я поворачиваюсь и отвечаю: — Держи свои руки подальше от своей жены, кусок дерьма!
Джерард хихикает и показывает ему фак.
Мы замедляемся до шага, останавливаясь у перехода. Я делаю пару глубоких вдохов, пытаясь отдышаться. Воздух вырывается жидкими облачками тумана перед моим лицом, исчезая практически мгновенно. Джерард разглядывает меня, на его лице широкая улыбка. Его щёки даже порозовели от адреналина, румянец перешёл на скулы и уши. Он пожёвывают нижнюю губу, жадно вдыхая через нос.
— Доброе утро, — я улыбаюсь, прикрывая глаза от сурового зимнего солнца, светящего из-за его головы. Я всё ещё тяжело дышу, моя кровь бежит по венам со скоростью миллион миль в час.
— Доброе утро, — повторяет он. — От кого мы убегали?
— От моего соседа.
— Что ты ему сделал?
Я нажимаю на кнопку для пешеходного перехода, а затем тяну Джерарда за собой, как только загорается сигнал "ИДИ". Он крепко сжимает мою руку, не отставая от меня.
— Я пригрозил ему вызвать полицию, если он причинит боль своей жене.
Лицо Джерарда становится серьёзным, когда мы достигаем тротуара. Он останавливается, и мне тоже приходится остановиться.
— Что? — спрашиваю я, в то время как он продолжает на меня смотреть. Затем он вытаскивает свою ладонь из моей и кладёт обе ладони на мои щёки. Через мгновение он целует меня, его губы, приятные и тёплые, прижимаются к сонному мне. Это быстро и прекрасно, и его губы исчезают с моих прежде чем даже я начинаю целовать его в ответ. Я знаю, что на моём лице появляется полусонная ухмылка, когда он берёт меня за руку. — Это за что?
Он не улыбается.
— Ты хороший парень, Фрэнк. Реально чертовски хороший парень.
Моя собственная улыбка исчезает, и я хочу сказать ему, что он не прав. Я совсем не хороший. Я грязный парень, недостойный парень. Я всего лишь поступаю так, как на мой взгляд поступать правильно, и это лучшее, что я могу сделать.
Я говорю ему это. Я отвечаю: — Я просто сделал то, что считал правильным. — А затем жалею об этом, потому что от этих слов я кажусь ещё благороднее, но я действительно не такой.
— Но тебе не всё равно, — отвечает Джерард. — И это намного больше, чем большинство людей от себя требуют. — Затем он улыбается, и я чувствую себя обманщиком.
Независимо от того, какого Фрэнка он сейчас видит, тот не лжец, но и не полностью правдивый. Он просто не такой уж и хороший парень.
***
Джерард обеими руками обнимает стаканчик с кофе, держа его так, что пар касается его щёк. Он вдыхает его, делает осторожный глоток, чтобы не обжечь губы, а затем ставит стаканчик обратно на стол, за которым мы сидим. Он просто смотрит на меня в течение какого-то времени, и я смотрю в ответ. Нетронутый фруктовый пирог, который мы заказали вместе с кофе, лежит на бумажной тарелке между нами.
— Откуда ты? — наконец, спрашивает он.
Я беру кусочек пирога, медленно пережёвываю.
— Отсюда. Ну, не совсем. Мои родители жили в верхней части города.
— Обалдеть.
— Да нет, это был обычный дом. Одноэтажный, три спальни, большой двор.
— А братья или сёстры у тебя есть?
— Никого.
Он дует на кофе.
— И твои родители до сих пор там живут?
— Папа — да, а мама живёт в Байе.
— В Калифорнии?
Я киваю, помешивая остатки кофе в бумажном стаканчике. Капля стекает по моему пальцу, и я быстро слизываю её.
— Как так получилось?
— Если я тебе расскажу, ты не поверишь.
Уголки губ Джерарда приподнимаются в заинтересованной улыбке.
— Похитили инопланетяне?
— Замолкни, — я смеюсь, откидываясь на спинку стула и разминая ноги под столом. — Она сбежала вместе со своим терапевтом.
— Оу, — он морщится, — это, должно быть, задело эго твоего отца.
— Ты не знаешь и половины этой истории, — бормочу я.
— Что ты имеешь в виду?
— Её терапевта. Она тоже была женщиной.
На этих словах Джерард разражается смехом, его плечи сотрясаются под пальто, которое я ему дал. Его невероятное лицо преображается от смеха, в уголках глаз появляются морщинки, и я могу сказать, что он не смеялся в течение долгого времени. То, как он смеётся и пытается вдохнуть сквозь смех, ему идёт; его улыбка ангельская. Я сразу же решаю, что мне нравится его улыбка и смех сильнее всего.
— Как твой отец это пережил?
— Знаешь, на самом деле это его не убило. Когда я был моложе, моя мама встречалась со своим боссом. Она держала это всё в огромном секрете на протяжении месяцев, врала о поздних обедах и сверхурочных часах работы. Предполагаю, что папа застукал их в постели однажды ночью, когда должен был находиться у моей бабушки. Он сказал ей, что всё кончено, и ушёл. И вернул своё кольцо. — Я делаю паузу, в то время как взгляд Джерарда перемещается на мою левую руку, где тонкая полоска серебра всё ещё опоясывает мой безымянный палец. Он никак это не комментирует, но я вижу слабый проблеск догадки в глубине его глаз. — Он ушёл от нас примерно на три года. Моя мама пережила кризис среднего возраста. Ну, знаешь, она тогда совсем с катушек слетела, начала пытаться сохранить свою молодость. Спускала все наши деньги на уроки танца живота, йоги, французской скульптуры... — я перечисляю, загибая пальцы, наблюдая, как он улыбается. — Она уже обратилась к терапевту, когда мой папа вдруг снова появился, утверждая, что даже и не мог подумать, что жизнь без нас такая пустая, что он простил маму, что она была его единственной и бла-бла-бла. Знаешь, все эти слова были отменным дерьмом, но моя мама повелась на всё это, она всегда такой была. Рассказала обо всех тех проблемах, которые у неё были, и о том, что она изменилась и поняла, — я показываю кавычки в воздухе, — кто она на самом деле.
Джерард фыркает в свою чашку с кофе, всё ещё внимательно меня слушая. Он действительно заинтересован, и это что-то для меня значит. Его глаза следят за моими, и он как бы полуулыбается, поощряя меня продолжать.
— Они выглядели отличной парой несколько лет. Не было особой страсти, но им было комфортно вместе. Мамин терапевт посоветовал им больше не носить свои обручальные кольца, потому что они напоминали о мамином обмане в первую очередь. Он сказала им что-то о том, как свобода выбора вдохновит их выбрать друг друга, и они, наконец, поймут, чего они на самом деле хотят. — Тут я гримасничаю. — Думаю, момя мама на самом деле хотела другую женщину.
— Я думал, такое дерьмо только в мыльных операх бывает, — посмеивается он, беря кусок пирога. Он протягивает мне ещё один, и мы тратим несколько минут на молчание, пережёвывание и обдумывание моей истории. Думаю, я на самом деле никогда не обижался на своих родителей за то, что они сами прошли и протащили меня через всю эту драму. Я просто понимал с самого начала, что мои родители — люди, просто старшие версии меня самого. Всё ещё дети, желающие простой жизни, и чтобы решения за них принимали другие люди. Я знал,в чём были ошибки, ещё прежде чем научился ходить. Я понимал, что значит простить, даже если это и не означало забыть.
— Мой папа не сильно злился из-за этого. Думаю, в тот момент он просто хотел, чтобы мама была счастлива. Чтобы нашла успокоение, понимаешь? Хотя, — размышляю я, — я не думаю, что она когда-нибудь сможет по-настоящему жить в мире. Моя мать живёт ради драмы; она никогда не будет счастлива, если не чувствует себя несчастной.
Джерард смотрит на меня, а затем тихо посмеивается.
— В чём дело? — спрашиваю я.
— Что?
— С чего ты смеёшься?
Он улыбается, глядя в свой пустой стаканчик.
— Ничего. Ну, просто то, что ты сказал... это отчасти напоминает мне тебя.
— Я счастлив!
— Я не говорю, что это не так, Фрэнк. Я просто имею в виду... ну, ты, как правило, довольно строго к себе относишься. По крайней мере, пока я с тобой. Ты просто похож на тот тип парней, которые сдерживают себя, даже если этого не хотят.
— Джерард...
— Я знаю, знаю! — выпаливает он, вскидывая руки, словно сдаётся. — Я знаю, что ты должен быть осторожным и всё такое. Я просто хочу сказать, что, кажется, у тебя слишком много ограничений. Я на самом деле никогда не встречался с парнем, который держал себя на цепи и поводке.
Я позволяю словам прозвучать, стараясь удержать себя от того, чтобы не начать кричать ему о том, каким чертовски осторожным я вынужден быть.
— Ну, я не такой, как другие парни, — я дуюсь на него.
— Я знаю, — он улыбается, беря меня за руку, лежащую на столе. — Вот почему ты мне нравишься.
Между нами устанавливается тишина, и я разделяю с ним улыбку. Меня пронзает мысль, поражающая меня. Просто это так легко. Так легко улыбаться с Джерардом и легко смеяться. Так легко шутить, а затем говорить о самых серьёзных вещах в мире. Легко смотреть прямо на него, и легко, когда он смотрит прямо на меня. Мы как будто из стадии знакомых перешли к какой-то взаимной дружбе или отношениям. Он назвал это свиданием, но я чувствую, что это что-то большее. Мы довольно просто попадаем под какой-то странный вид общения. И хоть я и ожидал, что он разрушит мой тщательно выстроенный мир, он на самом деле сохраняет меня уравновешенным.
Я беру его за руку, и накрываю ей собственную руку. Его ладонь отчасти шершавая и мраморно-белая, будто ни капли крови не течёт по его просвечивающимся синим венам. Кончиками пальцев я обвожу его линию жизни, резко обрывающуюся линию сердца. Они тёплые и нагретые под подушечками моих пальцев.
— Что насчёт твоих родителей? — спрашиваю я. Я моментально замечаю, как его лицо немного дёргается, губы поджимаются.
— Умерли, — бормочет он быстро, глаза не моргают, голос не запинается.
— Они-
— Они оба, Фрэнк. Оба мертвы.
Внезапно я чувствую себя виноватым из-за того, что спросил об этом, хоть и не мог этого знать. Всё-таки есть несколько неловких моментов — я не уверен, стоит ли мне надавить на него или сменить тему. Последний вариант кажется слишком очевидным, ведь кому хочется вспоминать о своих умерших родителях?
— Как? — я, наконец, решаюсь спросить.
— Всё нормально, Фрэнк, — говорит он, посылая мне слабую улыбку. Рука по-прежнему ладонью вверх, его пальцы обёрнуты вокруг моих. — Я тогда был совсем маленьким, года четыре, может. Они погибли в автокатастрофе. Какой-то глупый ребёнок оказался на дороге, а мой папа не заметил его, пока не стало слишком поздно. Он должен был или сбить ребёнка или свернуть в деревья. И он выбрал деревья.
— Это чертовски ужасно...
Он пожимает плечами.
— Как я уже сказал, я был совсем маленьким. Я их почти не помню. Только, знаешь, маленькие вещи. Смех моего отца, то, как он всегда брал меня и Майки в Метрополитен-музей в Нью-Йорке. И духи моей мамы, иногда я чувствую их запах. Хотя, большинство из этого просто размыто.
Я внимательно всматриваюсь в его лицо, но на нём нет абсолютно никаких изменений. Никаких следов печали или сильного гнева. Только выцветшее любопытство, некоторая задумчивость в его заострённых чертах.
— Майки, — я повторяю его слова. — У тебя есть брат.
— Где-то там...
— То есть, ты не знаешь где он?
Джерард наконец выходит из своего мыслительного транса, сжимая мою руку.
— Нет, я знаю, где он. Он живёт в северной части Нью-Йорка со своей девушкой. Они делят квартиру и женятся этим летом.
— Вы не особо общаетесь?
— Не совсем так. Он на самом деле не знает о моей, эмм, ситуации с жильём. Или об её отсутствии.
Я уверен, что сейчас вытаращил на него глаза, а моя челюсть слегка отвисла.
— Джерард... без обид, но ты живёшь в картонной коробке позади гей стрип-клуба. Как твой брат может этого не знать?
— Он не приезжает ко мне. Каждый месяц или около того я звоню ему с телефона-автомата, и три или четыре минуты он тратит на нытьё о том, почему у меня до сих пор нет своего телефона.
Я натянуто смеюсь, потому что вообще не могу себе этого представить. Джерард тут практически голодает и замерзает, пока его брат Майки планирует свою свадьбу в Нью-Йорке.
— Мы не всегда были так отдалены друг от друга, — добавляет Джерард, нахмурившись, — в смысле в детстве мы были ближе, чем кто-либо. Моя бабушка Елена в одиночку растила нас. По сей день я понятия не имею, как ей это удавалось, мы, должно быть, вели себя не лучшим образом. У этой женщины было терпение святого, Фрэнк, она была лучшей. У неё был лучший образ матери, чем кто-либо мог пожелать.
— Когда она умерла? — спрашиваю я тихо.
На этот раз в его глазах цвета ирисок блестят слёзы.
— Около трёх лет назад, когда Майки съехал.
— Мне так жаль, Джерард.
Его выдохи медленные и долгие, перемежающиеся вздохами.
— Да, но люди умирают. И ты оправляешься от этого, верно?
Смех Уилла отдаётся у меня в ушах, словно он сидит рядом со мной.
Ты такой красивый, когда плачешь, Фрэнки. Словно ангел. Что случилось с твоими крыльями, ангелочек?
— Нет, ты никогда не оправляешься. Никогда, Джерард. Ты просто прячешь воспоминания глубоко в себе. Ты расчищаешь себе путь и продолжаешь идти дальше, потому что твоя жизнь продолжается. Ты не оправляешься от этого, но ты вынужден продолжать быстро двигаться. В противном случае, мир просто оставит тебя позади.
***
Этой ночью мужчины жадничают и ищут дешевизны. Сегодня это будет бесплатно, но только потому, что вам придётся платить мне сотни долларов, чтобы получить что-то ещё. Вы не получите мои бёдра задаром, милые.
Моя смена закончится через полчаса, и кровать уже зовёт меня. Мои ноги дрожат, потому что я танцую так долго, но я просто продолжаю танцевать, и танцевать, и умирать, и танцевать. В глазах двоится, движения лениво-неопределённо-размытые. Повсюду неоновый фиолетовый, розовый и лимонно-зелёный. Океанический. Буйный океан, полный акул, которые хотят съесть меня живьём.
В моей руке семьдесят пять долларов, и мои губы на тощем ублюдке с крашеными синими волосами. Только в своей голове я целую Джерарда. Он смеётся и держит меня за руку, а я целую его, и люблю это.
Мои бёдра трутся о какого-то мужчину, пьяного от разноцветных коктейлей, но мой пот стекает на Джерарда. Вот что я представляю, закрывая свои веки и делая вид, будто теряюсь в его никотиновой улыбке.
Я возвращаюсь на сцену, крутясь вокруг шеста, и там море Джерардов, для которых я танцую. Он не знает. Он ничего не знает. Он не видит того, что я вижу каждый день. Он не знает, какие вещи мне приходится делать, чтобы не жить, как он.
Что случилось с твоими крыльями, ангелочек?
Я не ангел, Джерард. Мои крылья давно пропали.
Я обвиваюсь змеей вокруг шеста, я ползаю по полу. Они хотят видеть на мне всё меньше и меньше одежды, и что ещё я могу сделать? Баксы, баксы, помни про баксы. Помнишь, что Уилл для тебя сделал? Он дал тебе эту Работу, Деньги, Пристанище. Он дал тебе Надежду.
Что ещё я могу сделать?
Лохматый человек сидит вдали от сцены, и его невероятное лицо затуманено сигаретным дымом. Опьянённый его глазами, я постепенно исчезаю со сцены и, танцуя, направляюсь к этому невероятному парню. К Джерарду из моего воображения, моя смена почти закончилась. Ты опоздал, но чёрт, ты выглядишь таким настоящим, сладкий.
Он выглядит удивлённым, потому что я присаживаюсь к нему на колени, прохожусь пальцами по пуговицам пальто, моего пальто. Зачем ты пришёл сюда этим вечером? И что же случилось с твоими крыльями, ангелочек?
— У меня... у меня нет денег, — бормочет он, его руки на моих бёдрах.
Мои губы на его, я провожу языком по его губам. Разве ты не видишь, что я хочу тебя? О, Джерард, ты не можешь быть моим. Болезнь говорит, что я могу забрать тебя, но ты не будешь моим. Я лучше умру.
Разве ты не видишь, что я умираю?
— Без разницы, малыш, — мурлыкаю я, мой голос хриплый, — сегодня вечером бесплатно.
Сегодня вечером бесплатно и свободно, я свободен от цепи и поводка. От маски, этого "Маскарада". Позволь мне снять маску для тебя, милый, и ты увидишь мою оболочку. Я не так уж и чист, как ты думал, да?
Я не хороший человек.
— Но мне нечем тебе заплатить, — протестует он, но его грудь вздымается от глубоких вдохов.
Я кладу ладонь на промежность его выцветших джинсов, чувствуя его пульс своей кожей.
— Я хочу тебя, — шепчу я, и это первый раз, когда я действительно имею в виду именно это. Ему нечего мне дать, но мне и не нужно от него денег. Я хочу, чтобы он поцеловал меня. — Поцелуй меня, — приказываю я и трусь своими бёдрами о его. Огненный взрыв от трения.
Его губы сливаются с моими в новом виде знакомства. Моё сердце тяжело бьётся в моей груди, ударяясь об неё, словно находится в клетке. Мои вкусовые рецепторы распознают его вкус, моё тело реагирует тысячью ватт тепла и энергии.
Ох, дорогой, ты такой настоящий.
Маска душит меня, тисками сжимает мои лёгкие. Она хитро косится на меня за моими веками, зная, что я в ловушке. Я под порочным заклинанием, оно обматывается вокруг моего сердца и сжимает его, сжимает, пока я не синею и не задыхаюсь. Под руками Джерарда я потею и стону.
Его губы исчезают с моих, и я теряю что-то реальное. Я потерял свои крылья и больше не могу летать.
— Прости, — бормочет он, пытаясь отдышаться, — прости, я так не могу.
Я угасаю, пока он исчезает в сигаретном дыму и неоновых огнях. Он выходит через дверь, и моя смена уже давно кончилась, но пот всё равно скатывается по моей коже, и всё, что я могу чувствовать — свой пульс, бьющийся с невероятной скоростью. Я продолжаю исчезать, и в конце концов толпа поглощает меня.
***
На мне одежда, в которой я был на свидании с Джерардом этим утром, но я всё ещё чувствую себя обнажённым. Мои эмоции истощаются, и я не могу чувствовать своё сердце и своё тело, грязное от высохшего пота. Но я всё ещё ощущаю яд на языке.
Выходя из парадной двери "Маскарада", я делаю глубокий вдох ледяного воздуха, и каким-то образом по-прежнему ощущаю себя живым. Моя кровь тяжёлая от яда, но я чувствую, что мои лёгкие расширяются. Я могу дышать.
Джерард сидит в своём картонном замке, курит новую сигарету. Я разгоняю дым, входя в темноту и становясь перед ним. Он выглядит отчасти удивлённым, увидев меня бродящим по городу так поздно вечером; он косится на мою сумку, в которой лежит маска. Моё лицо уязвимо.
Не говоря ни слова, он протягивает мне сигарету. Я затягиваюсь, желая, чтобы дым остался в моих лёгких и никогда не выходил. Задушил меня, чтобы я совсем перестал дышать.
Я задерживаю дыхание так долго, пока могу выдерживать жжение, а затем откидываю голову и выдыхаю. Синее облако дыма смешивается с лунным светом.
— Хочешь пойти со мной домой? — тихо спрашиваю я, пока никотин просачивается сквозь мой свинцовый кровоток. Я протягиваю ему руку.
И когда он шепчет: "Хочу" и переплетает свои пальцы с моими, я думаю, что, может быть, нашёл свои крылья.
Глава 9
|
