Я бегу; я бегу куда-то в лес, где темно, где я ни черта не могу разглядеть. В моей шее, кажется, шприц, а может, и что-то похуже – что-то такое, что с каждой секундой делает всё больнее и больнее. Дышать становится всё тяжелее, перед глазами плывёт, но я бегу.
Я бегу. Наталкиваясь на деревья и буквально отлетая от них, не видя ни дорожки, ни начала леса, ни его конца. Откуда-то свысока светит луна, но этого света хватает лишь на то, чтобы посеребрить верхушки высоченных деревьев, а там, где я – темнота.
Но мне надо бежать. Я не знаю, куда. Я не знаю, зачем. Но мне надо.
Меня преследуют. Мне кажется, что за мной гонится какая-то стая волков, не иначе, и это подхлёстывает меня не останавливаться. Падать на землю, сдирая ладони и колени в кровь, но подниматься и бежать дальше – уже, кажется, теряя связь с реальностью, потому что я ни черта не соображаю, не понимаю, откуда в моей шее и в моей голове такая жуткая боль и тяжесть...
Мои ноги, кажется, сами вдруг выводят меня на небольшую полянку, куда словно скопился весь лунный свет. Посередине полянки лежит человек – полностью обнажённый, его кожа белая-белая, молочного цвета, лишь только на груди тёмно-красное пятно. Я, пошатываясь, подхожу ближе и понимаю, что это не просто пятно, а кровь.
А обессиливая и падая на колени, понимаю, что это не просто человек, а Джерард.
Я пытаюсь что-то сказать, но у меня пропадает голос, чёрт возьми, и я могу, лишь как рыба раскрывать рот, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, кроме еле слышного хрипа. Я вижу, как подрагивают его веки, когда он с огромным усилием поднимает их, как ползут вверх – и тут же вниз – уголки губ, как он пытается чуть привстать – и снова падает на землю, корчась от боли. Мне кажется, что меня сейчас стошнит от разрывающей голову боли и вида крови одновременно, но я держусь; с трудом придвигаясь к мужчине поближе, я обхватываю его холодное лицо руками, вглядываясь в стекленеющие глаза, и замечаю, что он приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но и у него получается лишь какое-то тихое сипение, из которого нереально вычленить ни звука.
– Ты убил его, Фрэнки.
Я, превозмогая боль, оглядываюсь и вижу дракулоида, стоящего прямо за нами, направив на меня пистолет. Мне кажется, что я сейчас потеряю сознание, но, видимо, моим мучениям ещё не конец.
– Ты. Убил. Его, – монотонно повторяет дракулоид. – Твоя любовь его убила.
Я перевожу взгляд на Джи. Он лежит неподвижно, с закрытыми глазами, лишь только его рот чуть приоткрыт.
– Любовь – это оружие, верно? Это оружие было использовано против вас.
Скрипучий смех, от которого у меня в голове всё трещит. Я издаю стон – точнее, пытаюсь его издать, потому что он вновь выходит беззвучным – и склоняюсь к лицу Джерарда, чуть похлопывая его по щекам.
– Любовь могла бы вернуть его к жизни. Он бы не умер, если бы ты не оступился.
Оступился?
Что?
Что я сделал не так?
Этот вопрос легко читается в моих глазах, когда я оборачиваюсь на дракулоида и тут же боязливо отвожу взгляд, чувствуя, как мне в шею упирается дуло пистолета.
– Добро пожаловать к исцелённым, Фрэнки. Ты больше ничего не чувствуешь. Твоя любовь могла бы вернуть его к жизни. Но теперь, в первую очередь, ты не чувствуешь именно её.
Я слышу, как он становится на колени позади меня, не убирая дула от моей шеи.
– И ты ни слова не сможешь сказать против этого. Теперь тебя просто не услышат. Тебя не услышит никто. Никто. Никто, Фрэнки, никто, – шепчет он, приставляя пистолет ровно к тому месту, где у исцелённых находится выжженный треугольник. – Удобно, правда? Чёрт-те что творится в твоей голове, в твоём мозгу, но никому до этого уже нет дела, потому что этого уже не заметить. Добро пожаловать к исцелённым, Фрэнки.
Я хочу плакать, но не могу. От подступающих слёз у меня начинают болеть глаза, но они остаются сухими – никому уже нет дела. Меня охватывает злоба, ненависть, ярость, меня охватывает самое настоящее отчаяние – но все эти чувства лишь, кажется, рвут меня изнутри, никак не прорываясь наружу, когда я резко наклоняюсь и хватаю мужчину за плечи, целуя его, словно пытаясь хоть как-то оживить... Целую, чувствуя, как пачкаюсь в его крови, чувствуя, как колотится моё сердце – а его уже нет, его сердце больше не будет биться, потому что любовь – это оружие, оружие, которое было использовано против нас...
И у меня прорезается голос.
И я кричу.
Меня, кажется, даже подбрасывает на постели, когда я просыпаюсь, судорожно хватая ртом воздух. Так и есть – сердце стучит, как бешеное, голова немного кружится, но, Господи, я дома у Майкса, в родительской постели, где последние дни мы спали вместе с Джи. Я даже не раздет – вероятнее всего, я задремал... И разве стоила моя усталость того, что я увидел?
Нет. Нет, ни в коем случае.
Я сажусь на постели, бросая взгляд на часы. Без двух минут двенадцать. Через две минуты полночь... И мой день рождения. Вот почему я один. Я ждал поздравления и уснул.
Я тихо нервно смеюсь сам себе. В душу закрадывается какое-то до одури неприятное предчувствие, но я изо всех сил гоню его от себя, особенно когда слышу шаги, направляющиеся сюда – ясное дело, это Джи, Рэй и Майки идут меня поздравить. Я стараюсь непринуждённо заулыбаться, хотя, наверное, в темноте этого будет не видно; ребята решают свет не включать, лишь освещают путь перед собой маленькими свечками. Я тут же замечаю, что свечек не три, а пять – значит, тут ещё двое, но это никак не мешает мне, потому что – я уверен – этих отнюдь не лишних двух людей я знаю.
– С днём рождения, Фрэнки, – первым тишину нарушает Джи, садясь рядом со мной и чмокая меня в щёку, пока оставшиеся четверо негромко поют традиционное "С днём рожденья тебя". Я улыбаюсь, утыкаясь в его плечо, и украдкой касаюсь губами открытого участка кожи – она такая нежная, такая тёплая, и у меня сейчас едва ли не слёзы наворачиваются на глаза от понимания того, что Джи, мой Джи, на самом деле жив. Что любовь не убивает ни его, ни меня, что она, наверное, лишь делает нас обоих сильнее; что ничего, совсем ничего плохого случиться с нами не должно – я понимаю это, когда оставшиеся четверо поочерёдно поздравляют меня с Днём рождения. Это, конечно, Рэй и Майкс, а также, чему я совершенно не удивлён – Линдси и Алисия. Они без подарков, но я совершенно не расстраиваюсь по этому поводу.
Хоть я, если честно, и не чувствую, что у меня сегодня день рождения.
– Теперь тебе можно всё, – негромко смеётся Джи, когда мы все вшестером усаживаемся на кровати, и снова чмокает меня в щёку. – Наслаждайся свободой.
– В худшем случае, на эту свободу у меня всего две недели, – усмехаюсь я, изо всех сил стараясь не думать о том, что мне приснилось, и тут же замечаю, как все пятеро переглядываются.
– Фрэнк... – это говорит Майкс, не сводя взгляда с Джерарда, – мы решили, что... Бежим сегодня ночью.
У меня от этих слов почему-то дух перехватывает. Я с удивлением смотрю на Майки, затем на Рэя, на притихших девушек и, наконец, на Джерарда.
– Это... Правда? – выдавливаю я, и Джи быстро кивает.
– Да. Фрэнк, сегодня всё должно пройти как нельзя лучше.
– Джи всё продумал, – подаёт голос Алисия, и я перевожу взгляд на неё. – Может быть, я тоже... Тоже сбегу с вами, – она почему-то ёжится и утыкается в плечо сидящей рядом с ней Линдси.
– Но... Чёрт, – быстро выдыхаю я. Я и так не чувствовал того, что сегодня у меня день рождения, а тут ещё и такие известия. – Но ведь... Джи, – я вновь смотрю на него, – Джи, я не готов. В смысле... Вообще не готов, – я развожу руками, словно пытаясь показать свою неготовность. – Я даже и не думал, что...
– Фрэнк, – он резко перебивает меня, и я послушно замолкаю, понурив голову. Кажется, Джи даёт знак оставшейся четвёрке выйти из комнаты, что они и делают, оставляя нас наедине. Он вновь окликает меня, и я поднимаю на него глаза.
– Джи...
– Фрэнк, чёрт возьми, – тихо шепчет он, – если ты останешься, тебя исцелят.
– Через две недели, – хмурюсь я, но он отрицательно машет головой.
– Нет. Дня через два. А завтра или, в лучшем случае, послезавтра заберут на повторную Подготовку. Ты же действительно не прошёл её.
– Но ведь доктор Дэс... – начинаю было я, но Джи быстро отрицательно мотает головой.
– Доктор Дэс сказал, что ты прошёл Подготовку, да. Но твоё Исцеление не прошло. А препарат, точнее, новая кровь вместе с препаратом действуют как анестезия, только в течение двух недель. В это время и надо проводить Исцеление. Эй, – он заглядывает мне в глаза, – две недели уже прошли.
Я, не моргая, смотрю на него.
– И что? Я же не хочу исцеляться...
– Ты не понимаешь, – выдыхает он, – завтра тебя могут забрать в медцентр, а выпустят только через две недели, уже исцелённого. Фрэнк, чёрт возьми, я не переживу.
Он подсаживается поближе ко мне, обхватывая моё лицо руками, и внимательно смотрит мне в глаза.
– Я не переживу, – повторяет Джи. – Я слишком сильно люблю тебя. Слишком сильно, Фрэнки. Мне не то что видеть тебя с Джамией – мне даже думать о тебе больно будет, понимаешь? Больно думать, больно понимать, что я люблю, я могу чувствовать, а ты, чёрт возьми, нет. Что ты можешь только быть привязан ко своей второй половинке, только к ней ощущать какие-то отголоски симпатии... И всё.
Он поглаживает меня большими пальцами по щекам, целует в лоб. Я прикрываю глаза.
– Они исцелят тебя. Ты будешь жив, но для меня... Для меня ты погибнешь. А ты помнишь, что я сказал тебе вчера?
Я нервно сглатываю. Я помню.
– Я буду любить тебя до тех пор, пока не остановится моё сердце, а если твоё остановится первым – я остановлю своё тоже, – еле слышно повторяет он. – Для меня твоё сердце остановится после Исцеления. Ты понимаешь, Фрэнк? Чёрт возьми...
Он прижимается своим лбом к моему, словно пытаясь таким образом передать мне свои мысли, свои чувства, ощущения; я понимаю. Сейчас я очень ярко вспоминаю свой сон, соображая, что он приснился мне не просто так: убитый Джи... И я, будучи не в силах что-либо сделать.
Любовь – это оружие, верно? Это оружие было использовано против вас.
Никогда.
– Никогда, – шепчу я, вторя своим мыслям, и открываю глаза, встречаясь с его взглядом. – Никогда, Джи, чёрт, Господи, нет, никогда, никогда твоё сердце не остановится, нет, нет, нет...
Я обхватываю руками его шею и целую в губы. Резко, крепко, отчаянно. Он отвечает на поцелуй, обнимая меня за пояс, а я чувствую, как к моему горлу подкатывает жгучий комок слёз. Я могу, могу что-то сделать; я всё ещё могу касаться его, целовать, говорить, как люблю, я могу побороть свои страхи, я могу и я хочу быть с ним – потому что мне до безумия страшно будет остаться одному. Я, наверное, сойду с ума; я помню, что Исцеление не действует на тех, кто целовался до первого чипирования – к примеру, на таких, как Джи, а я в этом плане фактически ничем от него не отличаюсь. Но быть с ним я уже точно не смогу – раньше могла действовать отговорка о том, что он – мой наставник, а теперь... А теперь, когда мы оба будем с треугольниками исцелённых, ни о каком наставничестве и речи идти не сможет.
Я отрываюсь от его губ. Тяжело, шумно дышу, глядя ему в глаза – в глаза, полные слёз, которых он не стесняется, в глаза затравленного, загнанного в угол зверя, в глаза, в которых можно прочесть что-то такое, что похоже на надежду и, чёрт возьми, отчаяние. Я смотрю на Джерарда – и вижу не молодого уверенного мужчину, а грустного мальчишку с убитым взглядом.
– Мы сбежим отсюда, – дрогнувшим голосом говорю я, быстро стирая слёзы с уголков его глаз, – мы сбежим, Джи.
Он быстро кивает, неотрывно смотря на меня, но молчит. Его руки прижимают меня ближе, и я снова утыкаюсь в его шею; невольно, почти рефлекторно касаюсь его кожи губами, прямо в том месте, где быстро-быстро бьётся жилка. Вновь замираю; мои ладони скользят вниз по его плечам, останавливаются на локтях и некрепко их сжимают.
- Я не дам им отнять тебя у меня, - слышу я прямо над своим ухом и зажмуриваюсь. Джи пальцами отводит прядку волос, и я чувствую, как он сам прижимается носом к моей шее, я ощущаю его дыхание, отчего чуть сильнее сжимаю его локти.
Возможно, это наша последняя ночь?
- Джи? - негромко окликаю я. Он не отвечает, лишь его дыхание становится чуть более шумным - оно особенно хорошо слышно в полнейшей тишине. - Джи, я...
Я отстраняюсь от него, но продолжаю держать за руки, словно стараясь хоть как-нибудь касаться его и дальше. Он внимательно смотрит на меня - мне кажется, будто он и так знает то, что я хочу сказать, поэтому я могу лишь повторить:
- Джи, я... - и с прерывистым вздохом опустить голову, чувствуя, как он придвигается ко мне ближе, а затем, наконец отпустив его руки, я ощущаю, как он кладёт ладони мне на шею и целует в лоб. У меня по спине проходят мурашки от такого простого прикосновения, и я зажмуриваюсь, просто отдаваясь ощущениям, чувствуя, как его губы, еле касаясь, дарят мне какие-то порхающие поцелуи по всему лицу - то по щекам, то по лбу, то по вискам, векам. И вновь, и вновь в мозгу всплывает до одури неприятная мысль: что эта волшебная ночь моего восемнадцатилетия - наша с ним последняя ночь.
Но прежде чем я успеваю что-либо сказать или вообще предпринять, он говорит первым. Сбивчиво, громким шёпотом.
- Я... На самом деле я ни черта не продумал, Фрэнки, - он быстрыми поцелуями подбирается к моим губам, - вообще ни черта, я не знаю, сможем ли мы сбежать, я знаю лишь одно... Если я оставлю тебя здесь, я тебя потеряю, - он коротко целует меня, - но я не хочу этого, не хочу, чёрт возьми, я хочу всю жизнь с тобой, Фрэнки.
Он вновь утыкается своим лбом в мой, и я, не моргая, смотрю в его глаза.
- Я сбегу с тобой, Джи.
- Правда?
Он как маленький ребёнок. Я ободряюще улыбаюсь.
- Правда. Но сначала...
Я не могу завершить фразу. Как только я хочу сказать это, горло тут же сдавливает противный ком - я изо всех сил гоню от себя мысль о нашей с ним последней ночи, но она лишь прочнее въедается в мой мозг.
Он не перебивает меня. Он ждёт. Поэтому я, обеими руками огладив его щёки и не прерывая зрительного контакта, еле слышно выдыхаю:
- Я хочу тебя...
Он быстро кивает, но всё так же молчит. Я нервно кусаю губы.
- В последний раз, Джи. Пожалуйста. В последний раз. И больше, возможно, никогда.
Он не отвечает, лишь его руки соскальзывают с моей шеи и спускаются вниз по плечам, затем теряя контакт и с ними; он ныряет пальцами мне под футболку, поглаживая бока, и я прикрываю глаза.
- Я люблю тебя, Джи, пожалуйста...
- Я просто хочу, чтобы ты знал, - я наконец слышу его шёпот, - я не хочу обладать тобой. Я хочу доставить тебе наслаждение.
И на этих словах я забываю обо всём.
Я опускаюсь спиной на постель, протягивая к нему руки, и он, перекинув через меня одну ногу, встаёт на колени, почти осёдлывая меня, но всё же сохраняя расстояние между телами, склоняясь к моему лицу. Это не мешает мне обвить руками его шею и, чуть приподнявшись, коснуться своими губами его; он незамедлительно приоткрывает губы и отвечает на поцелуй, пока одна его рука скользит вверх по моему животу и груди под футболкой, задирая её. Я пытаюсь обнять его крепче - прижать к себе, я хочу ощущать его ближе, - но он не подчиняется, тихо посмеиваясь, опираясь на согнутый локоть, и отрывается от моих губ, с улыбкой глядя мне в глаза.
- Я же сказал, что сам буду дарить тебе наслаждение.
Его губы вновь касаются моих - но всего лишь на какую-то короткую секунду, потому что затем он уже целует меня в шею, а большим пальцем обводит соски; я пытаюсь хоть как-то перехватить инициативу, но у меня ничего не выходит, и мне остаётся действительно лишь только плавиться и таять под его ласками.
Он не спешит, даже когда осторожно снимает с меня футболку, а затем, помедлив секунду, стаскивает и свою, разгибаясь и вставая на колени. Я не медлю, тут же садясь на постели - его грудь как раз на уровне моих губ - и, одной рукой опираясь о постель, а другую заводя ему за спину, поглаживая её, осторожно целую его рядом с соском, в самый ореол, зная, как моему любимому мужчине приятна такая ласка. Я слышу, как он прерывисто выдыхает, чувствую его пальцы у себя в волосах и позволяю себе чуть больше - провожу языком по бусинке соска, лаская её, а затем обхватываю губами. Он тихо-тихо стонет, и я, улыбнувшись сам себе, то же самое не спеша проделываю с другим соском, чувствуя, как его пальцы путаются в моих волосах.
- Я люблю тебя, - шепчу я, отрываясь от своего занятия и поднимая на него глаза, сам вновь медленно опускаясь на постель; он широко, искренне улыбается мне, вновь целуя меня в губы, но всё так же сохраняя некую дистанцию между нашими телами. Его рука поглаживает меня по низу живота, и я понимаю, что он хочет; я чуть приподнимаю бёдра, не разрывая поцелуя, и он неторопливо расстёгивает пуговицу моих джинсов, затем молнию и приспускает их вместе с боксерами до середины бедра, но ещё не касается меня, просто поглаживая по бедру. Я в ответ на это разрываю поцелуй и, приподнявшись на локтях, целую любимого в шею; он тихо коротко стонет, когда мои губы касаются чувствительного местечка под ухом, как раз там, где красуется шрам в виде правильного треугольника. Я усмехаюсь сам себе, ведь это своего рода богохульство - целовать его в метку исцелённого, но не останавливаюсь, продолжая ласкать губами и языком чувствительную кожу, слыша его тихие мягкие стоны, чувствуя, как его рука сначала замирает у меня на бедре, а затем скользит к паху, еще ниже сдвигая джинсы и касаясь плоти.
Я прерывисто выдыхаю ему на ухо, прикрывая глаза, чувствуя, как его пальцы, обвивая мой член, медленно двигаются по нему вниз-вверх. Он вновь перехватывает инициативу, когда я опять ложусь на постель, и снова целует меня в шею - но сколько бы он не делал этого, она всегда останется чувствительной к его поцелуям, и они всегда будут сводить меня с ума, вырывать из меня негромкие, но полные наслаждения стоны. Его поцелуи, а ещё движения его руки. Он ласкает меня чуть быстрее, хоть я и не прошу об этом; мне сейчас больше всего хочется просто ощутить его так близко, как только это возможно - максимально близко, максимально приятно, будто это на самом деле наш самый-самый последний раз, хоть мне даже мысли об этом допускать не хочется.
- Я хочу тебя, - тихо выстанываю, одной рукой зарываясь в его мягкие волосы, взъерошивая их, и чуть приподнимаю бёдра навстречу его руке. - Джи, хочу, пожалуйста...
И через какое-то короткое время мы уже оба без одежды; мы стоим на коленях посередине кровати и целуемся - лениво, медленно, нежно, кончиками пальцев водя по телам друг друга, по бокам, по спинам, по ягодицам. Я чувствую, как его напряжённая плоть касается моего живота, и обнимаю мужчину за талию, прижимая к себе поближе; он еле слышно стонет в ответ, а затем, разрывая поцелуй, мягко толкает меня в плечо - и я падаю спиной на кровать, открыто, доверчиво улыбаясь ему.
Ведь он не сделает мне ничего плохого, верно?
- С днём рождения, малыш, - шепчет он, и я готов, наверное, мурлыкать от удовольствия, даже не касаясь сейчас его. Я почти не вижу его в окружающей нас темноте - ребята унесли свечи с собой, - но и лунный свет прямо в окно даёт мне прекрасную возможность видеть любимого мужчину.
Лунный свет даёт мне видеть его - только его и только мне, только моего Джерарда, моего любимого Джерарда; лунный свет даёт мне его видеть, а темнота укроет нас обоих от посторонних глаз, от ненависти, зависти и ревности. Он - только мой, а я - только его; я доверяю ему, я люблю и хочу его, о чём шепчу, видя, как он во тьме откупоривает бутылёк смазки...
Мой Джерард. Мой мужчина.
Я укладываюсь на постели поудобнее - но, наверное, немного не так, как он ожидал: я ложусь так, чтобы моя голова немного свисала с края кровати. Так я прекрасно вижу Джерарда, но к этому добавляется ещё и чувство лёгкого адреналина. Я чуть шире развожу ноги, показывая, что <i>готов</i>, и тихо прерывисто выдыхаю, когда ощущаю в себе его пальцы.
- Не больно? - испуганным шёпотом интересуется он, медленно и осторожно растягивая меня; я отрицательно мотаю головой, протягивая к нему руки, потому что всё, что мне сейчас нужно - это его поцелуй. И я получаю его, выгибаясь от его ласк, негромко постанывая в его губы, а затем тихо посмеиваясь, ощущая, как он несильно, будто бы игриво прикусывает нижнюю. Он снова и снова шепчет: "С днём рождения", а я отвечаю: "Я люблю тебя"; мы с ним вновь сливаемся в поцелуе, а затем я чувствую, как он убирает пальцы, и их заменяет его плоть.
И мы вновь - одно целое; одно неразрывное целое, две половинки одного живого организма, и если нас разорвать, то мы друг без друга действительно существовать не сможем, словно сиамские близнецы. У нас на двоих единое дыхание, единый ритм, единые едва слышные стоны, единое наслаждение - мне кажется, что у нас сердце на двоих в такие моменты. Он точно и чётко улавливает то, чего я хочу и что мне нужно, а я стараюсь, чтобы ему самому было как можно приятнее, чтобы он дарил наслаждение не только мне, но и себе. Мне хорошо с ним, а, значит, ему должно быть хорошо со мной.
- Люблю тебя, - едва слышно шепчу, когда он склоняется к моему лицу, и срываю с его губ короткий поцелуй, прежде чем он касается губами моей шеи, продолжая неспешно двигаться. Я откидываю голову, чувствуя тут же возникшее лёгкое головокружение, но оно компенсируется тем удовольствием, которое я получаю - от его поцелуев, которыми он осыпает мою шею, от его движений, от него всего; он, одну руку просовывая между моим телом и постелью, прижимается ко мне крепко-крепко, отчего я выгибаюсь, ощущая, как он меняет угол проникновения - теперь каждое движение доставляет мне в разы больше удовольствия, и мне, наверное, даже наплевать, с чем конкретно это связано - определённо, с ним, а ничего другого я и знать не хочу.
Он зацеловывает мою шею, мои ключицы, спускается чуть ниже и осыпает поцелуями грудь; я закатываю глаза от наслаждения, дрожащими пальцами поглаживая его по плечам. Его движения - плавные, неспешные, - сводят меня с ума, его поцелуи полностью лишают меня рассудка. Я хочу, чтобы он двигался чуть быстрее - и он, словно читая мои мысли, делает это, но продолжает оставаться всё таким же до безумия нежным. Мне кажется, что я плавлюсь, таю в его руках, как воск, потому что чувствую, как изнутри по всему телу разбегается приятное тепло, я чувствую, как он опаляет дыханием мою шею, я понимаю, что он, как и я, уже вот-вот; но я, Господи, так хочу чувствовать его в себе ещё чуть подольше...
- Остановись, - хрипло шепчу ему на ухо, тут же целуя в плечо, - пожалуйста... Любимый...
Наверное, ему и не требуется лишних объяснений и слов, когда он почти сразу же замирает, продолжая беспорядочно целовать меня в шею, затем поднимаясь к скулам и быстрыми поцелуями подбираясь к моим губам; но он не касается их своими, лишь шумно дышит, глядя мне в глаза. Я смотрю на него из-под подрагивающих ресниц, и мне хочется сказать, насколько мне сейчас хорошо, насколько приятно ощущать его в себе, всего, полностью, насколько приятно отдаваться ему, но я просто... Не успеваю.
Его пульсирующий член внутри меня, его губы в паре сантиметров от моих, его сбитое дыхание, он, весь он, прижавшийся ко мне, зажавший мою плоть между нашими телами - это всё почему-то очень быстро и легко делает своё дело. Я цепляюсь за его плечи, потому что мне кажется, что я падаю, и тут же ощущаю, как он возобновляет движения, а вторая его рука касается моей плоти - и я не сдерживаюсь.
Он сам со стоном целует меня в шею, когда я, дрожа и выгибаясь под ним, кончаю в его руку, ласкающую меня, выстанываю его имя, крепко сжимая его плечи. Он делает ещё пару движений и выходит, жмурясь и шумно дыша, одной рукой, которой только что ласкал меня, опираясь о постель, а другой обхватывая свой член. Я, едва соображая от испытанного удовольствия, просто завороженно смотрю, как мужчина несколькими движениями руки доводит до разрядки и себя, с глухим стоном изливаясь мне на живот, а затем, обессилевая, просто ложится рядом, утыкаясь мне в плечо, шепча что-то - о любви? Да, вероятнее всего, о ней самой...
О Любви, которая нас свела и которой ничего не стоит чуть больше чем через час развести нас. И, возможно, навсегда.
|
