Я просыпаюсь в его доме всего лишь во второй раз, а мне уже кажется, что в сотый; мне кажется, что в этой постели - с необычайно мягкой периной, с тонким, разорванным в ногах одеялом - я просыпался уже как минимум последний месяц.
Я ещё нигде не чувствовал себя так уютно, как тут, у него. Мы с дядей часто ездили к тёте - она почему-то живёт отдельно от нас, - но даже там, где, по логике, я отнюдь не обуза, мне не было так хорошо, как есть здесь. У Джерарда.
Просыпаясь, я не обнаруживаю его рядом, но моментально вспыхнувший в груди испуг тут же сменяется удовлетворением, когда я, проморгавшись, вижу его сидящим ко мне вполоборота за столиком, ожидая, пока закипит электрический чайник. Перед ним две кружки и тарелка с чем-то, что он явно собрал на завтрак - то ли бутерброды и яблоки, как в прошлый раз, то ли ещё что-то. Я бесшумно приподнимаюсь на локтях, смотря на любимого мужчину, и улыбаюсь, понимая, что он ещё не знает о моём пробуждении.
Я буквально любуюсь им. Джи сидит в одних боксёрах - я понимаю, что он сам совсем недавно проснулся, - ещё даже не причёсанный, не одетый. Таким я его видел только дважды, оба раза, по-хорошему, только по ночам, а теперь могу разглядеть при утреннем солнечном свете, пробивающимся в окно напротив постели.
Это окно я, кстати, не заметил в первый вечер, а затем почему-то просто не обращал на него внимания. А сейчас понимаю, что, не будь этого окна - я бы не смог так хорошо видеть своего любимого человека.
В наше первое утро он почти сразу же оделся - будто думал, что меня смущает. Ночью я и разглядеть его толком не успевал, да и свет не располагал к подробному разглядыванию, а сейчас... Сейчас я смотрю на него и замечаю то, чего не видел раньше: родинки на спине, кое-где настоящей россыпью покрывающие бледную кожу, синяки на боках и под рёбрами - под рёбрами, выпирающими, кажется, еле обтянутыми кожей. Он, Господи, такой худой, хоть и подкаченный. Я и не замечал первого. Может, он старался мне этого не показывать, именно поэтому представая передо мной в таком виде лишь тогда, когда освещение хоть немного скрывало какие-то недостатки?
Нет, в нём нет недостатков. Вообще. Он прекрасен. Да даже если бы эти недостатки были - я всё равно любил бы его... Любым.
Вновь медленно опускаюсь на подушку, из-под опущенных ресниц наблюдая, как Джи снимает закипевший чайник и заливает кипятком обе кружки, стоящие перед ним. Заливает осторожно, словно экономя воду, а, может, просто элементарно боясь обжечься - да, скорее, так. Затем поднимается со стула, отодвигая его, и я закрываю глаза, притворяясь всё ещё спящим, понимая, что Джи направляется к постели - вот её край немного прогибается под его весом, когда он садится, вон он осторожно залезает под одеяло и прижимается ближе ко мне...
Как бы мне уже ни были привычны его прикосновения, я всё равно чувствую пробежавшие по коже мурашки, когда он обнимает меня за пояс и целует куда-то рядом с ухом. Я не могу сдержать улыбки, слыша его шёпот: "с добрым утром, соня", а затем чувствуя, как он целует меня уже в уголок губ. Я открываю глаза и тут же закрываю их, просто отдаваясь ощущениям, когда оплетаю его шею руками и чуть приоткрываю губы, чувствуя, как сначала его язык очерчивает их контур, а затем уже и его губы, мягкие, чуть влажные, накрывают мои.
Как он меня целует? Не знаю. Не могу описать. Каждый раз по-разному, но всё так же одинаково сладко. И каждый раз я ощущаю, как внутри меня просыпается какая-то приятная дрожь, приятная до безумия, до сумасшествия. Меня каждый раз будто уносит куда-то, когда мы целуемся - а когда разрываем поцелуй, я понимаю, что ещё долго буду ощущать его губы на своих.
- Я люблю тебя, - шёпот прямо в мои губы заставляет моё тело снова прогнать по коже стайку приятных мурашек, и я улыбаюсь, открывая глаза и поглаживая его одной рукой по волосам.
- Я так счастлив, Джи, - тихо отвечаю, впервые не говоря ему в ответ о том, что люблю; он знает. Но он, может быть, не знает, что сам является моим счастьем. Что моё счастье - это не таблетки, которые я исправно пропускаю уже второй день, что моё счастье - это он, как и моя надежда, как моя Любовь, моя болезнь, мой воздух, моё... Всё.
- И я счастлив, малыш, - он снова быстро целует меня в губы и садится на постели; я замечаю, что он прижимает к себе одеяло, словно, чёрт, правда стесняется своего тела, и это заставляет меня нахмуриться. Я вообще не хочу второе утро начинать с нотации, со своего "не стесняйся", но мне надо, надо доказать этому человеку, что я люблю его любым. Каким бы он ни был.
- Джи, - негромко окликаю его, и он кивает в знак внимания. - Джи... Отпусти.
Я, тоже садясь на кровати, чуть дёргаю край одеяла, и Джи покорно отпускает его, вздыхая, но тут же обнимает себя одной рукой, словно действительно пытаясь закрыться, и я закатываю глаза.
- Джи, милый, господи, ты серьёзно?
Я подползаю поближе к нему, мягко, но настойчиво отводя одну его руку, вцепившуюся в предплечье второй, и сам обнимаю его за пояс, утыкаясь носом в его плечо, а затем мягко в него целуя. Джерард тихо смеётся, обнимая меня второй рукой в ответ.
- Фрэнк, мне просто... Не хочется, чтобы ты видел меня таким.
Он вздыхает. Я хмыкаю.
- Каким, Джи?
- Таким... Таким, наверное, совсем не идеальным. Не прекрасным, как ты думаешь. А безобразным.
Он ёжится, а я в ответ снова касаюсь губами его плеча и поднимаю голову, глядя на любимого снизу вверх.
- А теперь запомни, что я тебе скажу, - внимательно смотрю в его глаза, - безобразен мир вокруг, а для меня ты прекрасен.
Ещё пару секунд вглядываюсь в любимые глаза, а затем, вытянув шею, коротко мягко целую Джерарда в губы.
- Джи, ты считаешь, что это мне тебя учить? Мне говорить тебе о том, что, когда любишь, любишь человека всего - и, что уж особенно важно и правдиво, с его недостатками?
Он медленно отрицательно мотает головой. Он улыбается. Я улыбаюсь в ответ, проводя большим пальцем по его губе.
- Мне ли говорить тебе, что такое Любовь, Джи?
Я встаю на колени и вновь обнимаю его за шею. Я чуть выше его, как и вчера утром.
- Я люблю тебя, - говорю абсолютно серьёзно, глядя ему в глаза, - люблю, а ты этого не понимаешь. И не ты ли говорил мне о... Доверии? Чёртов ты... Пати Пойзон, - не сдерживаюсь, называя его так, и вновь улыбаюсь, - ты как большой глупый мальчишка. Думаешь, я буду любить тебя меньше из-за твоих шрамов, родинок, синяков? Я полюблю всё это, всего тебя - я полюблю всё то, что тебя касается, ещё сильнее.
Я целую его в макушку и чувствую, как он утыкается носом мне в шею. Я еле слышно усмехаюсь: боже, и кто из нас теперь тут старший?
- Думаешь, я полюбил тебя за то, что ты изучал со мной Положение об Исцелении? За то, что днями и ночами пытался вбить мне в голову, что Любовь - это болезнь, а все заражённые - не люди, а звери? - я с трудом сдерживаю мелкую неприятную дрожь, прошедшую по моему телу от моих же слов. - За таблетки, за ту процедуру Очищения, за первое свидание с Джамией? За то, какой ты был... Правильный тогда, в сентябре? Нет же, нет, - снова сажусь на пятки и обхватываю его лицо руками, доверчиво смотря ему в глаза, - нет, я тебя не за это полюбил, не такого, а... Настоящего. Тебя настоящего, а не такого, каким ты должен быть.
Глубоко вдыхаю, понимая, что уж совсем разошёлся в своей напутственной речи, но в глубине души надеюсь, что она не пройдёт зря.
- Я говорил тебе это вчера. Я повторю сегодня. Не стесняйся, Джи, не стесняйся своих чувств ко мне, не стесняйся вообще ничего, не стесняйся... Себя, - ласково щёлкаю его по носу и добавляю, - я же люблю тебя. Любым.
- Ты настолько неправильные вещи говоришь сейчас, Фрэнк, - он едва ли не хихикает, и я моментально понимаю, что для него говорю всё правильно, а для общества... Для безобразного общества - нет. И мне плевать на общество. - И... Господи, я постараюсь исправиться, - он поднимает руки, будто сдаваясь, и широко, искренне улыбается. - Серьёзно.
Он вновь опускает руки - неуверенно, мне на бока, и склоняется к моему лицу, но не целует.
- Я кофе заварил, - тихо шепчет он почти мне в губы, - и бутерброды сделал... И Лин апельсины вчера купила. Будешь?
Я лишь довольно киваю, не меньше его радуясь и смене темы, и, как-никак, завтраку. Джи, улыбнувшись, встаёт, подходя к столику и беря с него в одну руку тарелку, а в другую - две кружки с ароматным кофе; я, сев на край постели, тут же отодвигаю от стены тумбочку, и Джи ставит на неё то, что сегодня будет нашим завтраком.
- Спасибо, - он садится рядом и ерошит мои волосы, видимо, вновь чувствуя себя уверенно. Я смеюсь.
- Это тебе спасибо... И Лин. Ммм, - я едва ли не мурлычу от удовольствия, когда ем бутерброд с простой варёной колбасой, но он сейчас кажется мне буквально шедевром кулинарного искусства. - Ммм, боже... Я готов каждый день так питаться.
Я с недоумением кошусь на Джи, когда слышу, как он хмыкает, приподнимая брови.
- Что, Джи?
- Ну... В Дёртлэнде именно такая пища, в общем, и считается едва ли не самой роскошной, - как можно небрежнее, спокойнее говорит он. Я пожимаю плечами, беря второй бутерброд - всего их четыре, по два на каждого.
- Ничего, мне нравится. А как там вообще, в Дёртлэнде? Ну, как живут, как... Выживают? Это же совсем не заброшенный город, как нам рассказывают, верно?
Джи кивает, отхлёбывая из кружки кофе.
- Он заброшенный и выжженный только с тех сторон, которые хорошо просматриваются сотрудниками Better Living. Ну, чтобы создать видимость заброшенного города, на его окраинах никто старается не селиться.
- А сам город большой?
- Угу, - он вновь кивает, тоже беря свой бутерброд. - Весьма. Только я не назвал бы его настоящим городом. Скорее, знаешь... Он ещё похож на город по незаселённым окраинам, а в центре, где и живут все, это больше какой-то посёлок. Может, деревня даже.
- Вот как, - хмыкаю я, дожёвывая свой бутерброд и усаживаясь поудобнее, подбирая под себя ноги. Джи с важным видом кивает, откусывая от бутерброда кусочек.
- Ага. Мебель у нас там, признаться, старая... И одежды новой взять почти негде, так что те, кто бежит туда, обычно должны взять с собой как минимум сумку.
- Погоди, а зимой как?
Я, вечно мёрзнущий, не представляю, как можно зимой без вороха тёплой одежды.
- Дома спасают печки. Большие такие, тёплые, - Джи блаженно улыбается. - Не наша культура, конечно, зато как растопишь печку - так и лежи хоть месяц и не вставай. А одежду мы кое-как достаём. Либо сами в своё кутаемся, либо нам... Помогают, - видя моё недоумение, он кивает, - да, помогают. Фрэнк, я же говорил, что наших вокруг куда больше, чем кажется. Ну, к примеру, те же несогласные...
Он замирает с приоткрытым ртом, заставляя меня непонимающе нахмуриться, и хлопает себя по лбу свободной рукой.
- Завтра марш несогласных, Фрэнк... Ты когда-нибудь был на нём?
Я отрицательно мотаю головой и расползаюсь в улыбке, видя, как Джи подмигивает мне.
- Хочешь посмотреть?..
***
Марш несогласных, как меня предупредил Джи, обычно проходит с девяти утра до девяти вечера, но каждый человек сам решает, во сколько ему прийти и во сколько уйти оттуда. В общем, Марш, по тем же словам Уэя, по своим функциям очень похож на День молчания, который обычно проходит шестого апреля, и насчёт которого я тоже ничего не слышал. Оба мероприятия направлены на привлечение внимания "правильного" общества, но ни в коем случае не на навязывание своей точки зрения.
В этом случае Марш несогласных куда опаснее Дня молчания: гомофобов не так-то и много, а вот согласных - практически вся страна. Хотя, насколько мне стало известно, Марш всегда проводится исключительно по одобрению Корса, и ничего страшного произойти не должно.
Я совершенно нехотя ухожу вечером от Джи - он провожает меня до того тёмного безлюдного переулка, зато мы с ним целуемся везде, где только нам подворачивается возможность: под прикрытием деревьев, за выступающими стенами, в том же тёмном переулке. Я никак не могу насытиться им, его близостью; я не могу насытиться звучанием слова "люблю", а когда прибавляю к нему "я тебя", то и вовсе теряю голову. Это опьяняет, это лишает меня рассудка, и тогда мне буквально хочется кричать от эмоций, переполняющих меня, от эмоций, на которые у меня нет права.
Мы договариваемся встретиться завтра в два часа дня, а я уже мысленно прикидываю, насколько утомительным будет ожидание встречи - я же привык вставать часов в девять-десять утра.
На прощание чмокаю мужчину в щёку и мгновенно делаю каменное лицо, выходя из переулка, поудобнее перехватывая сумку с вещами. На недолгом пути до дома мне кажется, что каждый человек, проходящий мимо меня, знает, откуда я иду, что я делал минуту назад, а более того - этой ночью; от воспоминаний, оставшихся от этой ночи, у меня сладко скручивает низ живота, и я с силой кусаю губу, стараясь не позволить себе яркого выражения эмоций на этот счёт - это могут заметить, и в этом случае не будет ничего хорошего. Но мои страхи напрасны: никому до меня нет дела, все люди спешат по своим делам, из буквально серой толпы исцелённых выбиваются яркие не исцелённые ребята, но даже их эта невзрачная масса, которую я уже мысленно окрестил стадом, не замечает. Стеклянные глаза, одно и то же выражение лица, размеренные, ритмичные движения руками, ровные шаги - говорят, так жить проще, не забывай только по утрам принимать таблетку с труднопроизносимым названием.
Всё бы отдал, лишь бы не жить так, думаю я, тяжело вздыхая.
Ты можешь сбежать со мной в любое время, когда захочешь.
Я стискиваю зубы, когда открываю дверной замок и почти бесшумно проскальзываю в дом; я стараюсь не издать ни звука, зная, что дядя обычно ложится спать очень рано, а сейчас - быстрый взгляд на часы - девять вечера. Он точно спит. А если я сейчас лягу, то, во-первых, не засну, а во-вторых, проснусь часов в шесть утра, как дядя. Ему это нравится - так рано вставать, а мне это совсем не по душе, особенно завтра.
Я тихонько прохожу в свою комнату, закрывая за собой дверь, и кладу на пол сумку с вещами, тут же переодеваясь в домашние бриджи и футболку. Следующая мысль - раз нечем заняться, то неплохо было бы хоть немного посидеть в интернете; минут через пять я уже на Фейсбуке, а затем меня осеняет, а, точнее, буквально огревает по голове та идея, которую у меня не вышло воплотить в тот день, когда я только узнал, кто будет моим наставником.
Поиск пользователей.
"Party Poison".
Сердце пропускает удар, когда отыскивается один пользователь; захожу к нему на страницу - он онлайн - и, даже не смотря фотографии и личную информацию, лихорадочно печатаю ему сообщение:
"will u run away with me?"
Жду ответа.
Секунда. Две. Три. Четыре. Пять.
"anytime u want. xo"
***
На часах половина второго - а я уже на месте: там же, откуда нас позавчера вечером забирали Рэй и Майкс. Джи сказал, что они, возможно, тоже придут на Марш, только в этот раз, всё же, без машины. Чтобы более-менее слиться с толпой и не сверкать белоснежным Мерсом среди обычных для этого места Шевроле.
Я и не заметил тогда, что у них "Мерседес". Я изо всех марок машин в последнее время могу выделить только "Понтиак" Джерарда, и всё. Наверное, потому, что другие автомобили меня уже не так интересуют.
Я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу и ёжусь - как-никак, здесь прохладно, а ждать мне ещё минут двадцать как минимум. Краем глаза я ради любопытства стараюсь выцепить из толпы людей тех, кто не исцелён - и сегодня это получается куда проще: наверное, все они спешат на Марш несогласных, потому и одеваются во всевозможно яркую одежду. У кого-то куртка ядовито-жёлтого цвета, у кого-то брюки ядрёно-красные. И все, до одного - молодёжь примерно моего возраста, может, чуть старше; у кого-то я даже замечаю за ушами метки исцелённых и невольно вспоминаю Джерарда, обладателя двух выжженных треугольников, но, тем не менее, так и не исцелившегося.
Может, эти люди - такие же, как он?
Чёрт. Мне их так, так, так жаль.
Едва только я о нём вспоминаю - так сразу вижу его ярко-красную шевелюру; он выходит из переулка с сумкой на плече, но я тут же обращаю внимание на то, что он, как и все не исцелённые ребята, которых я видел, одет... Непривычно ярко. Особенно, конечно, вкупе с ярким цветом волос: насыщенного синего цвета куртка, серые джинсы, а сама сумка "Lonsdale" - и вовсе сиреневая.
Когда он, улыбаясь самыми уголками губ, подходит ко мне ближе, то мне становится неуютно - но не от его присутствия, а от того, что сегодня я не такой, как он. Не такой яркий, не такой выделяющийся.
А я хочу так же.
- Привет, - тихо шепчу и улыбаюсь. Он чуть поджимает губы, даря мне еле заметную полуулыбку в ответ, и вдруг лезет в сумку, доставая из неё какую-то одежду.
- Давай сюда ветровку и надень это, - негромко говорит он. Я смущенно оглядываюсь, стягивая с себя серую ветровку и беря вещь, принесённую Джерардом - чёрную куртку с жёлтыми рукавами и такого же цвета полосками на груди. Я надеваю её, для себя замечая, что, вау, это мой размер, и вижу, как Уэй улыбается снова. - Шикарно. Куда ярче.
Он убирает мою ветровку себе в сумку и движением головы даёт знак следовать за ним; я моментально вижу перемену в его лице, в выражении лица - оно вновь становится, как и надо, будто бы каменным, непроницаемым. Я покорно иду за ним, держа дистанцию, замечая, как нервно сжимаются и разжимаются его кулаки, будто он очень сильно нервничает. Мы идём к пешеходному переходу, и я не замечаю в толпе вокруг ни единого не исцелённого, который бы нервничал так же; зато я вижу, что когда мы все переходим дорогу и исцелённые идут прямо, а яркие не исцелённые сворачивают в узкий переулок, то к ним присоединяется... Группа дракулоидов с автоматами в руках.
По мне проходит холодок, до жути неприятный. Сразу же появляется желание взять Джерарда за руку, чтобы чувствовать себя хоть немного защищённее, но я лишь ровняюсь с ним, чуть обгоняя даже, и с надеждой заглядываю в его глаза.
В его обычно спокойные глаза.
И вижу в них испуг.
- Что-то не так? - шепчу с замиранием сердца, изо всех сил гоня от себя те мысли, которые сейчас спутались в голове в огромный клубок и не дают выудить из себя нечто конкретное. Мне хочется, чтобы Джерард ободряюще улыбнулся, рассмеялся, отрицательно помотав головой, и потрепал меня по голове - но он лишь поджимает губы, молча коротко кивнув, и вдруг резко прижимает меня сбоку к себе, обняв за плечо.
Это... Слишком. Это пугает. Это, определённо, пугает.
Я замечаю, что в этом переулке, с дракулоидами в хвосте и спереди, многие не исцелённые разбиваются по парочкам и идут именно так: кто постарше и посильнее - прижимает к себе того, кто помладше и послабее. И я понимаю, что в обычных условиях так не сделал бы никто.
Но сейчас... Сейчас творится что-то не то.
- Что происходит? - я с дрожью в голосе поднимаю глаза на Джерарда. Он бледный. Бледный и напряжённый. Его рука сжимает моё плечо крепче.
- Они не оберегают нас, как должны, - Джи буквально цедит сквозь зубы, метнув быстрый взгляд назад, - как было всегда, они... Сейчас они гонят нас куда-то.
Я слышу женский вскрик откуда-то из конца толпы, и у меня внутри всё леденеет. Джерард, прижимая меня всё так же близко к себе, резко шагает вправо, едва ли не сбивая такую же парочку, извиняясь, и, как мне кажется, жмётся ближе к стене.
- Я не поведу тебя туда, куда они нас гонят, - отрывисто говорит он, обнимая меня уже за пояс, и озирается. - Мы должны поворачивать направо, чтобы выйти на площадь... А, как видишь.. Нас ведут... Налево. К медцентру.
Я действительно вижу, что направляющий дракулоид поворачивает налево из переулка, ведя яркую колонну за собой - и никто, никто не додумывается свернуть направо. Мы с Джерардом идём почти в конце, с самого краю справа, и я понимаю, что он хочет свернуть. Он берёт меня за руку - крепко-крепко - и, когда мы выходим из переулка, резко поворачивает направо, утягивая меня за собой, но в ту же секунду меня за предплечье хватает сильная рука неизвестно откуда появившегося дракулоида. Я ахаю и останавливаюсь, отпуская руку Джи, и он тут же оборачивается - я вижу, как его глаза буквально темнеют от злобы.
- Отпусти, - едва ли не рычит он, подходя ближе ко мне и беря меня за руку, стискивая мою ладонь в своей. Я слышу, как усмехается дракулоид.
- Нет, это ты отпусти.
- Он несовершеннолетний, - огрызается Джерард. Вторая его рука тянется к сумке - я представляю, что у него там может быть оружие, и у меня на пару секунд перед глазами мутнеет.
- Тем более отпусти ты, петух, - довольный оскал дракулоида я, кажется, даже через его маску могу разглядеть, и поэтому тут же бросаю отчаянный взгляд на Джи. Он зол. Он разъярён - я уверен, не будь меня рядом, он набил бы морду этому альбиносу. Но Джерард лишь лезет в карман куртки, доставая из него какую-то карточку, и негромко говорит:
- Ты не гомофоб часом? - карточка оказывается идентификационной, отчего дракулоид ослабляет хватку, и я невольно повожу плечом. - Гомофоб? Пошёл ты к чёрту, - снова цедит Джерард, и дракулоид наконец совсем отпускает меня.
- Не попадайся мне на глаза, - холодно предупреждает он, разворачиваясь и трусцой догоняя ушедшую вперёд толпу. Джи раздраженно фыркает, теперь уже не сжимая мою руку, а просто переплетая наши пальцы, и смотрит на меня.
- Спасибо, - одними губами шепчу я. Набираюсь смелости, вставая на носочки, и коротко целую его в уголок губ. Он мрачно усмехается, однако, заулыбавшись.
- Я не знаю, что делать, - он говорит, как можно спокойнее, но в его голосе всё ещё слышны нотки раздражения, а улыбка всё же сползает с лица. - Я хотел показать тебе настоящий Марш - он яркий, он красивый, но... Мне кажется, что всех тех, кто участвует, гонят туда, - он кивает на удаляющуюся толпу, - к медцентру. И здесь нет ничего хорошего.
- Идём туда, - выпаливаю я. На его изумлённый взгляд лишь киваю, храбрясь. - Да, да, пошли.
Он молча смотрит на меня. Не кивает, не мотает отрицательно головой. Лишь только убирает одной рукой чёлку, спадающую от ветра на глаза.
- Джи, прошу, - вновь приподнимаюсь на носочки и целую его уже в другой уголок губ. Он опять улыбается. - Пошли. Сами. Без них.
- Тебе правда так хочется? Не боишься?
- С тобой не страшно.
Он вновь усмехается - но уже грустно как-то. Поудобнее перехватывает мою руку и вместе со мной идёт за яркой колонной людей, которые, наверное, и не понимают, куда их направляют.
Мы идём практически молча. Ни мне, ни ему не надо сейчас слов; мне хватает его руки, сжимающей мою, её тепла на моей ладони, и его коротких поцелуев то мне в лоб, то в макушку - как придётся, куда он попадёт губами, не сбавляя шага. Лишь один раз всё же приходится остановиться - когда мы, точно убедившись в отсутствии людей на этой обычно пустынной улочке, целуемся. Я сначала цепляюсь за его плечи, а затем уже привычно оплетаю руками шею, в то время как он обнимает меня за пояс, целуя как можно нежнее, но в ход язык не пуская. Не опошляя поцелуй.
Грозное серое здание медцентра всё ближе и ближе; я вспоминаю, что именно здесь, стоя в очереди, я впервые увидел Джерарда - он тогда раздавал какие-то листовки, а мне сунул бумажку с тогда ещё непонятными словами. Затем я увидел его в самом медцентре, разговаривающим, по всей вероятности, с доктором Дефайенгом, и, наконец, выходящим из лабораторий, обнимая за плечо Линдси.
Я понимаю, что всё это - прикрытие, махинация. Что самая-самая первая наша встреча - у медцентра - показала мне настоящего Джерарда. Всё остальное было фальшью. Мне неясно лишь одно - почему он, совершенно не боясь, раздавал провокационные листовки, при этом работая в медцентре?
Я спрашиваю его об этом. Он сначала медлит с ответом, а затем как-то уклончиво говорит то, что я, в общем-то, ожидал услышать: "Наших вокруг больше, чем кажется".
Он рассказывает мне о себе ещё немного. И в моей голове всё наконец-то более-менее становится на свои места.
Он, не исцелённый - Пати Пойзон, исцелённый - Джерард Уэй, сотрудник Better Living. Наделывает шуму и раздаёт листовки Пати, через минуту примерно трудится в лабораториях Джерард. В базе данных есть оба, моему двуликому богу Янусу лишь решить, кем обернуться.
Прикрытие у него есть. Там, среди вышестоящих. Он лишь не говорит, кто это, намекает на то, что я сам как-нибудь вычислю.
Я постараюсь. Не сейчас.
Потому что сейчас нам становится уже не до этого.
Ближе к медцентру мы сворачиваем с той дороги, по которой шли за разноцветной толпой, и идём сначала по обочине, а потом уже и по пожухшей траве - кажется, на бугор, поросший деревьями, едва ли не единственный зелёный островок среди каменных джунглей.
Когда мы садимся на самую его высокую точку, я понимаю, почему Джи выбрал именно это место: отсюда до площадки перед медцентром, куда согнали, кажется, всех несогласных - метров сто. Всё прекрасно слышно, прекрасно видно, и меня невольно передёргивает от того, что я вижу: наверное, несколько сотен ярко одетых людей стоят в окружении белого кольца дракулоидов, кажется, зажатые, как шпроты в банке.
И если то, что нас гнали сюда, всего лишь просто пугало, то эта картина внушает настоящую панику.
- Джи, - ёжусь, и он незамедлительно раскрывает объятия, чем я тут же пользуюсь, прижимаясь к нему сбоку близко-близко и обнимая за пояс, утыкаясь носом в грудь, всё так же косясь на творящееся перед медцентром.
- Ты в безопасности, - Джи хрипло нервно смеётся, прижимая меня ближе к себе, - а вот они - нет.
Я слышу мрачные нотки в его голосе и ёжусь вновь. Мы, действительно, хотя бы под прикрытием деревьев, а эти несчастные люди просто окружены дракулоидами, которые в любой момент...
Я даже вздрагиваю от мыслей, которые приходят мне в голову, и чувствую, как Джерард успокаивающе целует меня в макушку.
- Я здесь, малыш...
Киваю, не сводя взгляда с пёстрой толпы, и даже дыхание задерживаю, видя, как на крыльцо медцентра выходит Корс. Я чувствую, как напрягается Джи, и понимаю, что это не сулит ничего хорошего.
- Я до безумия рад, что в этот прекрасный день вы все собрались здесь, чтобы показаться мне, - громкий голос Корса, приумноженный мегафоном, заставляет меня самого зажмуриться, а волнующуюся толпу - затихнуть. - Я до безумия рад видеть весь тот народ, который осмеливается выйти на улицу и продемонстрировать мне свою якобы мощь, - в противном металлическом голосе слышна открытая насмешка, и я начинаю медленно соображать, что может сейчас произойти с этими людьми. - Знаете, почему я рад? Вы впервые за десять лет, все - здесь. До единого.
Он смеётся, но его смех обрывается так же быстро, как и начинается.
- Я даю вам выбор. Выбор исключительно ваш, - он поднимает голову вверх, и я вижу - а, точнее, сначала слышу, а затем вижу - вертолёт, который, несмотря ни на что, практически бесшумен. - Так вот, ваш выбор: или безоговорочно пройти процедуру Исцеления сейчас - прямо сегодня, - либо вы будете расстреляны как государственные преступники.
Толпа поднимает шум, но один из дракулоидов делает выстрел в воздух. Слышна пара вскриков, затем люди вновь затихают.
- На колени, - холодным голосом приказывает Корс, - на колени, все. До единого.
Люди переглядываются. Переговариваются. И нехотя, неуверенно опускаются на колени, преклоняя головы перед Корсом.
- О, Господи, - шепчу я одними губами, чувствуя, как Джи вновь целует меня в макушку. Мне кажется, что я начинаю дрожать. Я рад, что я не там, но я понимаю, что видеть всё это мне будет в разы тяжелее.
- На колени, - со злостью повторяет Корс, видя, что отдельные единицы ещё не исполнили приказ. И я слышу, как он едва ли не ахает, когда один из тех, кто уже опустился на колени, вновь поднимается на ноги.
- Не перед такими, как вы, зверьё.
Теперь уже ахаю я, тут же прикрывая рот рукой: светловолосый парень, едва успевший сказать последнюю фразу, болезненно вскрикивает и падает замертво, прошитый несколькими пулями сразу. Толпа в возмущении вскакивает на ноги, и последнее, что я вижу - это взмывающие в воздух брызги крови, прежде чем Джи закрывает мне глаза ладонью, прижимая крепче к себе, и срывающимся голосом шепчет:
- Не смотри...
И я не смотрю. Я беззвучно плачу, не стыдясь своих слёз, лишь всё крепче вцепляясь в куртку любимого человека. Я всей душой, всем сердцем ненавижу исцелённых; вот кто не люди, а звери, и зря нам говорили обратное, утверждая, что не исцелённые движимы животными инстинктами, а разум исцелённых всегда ясен и чист. Я ненавижу этот ясный и чистый разум, отдающий приказ убивать каждого безоружного несогласного человека прямой наводкой. Я ненавижу его. Ненавижу. Я не смогу жить здесь, под эгидой такого разума.
Я представляю, что мы с Джи могли бы быть там, что именно он поднялся бы на ноги, и едва ли не задыхаюсь от собственных слёз. Я бы поднялся вслед за ним, я уверен, и тогда бы всё закончилось; но жизнь продолжается, а значит, есть ещё шанс всё исправить. Хотя бы для нас двоих.
- Ты сбежишь со мной отсюда? - шепчет Джерард мне на ухо, и я быстро киваю, зажмуриваясь.
- В любое время... Когда захочешь.
***
- Вот ведь сволочи.
Дядя спокойно ест лапшу, смотря в экран телевизора. Важнейшая новость сегодняшнего дня - расстрел трёхсот тридцати несогласных, которых пригнали к медцентру. Я соглашаюсь - да, сволочи; но, в отличие от дяди, я считаю сволочами исцелённых, а не расстрелянных.
Я сбегу. Сбегу. Сбегу.
- Я горд, что моего сына не было там, - снова подаёт голос дядя, и я натянуто улыбаюсь.
Он называет меня своим сыном, потому что у него самого нет детей.
Меня не было там исключительно благодаря моему любимому человеку. И я не видел этого расстрела благодаря его куртке, пропахшей сигаретным дымом, в которую я утыкался, не в силах сдержать слёз.
- Кстати, Фрэнки... Твоё исцеление перенесено. На тринадцатое ноября.
- На две недели вперёд? - машинально выпаливаю я, ощущая, что у меня внутри всё возликовало от этих слов.
Две недели. Две недели в запасе. Целых две недели.
- Да. И я думаю, что... - он кладёт мне ладонь на плечо, - я могу дать тебе право провести последний месяц, будучи не исцелённым, так, как ты хочешь. Из-за того, что ты не пошёл на этот Марш. Я горд за то, что мой сын - согласный.
У меня на глаза наворачиваются слёзы. Я поднимаюсь со стула, обнимаю дядю, зажмуриваясь, а в голове одно: месяц. Ещё целый месяц.
Я боялся, что у нас с Джи не будет времени. Я так боялся этого.
А оно есть. Ещё целый месяц. Ещё целый месяц наслаждения друг другом.
Всего лишь один месяц...
|
