Часть 1. Глава 3. В холодных лучах утра.
Это было не утро, однозначно не прохладное солнечное утро, заливающее комнаты таким противоположным холоду теплом, которое контрастной волной распространялось ближе к потолку, оставляя деревянный пол блаженно остуженным ночным воздухом; это было время после полудня, когда вечер ещё не закутал в сливово-каштановый закат небо, а восход уже давно оставался в памяти подростков, что высовывались из своих домишек рано-рано утром, чтобы посмотреть, как солнце просыпается от долгого ночного сна; они теперь прятались у себя в комнатах от странного наваждения: осеннее солнце, ещё не остыв для сентябрьских дождей, палило настолько сильно, что не привыкшие к такой жаре люди были вынуждены пить воду литрами. Старики же расхаживали, вытираясь платками и жалуясь, что эта жара сведёт их в могилу, а также это обязательно предзнаменование, предсказывающее дожди. Люди, что уже достали свои ветровки, теперь завязывали их на поясе, всё же опасаясь прохладного ветра, для того, чтобы окончательно оставить тёплые вещи висеть в одиночестве на крючке.
Джерард любил спать по выходным, и он любит делать это до сих пор, да и будет любить до тех пор, пока, как ему кажется, он не умрёт: ведь именно тогда можно будет отоспаться вдоволь, а не только на выходных. В обычно солнечной комнате все окна были зашторены плотными тёмно-бордовыми занавесками, которые окрашивали светлые обои в нежный оттенённый розовый цвет. Кажется, ни один палящий всё на своем пути лучик не пробирался в комнату, по которой разносилось тихое сопение и приятно согревающее изнутри своим гортанным потрескиванием урчание кота.
В постели, отвернувшись к прохладной стенке, дремал Джерард, глубоко вдыхая в себя свежий прохладный воздух, такой свежий, словно ветер, лицо к которому сейчас подставляют люди на улице, что кот Румпель, потряхивая своей угольно-чёрной шёрсткой, громко мурчал от удовольствия, ступая по хрустящей бежевой простыне, буквально укутывающей холодком мягкие и пушистые чёрные лапки. Потоптавшись около вздымающейся спины мальчика, что лежал на боку, большой не из-за размера, а из-за объёмной шёрстки котик чуть оттолкнулся от кровати задними лапками, укладывая передние на тёплую из-за уютного сна шею Джерарда. Поместив мордочку между передними лапками и прислонив её к бледной коже, которая немного приподнималась при дыхании, Румпельштильцхин заурчал ещё громче, но этот приятный звук не будил блондина, а, наоборот, погружал в более крепкую дремоту. Мягкая шерсть под подбородком служила чем-то вроде ещё одной уютной подушки.
Дверь со скрипом приоткрылась, и в проёме показалась светлая макушка Донны, которая с интересом вглядывалась, проверяя, спит ли её сын или нет. Улыбка озарила толсто накрашенные красной помадой губы, а сзади кто-то окликнул её, на что та кивнула, медленно заходя в комнату и присаживаясь возле вздымающегося тельца мальчика.
Пружинки прогнулись под её весом, проскрипев, на что кот развернул ушки, приоткрывая один зелёный глаз, чтобы посмотреть, кто пришёл. Короткое мурлыканье в знак приветствия, лапки стали ещё длиннее: Румпель потягивался, выпуская и запуская коготки в хлопковую футболку, на которую вчера вечером Джерард заменил маленькую ему пижаму. Еле слышное касание острых коготков в сумме с маминым покачивающим движением в районе плеча заставило парня заёрзать, высовывая руку из-под подушки и обхватывая ею туловище мяукающего кота, чтобы повернуться вместе с ним на другой бок, заново прижимая его к себе, словно тот плюшевая игрушка, а не живое существо.
Кот заинтересованно мяукнул, чуть дёрнувшись в попытке выскользнуть из цепких объятий, но почёсывающее движение заставило его передумать, получая дозу ласки, которую Джерард давал на автомате, сквозь сон проводя по мягкому лбу кота своими обгрызенными до середины ногтями. Румпель снова стал похрюкивать, издавая исходящий изнутри треск и прикрывая глаза.
— Джи, солнышко… — В ответ слабое «м-м-м?», сопровождающееся влажным причмокиванием невольно открывшихся губ. Губ, которые маме захотелось поцеловать, которые напомнили ей о маленьком Джерарде, совсем ещё ребёнке, который всегда любил спать долго, сопя и зажимая в пухленьких кулачках простыни. — Бабушка приехала. — Улыбка не смогла скрыть разочарования и раздражения где-то глубоко внутри, которое мог рассмотреть, наверное, только один Джерард: Донна всегда терпеливо относится к вещам, изнутри разрываясь от негодования, но она ни за что не выскажет своё недовольство, если тому не будет видимых причин.
— Бабушка Реджина? Господи, можно сразу же выпрыгивать в окно. — Недовольство в сонном голосе было эмоцией, которую можно назвать спокойной для блондина. Он не громко возмущался, он не подскочил, приводя себя в порядок, он просто принял это как должное.
— Одевайся и спускайся. Ты же понимаешь, что я не смогу сама съесть то, что она принесла? — Донна встала, увлекая на руки котика, перенимая эстафету почёсывания единственной не чёрной пепельной полоски возле уха, которую всегда почему-то не замечают. — Ты же понимаешь, что, даже если бы я была самым голодным человеком на свете, вся та вкуснятина в меня попросту не влезла бы. — Джерард угукнул, понимая, что маму нужно спасать, и пообещал, что через несколько секунд он преодолеет желание заснуть ещё на пару часиков.
Женщина чмокнула сына в тёплую щёку с отпечатком скомканной наволочки, вставая и отпуская мяукающее животное на пол, чьи лапки с машинально выставленными коготками, которыми он никогда никого не царапал то ли из вежливости, то ли из врождённого дружелюбия и любвеобильности ко всему, что проявляет к нему ласку или кормит, застучали по деревянным полоскам светлого цвета, а после перестали, когда котик выскользнул сквозь приоткрытую дверь в коридор, где его не было слышно из-за поверхности, сплошь покрытой пушистым ковром. Иногда острые коготки застревали в ворсинках, и Румпель то и дело дергал лапой, пытаясь высвободится. Поэтому, если кота не было в комнате Джерарда, тот либо застрял где-то на полпути, либо засел в спальне или ванной, не желая выходить. Обычно Джерард сам шёл на поиски кота, ругаясь и чертыхаясь, а также угрожая подстричь животинке когти, чтобы тот не мяукал от голода либо из-за желания сходить в туалет. Также было забавно смотреть, как Румп пытается молниеносно пробежать по злосчастному ковру, не застревая. Чаще всего у него не получалось это сделать, и Джерард с широкой улыбкой наблюдал, как кот мучается, таким способом развлекаясь, и только потом спасал вопящего и шипящего на него из-за такой человеческой для животного обиды кота, извиняясь, сюсюкаясь и целуя в пушистую шерсть, после чего обязательно пару раз чихал.
Блондин присел на кровати, потирая ладонью веки, а затем, проведя пальцами по волосам, взъерошил чёлку, оглядываясь на место, в котором должно быть зеркало. Но его там не оказалось, и Джерард вздохнул то ли с облегчением, то ли с разочарованием, пытаясь обеими руками нащупать, бардак ли у него на голове или нет. Несколько торчащих прядей, которые помешали пальцам скользить по пустому воздуху вокруг головы, прогнулись под весом всей ладони, которая безуспешно пыталась их «прилизать». Зевнув, Джерард скользнул рукой под подушку, нащупывая упаковку, и, оглянувшись на дверь, вытащил её, доставая пластинку с отсутствующей парой оранжевых капсул. Чтобы не шуметь, парень просунул руку с пальцем, готовым вытиснуть таблетку, снова под подушку, а назад вернулся уже кулак с зажатой внутри панацеей похудения, как на данный момент считал Джерард. В рецепте внутри коробочки было ясно написано: «Принимать за пятнадцать минут до приёма пищи».
Капсула отправилась в рот, после чего блондин зажмурился, накапливая слюну и проглатывая её содержимое, затем судорожно запихивая упаковку в укрытие. В голове пронеслись мысли о том, каким, возможно, красивым он может стать в будущем: острые черты лица и выпирающие ключицы, сверкающие кожей цвета слоновой кости, что плотно прилегает к мышцам, тонкие пальцы с немного неровно расположенными косточками на мизинцах, которые он когда-то ломал, плоский живот с проглядывающимися кубиками — куда-то же должны были вылиться его усердные два захода по двадцать раз, пусть и всего три раза в неделю, после чего пришло решение о том, что «качать пресс – ужасно сложное и нудное занятие».
Если бы в комнате именно сейчас находилось зеркало, возможно, его мечты о красоте в будущем сошли бы на нет. Потому что сейчас он выглядел как никогда красивым, и, вероятно, на это как-то влияло отсутствие зеркала, в которое Джерард смотрится каждое утро и при котором, как при неприятном человеке, сжимается, хмурится, напрягается, подсознательно силясь уйти как можно скорее, пусть и не надолго, потому что времяпровождение в других местах было ещё хуже, чем в этой небольшой по размерам, но всё-таки самой уютной, за исключением ужасно плохого зеркала, комнате.
Бежевая, но не от того, что это её цвет, а от того, что ей уже много лет, футболка свободно сидела на расслабленном теле, которого не коснулся летний загар, даже если считать те разы, когда Донна вытаскивала сына на речку со своими друзьями. Порозовевшая кожа в тех местах, к которым упрямо прижималась простыня, выглядела свежей, а румянец на щеках совсем не выдавал переживаний мальчика о том, что ему удалось заснуть только к рассвету. Красный отпечаток губ возле места, где предположительно должны быть скулы, забавно освежал вид всё ещё вялого после сна мальчика, что медленно встал, почёсывая затылок. Мальчик действительно был красивым, изнутри сверкая чем-то, чего было невидно за приглушённым раздражением к новому дню, чем-то, что само по себе было красивым.
Обдумав, что надеть, чтобы бабушка не начала читать лекции по поводу того, что та или иная одежда ему не идёт, пусть ему в ней очень комфортно, блондин быстро натянул джинсы, которые ему нравились из-за мягкости и эластичности, и нырнул в не очень плотную толстовку, решив, что для его любимой с надписью «Nirvana» погода выдалась слишком солнечной. С сожалением запихнув вещь в комод с множеством ящичков, нижние из которых были покрыты царапинами из-за кота, Джерард направился в ванную, слыша, что где-то Румпель снова отчаянно пытается вытащить лапу из ковра. Умывшись, блондин посмотрел на себя в зеркало, фыркая и недовольно приглаживая непослушные «петухи». Немного отойдя, Джерард опустил взгляд на салатовую толстовку, что доходила по длине до середины бедра и была широка в боках настолько, что можно было решить, что мальчика поместили в мешок. Зато блондин чувствовал себя в ней защищённым.
Как было ясно и по звукам, возле лестницы лежал кот, пытаясь выгрызть зубами свою лапу из длинных ворсинок. Джерард хихикнул, поднимая на руки чихающее чёрное облако и засовывая его под толстовку, при этом плотно затягивая резинку с завязками внизу. Животное, почувствовав тепло и то, что его не бросили, заурчало, прислонившись и потеревшись мордочкой о кожу на животе. Парень принялся растирать чистым носком мокрое пятно от языка кота на ковре, засунув руки в карман. Где-то вверху зажужжала муха, и мальчик поднял глаза, пытаясь отыскать источник звука. Кот под толстовкой замер, а, когда звук утих, снова стал ёрзать.
— Артур, милый, ты встал? — Внизу послышалось шарканье домашних тапочек, которые Реджина всегда приносила в гости с собой, даже если она шла в гости не к близким, а к простым знакомым. Подчас некоторые воспринимали её чистоплюйство за грубость, но седовласая женщина, даже не пытающаяся скрыть тускло-белый цвет с изредка чёрными волосами, часто обижалась, так как не любила, когда кто-то так близко к сердцу воспринимал её привычки, что так же дороги ей, как и собственное мнение. Женщина поднялась на две ступеньки, выглядывая внука, который, кажется, уже решил, что ему стоит спрятаться. — А-а-арту-у-ур, — специально протянула восторженным голосом бабушка его второе имя, которое она ему и дала при рождении, почти что с ходу раскрывая руки для объятий, — иди-ка сюда, спускайся, дай тебя разглядеть. Я тебя не видела уже несколько месяцев.
Джерард растянул губы в немного ненастоящей улыбке — «немного» потому, что парень не умеет фальшивить, и в каждом его выражении, даже если мальчик очень старается не выдавать настоящих чувств, есть доля чего-то светлого, — и она не вышла полностью искренней, так как Джерард сомневался в том, что бабушка действительно скучала по нему так, как она хочет это показать. Он стал медленно спускаться, чувствуя, как Румпель улавливает запах нового человека в доме.
— Эти месяцы были раем, — грустно выдохнул мальчик, подходя достаточно близко, чтобы седоволосая положила свои руки ему на плечи, немного отходя, чтобы можно было детально всё рассмотреть и чтобы кот под тканью начал обеспокоенно мяукать, поджимая уши. Румпельштильцхин не любил «чужих», а бабушку он не знал, так как был ещё котёнком и его принесли после последнего приезда Реджины. Женщина нахмурилась, обиженно взглянув мальчику в лицо, на что тот, хихикнув, шепнул: «Я шучу, ба».
— Ну пошли, пошли на кухню. Я хочу, чтобы твоя мама заревновала тебя ко мне, когда я начну тебя обнимать. — Усталый вздох.
— А можно без этого детского сада, бабуля? Не обижайте друг друга, эй. — Последнее «эй» было таким тихим и измученным, будто блондин предвидел то, что сейчас будет происходить и уже знает, чем это закончится. Чем-то, что ему не понравится.
— Да кто обижается, Артур! Твоя мать настолько толстокожа, что её мало что может обидеть! — В это время кот, цепляясь за ткань, высунул мордочку из воротника толстовки и зашипел на ошарашенную Реджину. — О Господи, откуда он взялся? Вы завели котёнка? Можно погладить? — Румпель стал царапаться задними лапками, просясь наружу, поэтому Джерард скорчился, выхватывая его рукой из-под кофты. Как только котёнок коснулся пола, он ещё раз зашипел, а затем моментально скрылся, даже не вспоминая о том, что в ковре можно застрять. Где-то в углу послышалось жалобное мяуканье, блондин возмущённо пожал плечами.
— Не нужно было вылезать, глупый, сиди теперь там.
— Какое дикое животное… — покачала головой бабушка, слыша реакцию в виде утробного рычания на свой голос.
Сухая, но тёплая рука потянула его вниз по лестнице. Джерард удивился, насколько худощавой стала Реджина: её фигура теперь четко была представлена грушевидной, но её любимый джемпер, который она уже давно износила до состояния тряпки, был велик ей примерно на два размера. Он уже хотел было спросить у бабушки, опробовала ли она какую-то великолепно действующую диету, или что-то не так с её обменом веществ из-за кучи болезней, что стали наваливаться на неё после пятидесяти пяти, но его отвлек запах духовых пирожков, что бабуля, несомненно, принесла с собой, а теперь приказала Донне разогреть в микроволновке.
— Донна, милая, только не ставь большую мощность, я не хочу, чтобы мой внук остался без завтрака, — наигранный голос словно объявил войну между двумя светловолосыми женщинами. Всегда добрый взгляд Донны сменился на раздражённый, будто кричащий: «Я сама знаю, на какую мощность ставить!»
— Конечно, мама, — прошипела она, наклоняясь, чтобы поднять пакет с пола как раз вовремя: её шипение было принято за пыхтение из-за нагрузки. Реджина Уэй обернулась к Джерарду, заключая его в тёплые объятия. Скосив взгляд к волосам, она стала перебирать их рукой, не замечая, как «Артур» подмигивает Донне, которая уже стиснула зубы от ревности. Она вдруг заскрипела дверцей холодильника, отвлекая бабулю, что тут же решила, что её долг — сделать замечание насчёт скрипящей дверцы.
— Две женщины на кухне — к беде. — Кажется, Джерард слышал это по телевизору. И теперь он правда понимает это высказывание, так как каждая хочет делать что-то по-своему, не сходясь во мнении с другой, из-за чего всегда возникают бесконечные споры. Его мама и бабушка казались такими похожими ему, и каждая обижалась на то, что есть в них обеих, и это выглядело смешным. Они часто ругались из-за разных недостатков друг друга, не замечая в себе такого же порока.
— Что ты сделал со своими волосами, Артур? — Реджина взъерошила его волосы, садясь на стул и поднимая пакет. — Хотя не отвечай, ты умничка. Я рада, что ты не боишься экспериментировать со своей внешностью. — Мальчик фыркнул, но тут же заинтересованно приоткрыл рот, заглядывая в пакет, откуда бабушка стала доставать всякие вкусности.
— Тебе нужно есть творог, милый. И свёклу. Ты такой бледный. — Реджина достала из пакета несколько пачек йогурта. Она выглядела молодо для бабушки, если бы покрасила волосы, то её можно было бы назвать мамой Джерарда. Но её выдавала всепоглощающая забота.
— Он кушает, мама, кушает, — вставила Донна, доставая из микроволновки горячие пирожки.
Джерард уже начал чувствовать себя неуютно, в маленькой кухоньке было тесно для троих человек, да и бесконечная болтовня кого-то, кроме мамы, — к её бесконечному потоку слов он уже привык — сильно напрягала. В присутствии свекрови Донна почему-то старалась лишний раз не открывать рот.
— Если бы кушал, не был бы похожим на вампира. Хоть сейчас на Хэллоуин наряжай. — Рука с серебряными кольцами почти на всех пальцах снова погрузилась в пакет, возвращаясь уже с сушками, покрытыми глазурью, в фирменной пачке «Сладости & Счастье». Следом последовала пластиковая коробочка с разноцветными пончиками, от которых у Джерарда потекли слюнки. Несколько бутылочек его любимого кефира и, конечно же, его любимый сувенир из чайного магазина в Атланте — «Рождественский чай» с корицей и ванилью, пару пакетов с натуральным кофе для Донны и огромный набор из самых разных сортов, предназначенный для подарка.
— Это, надеюсь, сгладит то, что я пропустила праздник твоей мамы. — Наконец-то на лице седоволосой женщины появилось тепло к бывшей невестке, что стояла и улыбалась, рассматривая и зачитывая вслух состав некоторых из них.
— Мой любимый жасминовый с мятой есть в этом наборе, ух ты. Спасибо, мама, я не ожидала от вас подарка, — Донна смущённо отвернулась, засовывая коробку в кухонный шкаф.
— Хоть мы с тобой и разные, но Артура любим одинаково сильно. Не знаю, как Дональд мог так. Несмотря на мою щепетильность, к его выбору невесты я подошла с ответственностью, думая о его счастье. Видимо, он не так сильно прислушивается к моему мнению.
Донна растаяла от этих слов, отставила чайник, присела немножко и обняла Реджину за шею, готовая вот-вот расплакаться. Та скорее от неожиданности, чем от умиления, ойкнула, немного устало рассмеявшись.
— Вот так мне больше нравится, — пробормотал Джерард себе под нос, усаживаясь возле стены.
Донна, уловившая слова сына, отстранилась, поправляя прическу.
— Что это я, у меня же чайник…
***
Тучи заволокли облачное небо, не оставляя и следа от пекущего солнца, что с самого утра противостоял прохладному ветру. Теперь, если бы картину писал художник, он бы изобразил завитки воздуха, что сметают с дороги опавшие листья с такой скоростью, что те врезаются в лица прохожих, которые и так мучились из-за того, что волосы безустанно лезли им в глаза, деревья, отчего-то ставшие практически лысыми, дома, дворики которых стали пустынными из-за возможного ливня, и мальчика, что отличается от спешащих укрыться от жуткого ветра тем, что спокойно шагает по почти опустевшей улице.
Джерард ушёл сразу, как только Реджина завела разговор о друзьях и возможной девушке, осторожно намекая, что даже у Майкла, такого угловатого и, вроде бы, ещё маленького для отношений, есть подружка, с которой тот по выходным гуляет по Атланте. В голове сразу возникли споры, что у него не может быть друзей и тем более девушки, но мысль о том, что можно поступить умнее, была на самом деле более правильной, поэтому блондин сделал вид, что ему как раз срочно нужно к другу, который звал его к себе в гости. Мама и бабушка словно обезумели от счастья, отпуская его на «сколько хочешь» времени.
Мальчика что-то волновало, и это не было мыслью о том, где ему провести это «сколько хочешь», это были врезавшиеся в память свои же слова. «Я совсем забыл, меня вчера к себе в гости приглашал друг. Фрэнк. Его зовут Фрэнк. Отпустите? Я же обещал».
«Фрэнк. Его зовут Фрэнк».
Внутри распространялась жалость к себе. Она паутиной плелась внутренними страхами и комплексами, всё дальше и дальше заползая в самые укромные местечки памяти, эмоций, чувств, вытаскивая оттуда закутанные в километры мыслей мимолётные моменты, что окрыляли, лишая всех возможных опасений. Эти моменты, словно бабочки, попавшие в ладонь человека, испуганно бились крылышками, отказываясь находиться в плену у саморазрушения, что схватило их крепко, представив суду как вещественное доказательство.
«Ты подумал о Фрэнке. И тогда ты думал, что этот парень может быть тебе другом. Ты действительно на это надеялся, а? Неужели ты настолько глупый, Джи?»
Судья не является совестью, судья не является жалостью, судья есть тот, кто заставляет Джерарда хотеть жалости от других. Ему сейчас захотелось, чтобы кто-то обнял его, как это делает мама, попросил не расстраиваться, заявил, что его любят и таким, неуклюжим, неповоротливым, пухлым и ненавидящим своё тело. Он бы не поверил в то, что это - правда, зато он поверил бы в то, что он хоть кому-то нужен. Просто чтобы не чувствовать себя свиньёй, которую откармливают на убой.
«О, ты никогда не понравишься ему, серьёзно. Прекрати даже думать об этом».
Съёжившись, Джерард облизнул губы, тут же почувствовав, как ветер высушивает влагу, что, возможно, потом пагубно на них повлияет. Глаза слезились от пыли, что столбами поднималась в воздух, кружа и устраивая мини-смерчи. Он шёл все дальше, смотря под ноги и натянув капюшон на самый нос в попытке избавится от потока летящих в его сторону камушков. Он закрылся настолько сильно, что не заметил, как кто-то, тоже удручённый и закрывшийся почти таким же длинным капюшоном, влетел в него, звонким голосом чертыхаясь и извиняясь, затем ошарашено замолкая. Блондин действительно не ожидал этого, поэтому, подняв голову, чтобы ответить на извинения уже подготовленной шаблонной фразой, которая избавила бы его от лишних выяснений и общения, он уже был готов озвучить то, что сложилось в его голове готовым сценарием, но только издал трескающееся «Ой», вглядываясь в знакомые глаза цвета поджаренного на сковородке сахара, который мама часто делала ему во время болезни.
«Фрэнк».
Наушники, производящие звуки, успокаивающие брюнета, оказались висящими из воротника чёрного свитера на молнии, что казался настолько заношенным и бесполезным в борьбе с сегодняшним ветром и приближающейся грозой, о которой свидетельствовали глухие раскаты грома и еле заметные вспышки где-то очень далеко. Джерард вздрогнул, представляя, что на месте зелёной толстовки на его теле оказался этот свитер, совершенно не согревающий и весьма несимпатичный, в голове возникла картинка того, как бы пряжа обтягивала складки.
Фрэнк ненавидит совпадения. Так же, как он терпеть не может сюрпризы, что всегда выводят его из себя внезапностью, попкорн с солью, кристаллики которой вместе с корочкой кукурузы царапают и жгут язык, выходные, раздражающие огромным количеством времени, которое некуда деть, каникулы и отца, который обычно заставляет его ненавидеть то, что обычные подростки обожают и воспевают.
Сюрпризы никогда не бывают приятными для Фрэнка, потому что ожидание и неизвестность — худшее, что может когда-либо произойти с ним: это съедает его изнутри, осадком падая куда-то на дно сердца, и всё, что он может сделать после его получения, — это грустная улыбка, скрывающая болезненную обиду где-то глубоко внутри. Совпадений не бывает, бывают навязчивые мысли, идеи, подстроенные события, заранее запланированные встречи, ну или безупречные планы, вследствие которых будет только боль, воплощённые в жизнь.
«Фрэнк?»
— Фрэнк? — Джерард был удивлён, всё также раздавлен, ошарашен, разочарован, зол, неясно на что, возможно, даже рад, и, конечно, он заметил, что в последние несколько дней судьба явно пытается свести его с этим мальчиком. В отличие от Фрэнка Джерард верил в совпадение, но это не значило, что он любил их: он всегда был уверен, что в чём-то, что предоставляется ему судьбой или фортуной, должен быть подвох. Вот и сейчас он ожидал либо кулака в лоб, либо ругательства в свою сторону за то, что ему не позволяли заговорить с собой — у мальчика и вправду возникало чувство, будто он в казарме, — либо ещё чего-то, в чём он, несомненно, виноват.
И Фрэнк был настолько не рад чему-то, что заставило его почувствовать дискомфорт, что он стал бомбой замедленного действия, которая была готова вот-вот взорваться, несмотря на то, что полненький мальчик напротив изменился в лице, покраснел, наклонил голову так низко, что нельзя было даже рассмотреть ни одной черты его лица. Черноволосый выдохнул и внезапно для самого себя грубо произнёс:
— Ты следишь за мной? Обязательно, чёрт, а? — говорил он сбивчиво, будто скоро расплачется. Он даже не мог подобрать слов. Не то чтобы он злился, брюнет просто не мог ещё раз за сегодняшний день обвинить себя во всех бедах. Его вечный переключатель внутри, залапанный и покрытый множеством царапин от того, что его вечно дёргают, клацают, не определившись, снова наклонился к стороне «Эгоист», словно чаша весов, затем моментально отправляясь назад. — Ладно, извини.
— Эм-м-м… — Джерард снова поднял взгляд, думая: а, может, он прав? Может, Джерард следит за ним? Глупости, он не видел его издалека, да и гуляет он по своей улице, да и тем более не знает улицы, на которой проживает Фрэнк. Он даже фамилии его не знает. — Ничего… Я… Я живу на этой улице. — Фрэнк сказал что-то, похожее на «я идиот», затем прошептав: «Такое бывает». — Я не хотел следить за тобой… Так получилось.
Неловкий смех и чей-то локоть, что задевает обоих. Мужчина быстро побежал в сторону парка, даже не извинившись перед парнями, наблюдавших за тем, как он исчезает за поворотом, не сказав ему ни слова из-за собственной стеснительности. Джерард вспомнил, что он сказал, понимая, что опять сглупил.
— В смысле, я даже не пытался следить за тобой, потому что… Господи, скажи, что ты понял. Я не знаю… — Щеки залились краской, отчего ветер, ударяющий по ним, стал казаться единственным спасением: прохладный воздух приятно охлаждал горящее от стыда и ещё чего-то лицо.
— Я… Я понимаю. Извини, что… Ты понял… — Ещё один неловкий смешок, после чего парни стараются спрятать улыбку из-за того, насколько глупая ситуация произошла между ними снова и что они вновь ведут себя странно, остановившись посредине дороги, не двигаясь с места, хотя вроде бы, казалось, у Фрэнка было какое-то важное дело, про которое он забыл. — Я пойду? — Кажется, брюнет захотел дать себе по лбу, но вовремя остановился, превращая жест с приближающейся к голове рукой в непринуждённое почёсывание затылка.
«Ты ему противен, просто он боится тебя обидеть». Лёгкое разочарование, а затем и внутренний монолог стали разрывать Джерарда на две части. Где-то в сердце появилась надежда на то, что, возможно, ещё пара таких совпадений - и у него появится самый настоящий друг. Но опыт говорил, что дружба строится на доверии и честности, а никто не может быть с ним честным: он омерзителен почти всем, и все, за исключением грубиянов, стараются скрыть своё настоящее отношение к его внешности.
— Ага… Пока…
Ещё немного постояв, пытаясь «пропустить» Фрэнка, который выбирал как назло то место, на которое Джерарду приходилось «отойти», краснея ещё больше от того, как — вновь именно это слово, именно эта эмоция — неловко звучало ответное «пока» брюнета. Пальцы с ободранным чёрным лаком на ногтях снова вложили втулки наушников, и, пытаясь забыть эту ситуацию, как что-то такое же неудобное, как поход в магазин, продавца которого ты боишься, Фрэнк ступил на тротуар, отправляясь к магазинчику за поворотом, не слыша широкого и плотного раската грома, что почти напугал всё ещё не пришедшего в себя блондина. Фрэнк только посмотрел мельком на небо и, почувствовав, как на его нос падает отражающая его самого капля, стекая к подбородку тонкой струйкой, ускорил шаг.
***
Фрэнк почти забыл о Джерарде, что заставил его мозг путаться в мыслях при их столкновении, причину чему он так и не нашёл, и его злость утихла, как только он вошёл в миниатюрный торговый центр на соседней улице с парой многоэтажных зданий, который он часто видит из своего окна комнаты. Двухэтажный магазин выглядел красивым и новеньким, в отличие от серых многоэтажек рядом, что стали выглядеть устрашающе сырыми и холодными из-за мрачной погоды, что накрыла куполом город, который ещё с утра казался странно солнечным. Витрина киоска внутри здания — это казалось брюнету странным — открывала вид на разнообразные женские украшения, наборы косметики, резинки, обручи для волос и всякие штучки, названия которых он даже и не хотел знать, а также на миниатюрные зеркала с разными узорами на крышках.
Айеро почти выбросил полного мальчика с пунцовыми от смущения щеками, что так разозлил его, вывел из себя, заставляя переживать внутри ураган эмоций, таких противоречивых: ему захотелось накричать на Джерарда только потому, что тот заставил снова чувствовать свою вину. Дело в том, что сегодня у него вышел весьма неудачный день: утром он застал дома отца с какой-то грязной от щиколоток и до затылка женщиной, потом он успокаивал плачущую маму, потому что в данной ситуации - не важно, кто была эта самая женщина - Линде было, безусловно, больно не только морально, но и физически; при попытке выяснить ситуацию бедняга получила оглушающую пощечину, от которой наверняка на скуле окажется синяк. И также парень выбрал именно этот день для того, чтобы извиниться перед Джамией: ему сразу же показалось, когда он обдумал все свои слова, что это непременно нужно сделать как можно быстрее, чтобы Нестор, как это бывает у таких девушек с характером, вдруг не надумала себе чего-то плохого о Фрэнке, что он не смог бы опровергнуть.
Парень почти выбросил из головы блондина, который помог ему, протянул руку, поставил на ноги, и он полностью погрузился в свои заботы. Ему обязательно нужно было вспомнить, как примерно выглядела крышка того зеркала, чтобы купить приближённо похожее; схожесть была чем-то важным в этом вопросе для брюнета, но он, хоть убейте, даже не мог попробовать вспомнить, каким было зеркало, не почувствовав, как в краях глаз собираются слезы.
Фрэнк серьёзно это сделал. Забыл о следящем за ним мальчике. И, когда Фрэнк падал, проехавшись скользкой подошвой по недавно помытой злобной тётенькой плитке, он действительно не думал, что его падению помешают сильные руки, подхватившие его за плечи и что перед его лицом снова окажется светловолосый паренёк, снова покрасневший от того, что его план раскрылся, а ведь он просто хотел прогуляться и посмотреть, что черноволосый, не замечающий ничего вокруг из-за оглушительной музыки в наушниках, будет делать в торговом центре. Ну не стоять же ему под дождем, в самом деле? Поднявшись и оправившись, Фрэнк снова отправил втулки одиноко висеть на проводе, покачиваясь и иногда касаясь пряжи черного свитера.
— Извини. — Это всё, что прошептал Джерард, и Айеро вдруг встрепенулся от извинения, немного собственнически бурча: «Это же я всё время извиняюсь…» А затем, подняв взгляд на блондина, который уже собрался уйти, улизнуть, немного дрожал, силясь отступить на пару шагов назад и постоянно шепча извинения, хохотнул. Его немного рассмешила такая картина, что было странным, ведь даже те нервные смешки посредине дороги не были чем-то забавным, потому что день шёл на откос всё больше и больше с каждой секундой. Он чувствовал сейчас странное напряжение в «общении» с Джерардом, а точнее в немом переглядывании, и ему хотелось скорее заговорить, потому что казалось, что этот парень способен сделать его день хоть немного лучше. Он просто сдался. Во всяком случае, время, чтобы пожалеть о содеянном, ещё впереди. По телу распространялось понимание того, что ему нельзя злиться на этого человека просто потому, что, кажется, ему не наплевать.
— Знаешь, теперь это действительно не похоже на «я не слежу за тобой». — Два зеленовато-карих глаза то ли напугано, то ли удивлённо уставились на Фрэнка, что был ниже, отчего его волосы длиной до плеч постоянно спадали к спине, когда он поднимал голову достаточно, чтобы можно было смотреть в лицо собеседнику. Фрэнк редко пытался смотреть в глаза кому-то выше своего роста: Джамия, единственная подруга, с которой он вообще говорил настолько откровенно, что зрительный контакт был неизбежен, была примерно на десять сантиметров его ниже.
— Да, ты прав, я… — Айеро видел, как Джерард не понимает, что нужно делать в такой ситуации, как его лицо, покрывшееся пятнами от смущения, выражает абсолютно все его переживания, и многие из них были настолько известны и близки Фрэнку, что тот просто не мог не удержать мальчишку за руку, когда тот, плюнув на всё, захотел сбежать, судорожно бормоча под нос какие-то знакомые брюнету глупости и поворачиваясь к выходу, за которым стеной шёл ливень. — В смысле, я не против, хэй. Просто, — когда блондин, немного подумав, повернулся к нему лицом, он прочитал непонимание, — просто ты должен делать это аккуратнее. — Улыбка на лице брюнета показалась Джерарду чем-то наподобие успокоительного. — И я, в самом деле, мог сейчас пожалеть, что не заговорил с тобой на дороге и не попросил сходить со мной сюда. — Заинтересованно проследив, как левая бровь мальчика приподнимается, Фрэнк отпустил его руку, всё ещё чувствуя на себе тепло потной от нервов ладони. Черноволосый почувствовал, как его нижняя губа подрагивает, а где-то под высоким колючим воротом свитера стекает тоненькая капелька пота.
Общение для него было чем-то, что всегда требует усилий над собой, особенно если человек ему не был знаком. Откровение — что-то более личное, чем говорить с человеком. Откровение всегда было знаком, что Фрэнк доверяет тому, кому дословно высказывает то, о чём жалеет, о чём мечтает, чего боится, и оно же требовало ещё больше усилий, потому что подросток часто боролся сам с собой в такие моменты. Мальчику сразу же захотелось взять свои слова назад, оправдаться, лишь бы не пришлось ругать самого себя из-за того, что правда, а также тоненькая ниточка доверия вырвались из его плотно сжатых теперь губ, дымом обволакивая собеседника.
— В смысле, ты мог бы мне помочь с… То зеркало… Э-м-м. — Взгляд бегает вокруг, пытаясь тем самым выразить растерянность. Джерард словно онемел, пропечатавшись завороженными нефритовыми глазами в обеспокоенном лице Фрэнка, а его руки были почти что виновато опущены, подрагивая кончиками пальцев. — Понимаешь, — блондин, очнувшись, кивнул, закусив губу, и попытался как-то сгладить неловкость пониманием, которое требовал Айеро. Он даже как будто спросил «понимаешь» не для того, чтобы узнать, понимает ли Джерард, с чем ему нужна была бы помощь, а для того, чтобы облегчить себе задачу: если парень поймёт, как ему трудно именно сейчас не убежать, скрывшись с глаз долой, то ему будет легче — по крайней мере, он так думает, — мне нужно вернуть его хозяйке, а она любит точность, поэтому мне показалось, — от долгого говорения Фрэнк сглотнул, опуская взгляд, — мне показалось, что… Что будет не сильно вежливо, если я подарю ей совершенно непохожее, а мы и так в ссоре, поэтому не хотелось бы... — Запинается, переводя взгляд на внимательно слушающего блондина, который даже начал немного улыбаться тому, что говорит Фрэнк. — Не хотелось бы, чтобы она обиделась на меня ещё сильнее, я ведь вроде как виноват… — Окончательное смущение перед черноволосым отпало, и Джерард даже расслабился, позволив себе тихий безобидный смешок. Он даже, кажется, назвал про себя его глупым чудом, на мгновение забывая, что он, по идее, должен что-то ответить.
Фрэнк смотрел на то, как меняется перед ним выражение лица блондина, фиксируя бегающими глазами, которые на секунду напомнили сломанный маятник, каждый новый изгиб губ и складочки возле век, появляющиеся во время того, как мальчик улыбался и даже больше, чем положено. Лёгкий укол обиды.
— Что смешного? Да, я знаю, это глупо. Но… — Снова сломанный маятник начал искать место, в котором можно укрыться от укоризненного взгляда. «Он должен понять, что это важно, если я действительно хочу, чтобы Джамия простила меня».
— Нет, что ты. Это… Я думаю, это нормально. — Облегченный вздох с обеих сторон прорезал теплый воздух магазина, невидимым облачком поднимаясь к потолку и растворяясь где-то возле холодной плитки, что мозаикой располагалась возле люминесцентных ламп. На зелёной толстовке размером с горошинки красовались болотного цвета пятнышки, хаотично разбросанные в основном на капюшоне, который мальчик в спешке натянул на блондинистые волосы, успевшие немножко намокнуть, плечах и верхней части спины. — То есть ты думаешь, что я могу…
— Может ты помнишь… как оно выглядит. Я честно не могу вспомнить, какой рисунок был на крышке. Я покупал давно и… — «Господи, разве тебя учили так много говорить?» — В общем, — «Ты знаешь что-то, кроме «Э-м-м» и «В общем»?», — если ты помнишь, если обратил внимание, то… Ты бы не мог мне помочь?
Даже Джерард заметил, как мальчик волнуется, рассказывая то, что совершенно не требуется, как продавщица, предлагавшая ещё пять минут ничего не замечавшим парням свою помощь, затихла, повязывая шерстяными нитками носки и наблюдая за мальчиками, словно сидит в кинотеатре: за целый день не было ни единого забавного случая, о котором можно было бы поговорить, а тут такая очевидно возникшая симпатия, так глупо и нелепо зарывающаяся под кучей комплексов. Во что бы это не вылилось, в какого рода отношения это не превратилось, — это очаровательная сплетня, высмеивающая застенчивость и, как женщина заметила, болтливость. В скучные дни даже скучные серые мышки мужского пола предавались созерцанию, которое испокон веков было привилегией женщин, которым нечем занять слух и взгляд во время выполнения своих обязанностей.
— Там было какое-то животное вроде бы. — В ответ ещё один вздох и тихое «О Боже, ты серьезно?». Фрэнк и не надеялся, что Джерард вспомнит это, и Фрэнк вообще не понимал блондина с этим всем слежением и прочим. Слишком много внимания исходило из такого доброго и хорошего на вид человека. — Я вспомню, если увижу что-то похожее. Может, спросим у…? — Как только продавщица поняла, что о ней говорят, вязание отправилось в пакетик, ручки которого были прикреплены к спинке стула и из которого дорожкой спускались нитки. Привстав, она отряхнула чёрные штаны, на которые с её пожирневших ярко-рыжих волос опадала крупная, похожая на хлопья снега перхоть.
— Вам что-то подсказать, мальчики? — Мгновение, и продавщица нацепила дружелюбную улыбку, сверкая камешками на передних зубах, от чего Джерард вдруг представил, как она их туда ставила. Он всегда боялся стоматологов, да и сам факт того, что кто-то будет копаться в его, пусть и часто болящих от количества сладостей зубах пугал его: каждый примет за должное упомянуть, что он глупый мальчишка, который не понимает, что от такого количества карамелек через несколько лет ему придётся жевать дёснами и что стоматологическая нить не пустой звук.
Фрэнк замялся, уставившись в закошлаченную резинку рукава свитера, с надеждой моля о том, чтобы Джерард заговорил с продавщицей первым: возможно, увидев, что просьба блондина не показалась женщине глупой — сам факт этого страха был глупым, так как продавщица слушала внимательно весь их разговор и считала, что нелепее того, что мальчики встретились вообще быть не может, — он бы заговорил следом, уже без дикой опаски быть осмеянным.
— У вас случайно нет зеркал с животными на крышечке? — Тихий, словно извиняющийся голос ударил по ушам черноволосого с узнаваемостью, ведь он сам часто разговаривал с людьми именно таким тоном, боясь задеть или принести неудобство. Хотя и это было нелепо, Господи, женщина бы не работала продавщицей, если бы глупые просьбы и общение с людьми приносило ей неудобства, а если и работала бы, насильно выдерживая этот, о Боже, самый нелепейший на свете день, то это были бы её проблемы, но никак не мальчиков.
На удивление, под пристальным взглядом черноволосого женщина вытащила из-под прилавка коробку, ставя перед парнями, и совершенно непринуждённо и даже милым голосом произнесла: «Выбирайте». Холодные пальцы потянулись к первому зеркальцу, будучи остановлены таким же холодным запястьем потянувшегося к тому же предмету Фрэнка, на что тот почти незаметно хихикнул, снова произнеся про себя слово этого дня: «Нелепо!».
— Может быть, ты покупал ей зеркало с её любимым животным? — заявил Джерард, откладывая в сторону уже четвёртое зеркало, которое не подходило даже по окрасу: оно было чересчур тусклое, а то, что он своими руками собирал по полу школьного туалета, было, пожалуй, самым солнечным предметом в том помещении.
— А? — Через секунду до Фрэнка дошло, и он опять открыл рот, чтобы сказать: «А», но уже в знак того, что понял. — Возможно. Но Джамия любит и котят, и собак, и птиц… — Руки, перебирающие металлические крышечки, немного приподнялись: мальчик оживленно жестикулировал. — И, судя по всему, кур, потому что как она бы могла любить идиота с куриной памятью? — Неудачная попытка пошутить, но по оживлённому помещению из-за людей, желающих скрыться от ливня, разнёсся непринуждённый смех.
— Нет, ну, может быть, есть животное, которое она любит больше всего? — В голосе звучало желание помочь и толика зависти. Джерард чувствовал себя неловко, потому что он помогает Фрэнку выбрать подарок для… девушки? Для его девушки?
Ореховые глаза сверкнули догадкой, порождающей улыбку, которая за время общение, а оно было вроде как не большим, стала признаком взаимного дружелюбия, что заставляло Джерарда быть как никогда раскрепощённым и совершенно не угрюмым.
— Кажется, это была сова. Десять лет назад она сказала мне, что я похож на сову и что она хотела бы завести себе совёнка, это единственное животное, которого у неё ещё не было. Наши родители сняли это на видео. Точнее… её папа. Он снял на видеокамеру наше знакомство. Я так смеялся, когда он мне показал это. Представь, он сидел в кустах, снимая, как её дочка знакомится со мной. Это странно. — Фрэнк чувствовал, что не может перестать говорить. Ему нужен кто-то, кому можно рассказать всё-всё, поделиться радостью, горем, и это должна быть не Джамия, потому что ему надо делиться тем, что он испытывает и к Джамии тоже. — Я почти уверен, что это сова. Я даже, кажется, начинаю вспоминать.
Джерард улыбнулся, продолжая убирать пенопласт, лежащий между каждым зеркалом, защищая от нежелательных трещин. Через несколько минут он держал в руке яркое, словно копия того, зеркало с пушистой на вид птицей, имеющий маленький, но острый клюв. Повертев предмет в пальцах, блондин протянул его Фрэнку, смущённо улыбнувшись. Он до сих пор чувствовал себя странно из-за того, что мог находиться рядом с Фрэнком так долго, не испытывая обычного дискомфорта. Возник другой: он чувствовал досаду от того, что не может быть к черноволосому ещё ближе. Хотелось стать ему другом.
— Боже, просто невероятно похоже на старое! — воскликнул обрадовавшийся Фрэнк, протягивая продавщице купюру. Обернувшись к Джерарду, брюнет просиял, немного натянуто улыбаясь — шов на губе растягивался, когда тот делал это сильно широко. — Ты сходишь со мной к Джам? Ты можешь не ходить, если… блин, я забыл, там же дождь.
Джерард не хотел мешать, поэтому тут же замотал головой. Зная, что он всегда всем мешает, пусть они об этом не говорят, блондин проглотил обиду и сильнейшее желание провести больше времени с не обижающим его мальчиком. Это как увязавшийся за погладившим его человеком дворовый пес в надежде, что он даст ещё ласки. Только Джерард понимает, что так нельзя.
— Нет, нет, я не буду мешать. Уже, как бы… домой пора. Просто мне нельзя было… А сейчас можно.
— Странно, но я понимаю, о чём ты говоришь, — смело сказал Фрэнк, сжав губы в тонкую полоску, чтобы, не дай бог, не проговориться о том, что он часто гуляет по городу в попытке скоротать время, только чтобы не проводить его в одном доме с отцом. — Я тогда пойду? Слушай, ты хороший. Встретимся в школе?.. — Последнее было как утверждение, но на конце интонация поднялась, оповещая, что мальчик всё же сомневался. Джерард кивнул, сглатывая при этом воздух, всё ещё ошарашенный тем, что брюнет сказал до этого. «Ты хороший» эхом отбивалось в голове, стучась о стенки черепа и оседая вглубь солнечного сплетения. Сам Фрэнк облегчённо выдохнул от осознания того, что он действительно произнёс это. Это как «была не была»: он уже давно решался произнести что-то глупое, что может быть не совсем приемлемым, но в обратном случае очень приятным. Как бы Фрэнк не поступал из-за собственной глупости, ему нравилось нравиться людям, просто шансы не попадались.
— Пока.
— Пока…
Чёрный свитер исчезает в пелене дождя, растворяясь в толпе спешащих под зонтиками и плащами людей. Джерард чувствует себя голым: он остался один среди такого огромного количества девушек, парней, мужчин и женщин, чувство защищённости пропало, погружая его в страх. Он действительно боялся, как дойдёт до дома, весь промокший и с обтянутыми мокрой и прилипшей к телу, такому уродливому, боками и складками — кажется, пока здесь был Фрэнк, он совершенно забыл о том, что он толстый и некрасивый.
Примечания:
Извиняюсь за отсутствие продолжения, и за то, что глава меньше, чем я хотела бы, или даже вы. Но так получилось, ребят, я рада, что хоть смогла выложить эту часть. Я очень по вам всем скучаю. И извините, что за такое длинное время я написала так мало: все мое время занимали в основном тревожные мысли, и...
В общем, извините.
|
